Vivat, Veronica!

Какие-то звуки извне – похоже на крик. Он отвечает им собственным истошным рёвом, отвечает звоном цепей, что сковывают его много времени; хочет высвободиться, но будто что-то ждёт, кого-то ждёт… А в остатке мозга, ощущающемуся маленьким камушком, наконец, мелькает зародыш мысли, и более его в тюрьме ничего не может сдерживать. Будто в какой-то момент эксперимент даёт сбой. Тело – не его, сознание – принадлежит отчасти, и что-то родное и сокровенное зовёт; человек в нём сидящий душой будто наливается нереальной силой, будто вирус, что превратил его в это чудовище, в один момент решается эволюционировать, а ключ к совершенству – голос. И всё становится потом каким-то неважным, что можно раскрошить, раздавить, изничтожить и наконец-то сделать шаг вперёд. Обнажённое сердце бьётся в грудной клетке, гоняет кровь, и скованный бывший человек разрывает путы, переваливаясь, пытается идти по чужому зову. Всё давно стихло, но в голове оно нарастает всё больше и больше пугающим шумом. Цепи ломаются, точно тонкие прутья, и ужас холодных подземелий громко воет – докладывает о том, что он грядёт; возмездие, Носферату, которого будто тянут за нить инстинкты: монстр облизывается, но ведёт его не голод, а нечто иное… Некто иной. Расстояние от стула до открытой двери кажется нереально огромным, недосягаемым, но монстр приваливается плечом, толкает себя выросшими когтями-отростками, входит в помещение; запах знакомый, холод – родной; и на зубы попадают колкие снежинки, он инстинктивно мотает головой – так резво и сильно, что темнота слетает, под ногами оказывается ткань, а глаза щурятся, привыкают к свету. Человеческое в нём всё ещё помнит детали. Монстр снова кричит – сообщает – и делает шаг вперёд, хрустит снегом, что пришпорил железные дорожки заброшенного комплекса, идёт по остаткам воспоминаний по единственному пути, замечает впереди капсулу – прозрачную, стеклянную, и она разбита. В голове смеются детские голоса. Подходит ближе, принюхивается; почти-мёртвый запахов не различает. Но за увиденным складывает картину – какие-то обрывки прошлого, жалкие кусочки воспоминаний, которые остатки разума хотят отторгнуть, хотят перечеркнуть в нём то, что осталось за эти пятнадцать лет. Они с новой силой ударяют по нему, когда чудовище решает повернуть голову… и замечает в луже крови настоящего человека в военном мундире. Осторожно подкрадывается ближе, наклоняется, присаживаясь, и всматривается в мертвенно-бледное лицо, взглядом уставившееся как раз в сторону капсулы. Внешность: светлые волосы, утончённое лицо и яркие голубые глаза… Она была такой же. Они такие же, как она. Он помнит. Его сын… Мёртв. Клочки, что возникают в голове, заставляют вопить его во всё горло – так, что кажется, что стены комплекса трясутся. Монстр, в чьей памяти фигурирует мертвец, чувствует, что здесь есть другие – те, кто виновны в смерти потомка. Того, чей крик освободил монстра из заточения. Носферату ревёт; и осторожно касается ребёнка одной из выросших лап: так аккуратно, будто мёртвый сделан из хрупкого стекла. Коготь поправляет светлые пряди, очерчивает царапиной от виска до скулы; монстр просто рычит сквозь зубы, смаргивает влажное. Он хочет побыть с ним ещё немного… Вирус адаптировался: ошибок нет. Но всё же уходит прочь; теперь им движет месть – к тем, кто сотворил страшное, кто убил того, кто был когда-то дорог. Монстр кричит-предупреждает; где бы они ни были - он найдёт их. И отомстит за своё последнее человеческое воспоминание: за смерть Альфреда Эшфорда – его сына.