Vivat, Veronica!

Сидит в голове опухолью, тоненьким голоском смеётся: знает правду – мёртвый близнец, сросшаяся половина, не выживший, и оба существуют в одном теле, двигают каждый своими шарнирами; двое – не одно целое. Она ненавидит его, раздражается с него – вырезать бы заразу из своего мозга, вычерпнуть ложкой до остатка, - а он продолжает издеваться, притворяясь ею; вторая половина не слушается – рука в ответ даёт ей пощёчину; девушка злится, в глазах кипят слёзы: другой глумится над её беспомощностью. Глупая-глупая сестра. Играйся дальше, и я пощажу тебя свободой. Алексия бьёт в отместку его по колену; обычные перепалки – наносить увечья самой себе - для других зрителей, - но вторая сторона не чувствует боли. Она не принадлежит ей - другому, которому предназначалось называться Альфредом в реальном мире; только отец знает их маленький секрет и просит их договориться в голове, попутно спаивая таблетками – твердит, что во благо, но девушке становится только хуже, а вторая личность доминирует, желая вытеснить её, настоящую. Она просто берётся за топор, мечтает – об удавке, но сил недостаёт покончить с собой, другой – не даёт. Алексия падает на пол в бессилии, заходится плачем от немощности, но даже родной отец не в силах ей помочь. Голова болит, виски выкручивает до потемнения в глазах, а своя-чужая рука осторожно гладит её по щеке, шепча успокаивающее: Я стану тобой. Она ментально перебивает его: «Нет!» Единственное, что убаюкивает вторую половину – мелодия музыкальной шкатулки. Алексия носит ключ на шее, но сегодня срывает его, и у неё кровь из ноздри идёт – пытает её; она больше не желает сражаться, больше не хочет слушаться того, кто сидит в ней клещом, высасывая кровь. Она ненавидит нерождённого брата, ненавидит своего отца: лучше бы убил, чем дал жить уроду. Он держит её на расстоянии; сильнее, хитрее, и заставляет пригнуться к полу, поднять столь важное. Александр всё видит: эти мучения, эти бесконечные мольбы о помощи, и закрывается от мира дочери газетой, шумно перелистывая страницы. Это не его война; он оставляет её в живых просто потому, что любопытен феномен, и Алексия-Альфред давно это знают. Другой заставляет её сесть, успокоиться, заводит шкатулку и пригвождает к креслу: слушай и расслабляйся, слушай и повинуйся. Алексия не хочет; она смотрит в зеркало, прикрывая вторую часть лица светлыми прядями, пряча от мира чужого, сидящего в ней, человека. И желает, чтобы он умер в ней. Оставил её в покое. Или же она убьёт его сама. Годы спустя задуманное свершается. Операция заканчивается незапланированно: опухоль удалена, она свободна, но часть тела парализуют полностью. Однако Алексия счастлива наблюдать разбитую шкатулку у окна, наблюдать своё отражение в зеркале. Голос молчит. И никто не убирает спавшие на лицо волосы, закрывающие атрофированную часть. Девушка наконец-то счастлива быть самой собой. Альфред в голове ликует своей маленькой победе.