Vivat, Veronica!

- Она… она не вернётся? Она… не будет со мной? Вздох; каждый шаг — как ступнёй ощущать битое стекло: невыносимо больно, впивается, кажется, до самой души. Хищником медленно приближается, но жертва ей не нужна: присаживается рядом, внимательно смотря на забитого в угол ребёнка, запертого в теле взрослого мужчины. Образы фотокарточками сменяются друг за другом в голове: мальчик двенадцати лет трясётся от боли и страха, боясь поднять взгляд на девушку. Она не будет бить, не будет ругаться, но сама избавиться от привычки кусать губы не может; и осторожно подсаживается ближе, пытаясь заглянуть в глаза. А он, словно избитый щенок, которого морят голодом, вытягивает из её души признания, которые являют собой ложь. Клэр помнит ту запись: Альфред совершенно не вырос — только с сестрой он мог ощущать себя маленьким взрослым, а сейчас крылья стрекозы оборваны, и насекомым не взлетит больше. Редфилд хмыкает и быстро мажет ладонью по щекам, удивляясь, что кожа мокрая: слёзы не скрывают её отношения — сердце, как бутон розы, разлетается на лепестки от нервов-ветра. Бьётся-бьётся-бьётся… Но в какой-то миг останавливается. - Я не смог, - пригвождает себя собственными словами, сгорбившись сильнее; слиться со стеной хочет, исчезнуть, уйти следом за той, кто была смыслом его существования. Цель — проигрыш; закономерности нет. Чувства - паразиты - разъедают изнутри, - я подвёл её… Я… Клэр осторожно берёт его лицо в ладони, большими пальцами размазывая бриллианты разбитых эмоций, стирает образ, которым он жаждет быть: не любовь и не ненависть — только зависть, копошащаяся внутри червями. И всё равно не видит в нём того жестокого диктора, о котором слагают пожелтевшие листы чужих дневников, да и он верит лишь образам в своей голове, но не незваным гостям, оказавшимся в сложной ситуации… Ломается, узнав, что наследие сестры близнеца есть ноцебо. Пятнадцать лет бездыханное тело задыхается в стеклянном аквариуме; первоначально плацебо для брата. Но эффекта, в который верит, нет. - Я не хотел этого, не хотел, - он хочет уйти, но Клэр держит, продолжая размазывать камуфляж по щекам: принять смерть тяжело, ещё хуже осознавать, что в мире остаёшься один. И вся жизнь — ложь: каково быть крошечным муравьём в гигантском мире? Каково быть тем, кем никогда не был? - Я знаю, - натянуто улыбается Клэр, но в ней нет ни капли фальшивости; она сожалеет о том, что Альфреду пришлось столько пройти, столько пережить, и сейчас в нём бушуют несколько личностей, которые никак не могут занять первенство в его теле. И лидирует всё же запуганный мальчик, который съедает себя от одиночества. Ведь на самом деле у него никого нет, но вера в иллюзию любви запирает его в капкан. И только сейчас он оказывается свободен. Клэр убирает руки с его лица и обнимает, когда Альфред, уткнувшись ей в грудь, пытается спрятаться от душащих слёз, но в итоге всхлипывает без сил, не сопротивляясь. А Редфилд перебирает его золотистые локоны, представляя на месте взрослого Эшфорда того самого мальчика, который на экране издевается над несчастным насекомым, сам являясь точно такой же жертвой. И, прижимая к себе этого запуганного, потерянного ребёнка, Клэр поёт, чтобы его успокоить. Мелодия слишком въедливая. Эффект срабатывает — колыбельная убаюкивает: Альфред от усталости прикрывает глаза. - Жил однажды дружелюбный, но наивный король...