Vivat, Veronica!

Она не помнит его имени: эпитафии на надгробном камне нет – монолит абсолютно пуст, как и её чувства к нему, но год за годом, именно в этот день, она приходит просто потому, чтобы порадовать его любимыми цветами – чёрные тюльпаны говорят многое без слов. Ада садится на колени, касается холодного гранита, улыбаясь несуществующему: для кого-то эта могила забыта, одна из немногих на этом американском кладбище, но там, под землёй – знает – гроб пуст. Тело тогда так и не нашли, и в душе теплится какая-то детская надежда, что он, возможно, жив, но прошло слишком много лет. Вонг ухмыляется; пора оставить своё прошлое, от которого остались лишь частички воспоминаний. И навыки, благодаря которым она всё ещё жива. Много-много шрамов. - Здравствуй, давно не виделись, - улыбается; подобное она адресует – предательница – не только ему. – Надеюсь, что ты в порядке. Ада встаёт, осматривается: на кладбище она одна, но её не должны видеть. И снова обращается к могильной плите: - Знаешь, я до сих пор жива, - спокойно говорит она, будто разбрасывается фактами о прогнозе погоды. – Как ты и завещал: моя жизнь ни черта не меняется. Лёгкий ветерок немного взъерошивает волосы; она думает, что это призрак пришёл навестить её и поговорить. При его жизни им это не удавалось. - Но… зато я при деньгах, - выпрямляется она. – Ты ведь только об этом и мечтал, верно? «Да, мышка». Ветер бьёт сильнее, и Вонг отходит в сторону, убирая волосы за ухо; в голову лезут отрывки из детства, которое не забыть, не смыть: ни работой, ни редким алкоголем, ни очередной встречей раз за разом с человеком, ставшим спасением от падения в пропасть. Ада – старого имени не помнит, псевдоним переплетает её накрепко щупальцами – ещё ребёнком, у которого отняли детство, пыталась угодить ему во всём. Особенно – набить карман, и чаще слышала слова любви к пачкам зелёных купюр, чем к ней. Лёгкое прикосновение губ ко лбу и привычное «мышка» становятся на несколько лет тем, ради чего она совершала все эти преступления, училась до синяков, до крови, до слёз, чтобы папочка гордился. Сухой на эмоции, он однажды назвал её «медовой пушкой» - подобное сравнение заставляет Аду хмыкнуть; и то потому, что она научилась разбирать любое оружие и собирать его обратно с закрытыми глазами: быстрота, точность, ловкость – оно спасает её день ото дня. А вот ему не повезло… Возвращаясь с награбленным, застала взрыв – отца подставили; четырнадцать лет, и уже сирота, успевшая научиться многому. И только потом она узнала, что он пытался продать её: «мышь» - это не ласковое прозвище; это констатация факта, что он никогда не будет ей по-настоящему гордиться. «Медовая пушка» - и вовсе смех. - Так что покойся с миром, - Ада разворачивается, готовая уйти, но бросает шёпотом через плечо: - ублюдок. Ветер усиливается. Подняв воротник пальто, она спешит выйти за ворота; второго такого ублюдка ей заказали: Дерек Симмонс ничуть не лучше её отца. Оба они подписали свой приговор, когда решили слепить Аду Вонг по своему подобию, превратив в… чудовище.