Vivat, Veronica!

В зеркале разглядывает отражение, бьющееся в радужных осколках – как сознание дробится, рассыпаясь острым, ранящим, что захлёбывается: кровь или водой – протягивает ладонь к раковине и зачерпывает мокрое, ускользающее, подобно времени. Мужской смокинг красного цвета из платья фиолетовой ткани, расшитый бусинами, выглядит нелепо, делает из него клоуна; круглое зеркало квадратной формы искажает его внешность, отзывающее сладкой болью в сердце. Голову наклоняет и улыбается: кто есть оригинальная копия? Кто смотрит на него – личинку блохастого воробья, которому откручивают голову – как лампочку, вырывают с позвоночником. Зловещая тишина сулит громким смехом. Плакать ли горько, заедая себя радостью существования? Какой ценой? Женственный мужчина тает на глазах, когда кулак летит в стекло – зеркало отражает другое, но сознание не обманешь. Пальцы сжимают овальную деревянную рамку: так мягко, как глина, что невольно продавит, оставив вмятины. Безобразная красота – сбросить бы кожу, как распотрошить чешую, но под ней окажется бездна. Он оборачивается, судорожно ищет таблетки; приступы ненавистной любовью к чужому душат до хрипоты. Стакан воды видится льдом; залпом осушает, но прохладное чувствуется кипятком. Судорожно откашливается – пилюля встаёт поперёк горла, и он бьёт себя в грудь, желая протолкнуть аптечный булыжник по тонкому пищеводу. Желудок скручивает спазм, и падает на колени, не понимая, какое дерьмо сжирать ему на этот раз. Отец – искренний лжец – зачем проклинаешь дитя с того света? Стоит живым мертвецом по его душу, громко шепчет проклятия, изрыгая сладкий яд. Сухие слёзы оставляют ожоги на щеках холодком. Почему боль… приятна? Что ты натворил, порождая наследников? Доползает до разбитого зеркала, касается стекла, брызнувшего трещинами, и изучает самого себя: из горла вырывается немой крик, но он сдерживается, чтобы не сказать какую-нибудь умную глупость – пошутить, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Таблетки не помогают; проще застрелиться, но страх не исполнит её мечту. Пересилить себя и встать, продолжать падать дальше, с каждым шагом возвращаясь назад в будущее. Но есть ли оно у него? Жить, пока мёртв. Альфред закрывает лицо ладонями; правдивая ложь оказывается жестокой добротой. Печальная радость воспевает в душе отвратительной приятностью. Сгореть бы во льдах – тем, где лежит она; быть на её месте, быть… Алексией? Недостойна такой участи. Когда же закончится тёмный просвет? Её план – вдохновение, - что форма эпилепсии; и он страдает от желания восполнить его, претворить в жизнь. Душа поёт к лучшей половине – смертельная болезнь. Спасите же смертью. Пленник свободы обнимает себя за плечи, касаясь лбом зеркала; прикрывает глаза, всхлипывая тихо, что бьёт по ушным перепонкам. На её трупе сыграют торжество, но он отомстит всем, кто льёт песок в уши глупцам. Незнание – сила; свобода – рабство. На его руках невидимые кандалы. Безумие приносит радость и страдание. Безумие – лабиринт, в котором он путается, заблудившись в тревоге. Нужно идти дальше – вернуть своё прошлое. Альфред смеётся. Его жизнь – сплошной оксюморон; ни сойти бы с ума окончательно.