Vivat, Veronica!

Ещё плохо ходит; опирается на палочку, ноги подкашиваются, но он всё равно сосредоточен – мокрый и свежий, после душа, на бёдрах висит полотенце; и смотрит вперёд, наблюдая её на кровати. Она давно ждёт его, разводит ноги, развратно оттянув складки, зажимая между пальцами бусинку клитора, лаская её, словно наигрывает неслышную мелодию, доступную только им двоим. Ада рада за Сашу, рада тому, что он поправляется – по-своему, за бесконечно сменяющими масками, - и хочет порадовать, хочет большего и, не сводя с него взгляд, прикусывает губу, спускается ниже, к самому краю кровати. И продолжает ласкать себя, пытаясь не выдать бушующие лопнувшими струнами эмоций. Бадди смотрит; и сглатывает. Смотрит ниже, на бесстыдно торчащий между ног бриллиант. Застывает – лишь внутренне; а сам хочет вернуть украденное сокровище. Если бы. Он выбрасывает в сторону трость, находит в себе силы сделать шаги самостоятельно; полотенце предательски сползает, но он в нём не путается; лишь переступает, прихрамывая, идя к своей цели. Ада его пальчиком манит, завлекает: облизывает указательный, чтобы в ту же секунду зажмуриться от удовольствия, а затем быстро насаживается на него, распаляя – и его, и себя – сильнее. Саша хмыкает, движение отдаёт тупой болью в пояснице – позвоночник не даёт покоя, - и расстояние до кровати кажется нереально длинным. Однако и здесь выигрывает, на последнем шаге осторожно опускается на колени, хватая Вонг за бёдра, подтягивая к себе. Она улыбается, ждёт, вытягивается луком, когда он припадает к ней языком, когда пытается распробовать на вкус. Он не знает, как это описать; не знает, верны ли его догадки, но Козаченко чувствует, что Ада была у другого. Бадди – всегда второй; лучше ли него? Нет. Языком проникает глубже, оглаживает половые губы, посасывает леденцом клитор, а пальцами хватается за пробку, осторожно оттягивая, пытаясь растянуть колечко ануса. И ухмыляется про себя: Ада себе не изменяет; цвет камня – красный. Саша вытаскивает пробку до середины, вводит потом обратно, языком продолжает играться, и Вонг себя уже не сдерживает: сладко стонет, сама помогает ему, подключает пальцы, ведёт бёдрами, хочет большего, хочет добавки, и Бадди слушает, вытаскивая нити слов из томных вздохов. Зажимает пробку в руках, вертит, рассматривая: гранеными стенками блестит, гипнотизирует. И меняет её на собственный язык, проникая внутрь, оглаживая себя: член ноет без ласки – Саша хочет её. Он водит пробкой по влажным складкам, надавливает; металл блестит её соками, и Бадди облизывается, а затем – облизывает конус, в пальцах зажимая сокровище на манер огромного перстня. Ада извивается, собирает под собой простыню, хочет перевернуться, сменить позу, но Бадди не разрешает: привстаёт, опираясь на изножье, сразу наваливается – не сразу прицеливается, но Вонг сама ему помогает, ведёт и принимает в себя. Наконец, оно случается. Недосягаемое сокровище. В его власти. Он двигается быстро, наблюдая за ней и думает, что Леон прав; Саша не ревнует, знает, что будущего у них нет, но желает, чтобы такие встречи происходили почаще. И полагает, что Ада с ним солидарна. Она такая единственная. Бадди продолжает выбивать из неё остатки всех сил. У них впереди долгая ночь.