Vivat, Veronica!

Ненависть журчит в ней мерзкими букашками; хочется сказать, что это – муравьи, но представляются ей кровавыми многоножками. Она кривит губы, сидя в маленьком убежище: наблюдать за ним через щель в двери интимной сокровищницы – возможно, что подло, низко и гадко, но он поступает с ней намного хуже. Алексия воспринимает увиденное – каждый раз – относительно нормально: хмыкает на сложившийся кукольный спектакль, на марионетку, которая надевает всякий раз украденное, кружится чужой ролью в зеркале, игриво смеётся, будучи счастливым. Мерзко – скрипит в сознании, но она терпит, сжимая кулаки, комкая в пальцах подол юбки; яблоко от яблони да с червивым нутром. Всё пытается сохранить маленький секрет, пытается достучаться до каких-то выстроенных в голове постулатов, быть той, кому завидовал; отвратительная черта, братец – желает съязвить близнец, но запечатывает губы лёгким касанием пальцев. И смотрит, прищурившись, словно желает запомнить, а затем стереть, раздавить, растоптать: подобное неприемлемо, подобное должно наказываться. Хочет прилюдно, но для неё оно станет унижением – даже выйти наружу с такой правдой стыдно. Александр, Александр… Вероника наказывает тебя за многочисленные грехи. Через судьбы твоих не-детей. А близнец всё красуется, пританцовывает в пышных платьях, вертит на шее атласный ободок; Алексия выпрямляется – фамильное украшение, наследие самой леди Эшфорд, поцеловавшей её в лоб своим благословением, поцеловавшей опасной инъекцией в кожу, и теперь в ней кипит новое и невообразимое – растёт цветком, что через пятнадцать лет распустится ядовитым бутоном… Девушка улыбается: хочется смертельным шипом уколоть брата: лжец и трус – старается показать себя выше остальных, а на самом деле не замечает, как роет себе могильную яму. Какая нелепость: он даже позаботился о наличии парика, чтобы совсем никто не видел подвоха. А она видит, и ей хочется посмеяться ему в лицо – бесполезный, его никогда не станут воспринимать всерьёз; жалок, настолько, что не смеет тянуть жребий за жизнь. Она ждёт мгновение, пока двойник наиграется другим человеком, как перестанет прихорашиваться и, наконец, закончит с новым-старым образом, в голове взрывающийся тошнотворным коктейлем. Алексия улыбается, и дверь скрипит, привлекая внимание; вытягивает шею – испуганный мальчик - и пятится назад, наблюдая собственное отражение в дверном проёме: они похожи, они – смотрят друг другу в глаза, и девушка думает, что он выглядит лучше, чем на первый взгляд, но заменой ему не стать. И обходит его стороной, забираясь на кровать, где валяются игрушки, не предназначенные ему: золотые пистолеты – коллекционное оружие – нужно уметь с ними обращаться. Она берёт один из них, и он – подобно ей – повторяет каждое её движение, но тенью, зеркально: шарнирная кукла не превратится в своего хозяина. И её это только забавляет сильнее. Один оказывается заряжен; как удобно. Наставляют друг на друга пушки, словно в руках - безделушки – и выжидают секундами, минутами… Они слишком похожи друг на друга, но лишь внешней оболочкой, внутри у каждого слишком разный мир, и Алексия знает, какой стоит оставить в живых, а кому – суждено умереть. Они – отражения, двойники друг друга, но первая – всегда палач, а второй – всегда жертва. Указательные пальцы синхронно нажимают на спусковой крючок. Между ними сверкает молниями напряжение: ещё немного, и нити оборвутся, предателя навсегда заключив в бездну. Щелчок затвора. Глухой выстрел. Один из двойников остаётся в живых. И смотрит, как другой захлёбывается кровью. Долгожданная свобода.