Vivat, Veronica!

Танец – как скрепление договора; подпись – протянуть руку, и ждать, когда она ответит взаимностью. Но девушка дёргает отца за рукав пиджака, висящий у него на плечах, молча спрашивая разрешения, а тот улыбается – так тепло, неправильно, что щемит в груди, - и гладит её по голове, пока она светится румянцем, сквозь которые проступают еле заметные крапинки веснушек. Но для него это похоже на грязь, которую хочется убрать пальцем; размазать - как кровь, - рисуя на ней узоры, вспыхивающие в голове снова и снова, и так – больше пятнадцати лет. Альфред ждёт, смотрит попеременно то на Хавьера, то на Мануэлу, которая решается выступить вперёд, больше не прячась в тени отца. Она юна, складна, но Альфред дёргает уголком рта, вымучивая из себя улыбку; как так вышло, что эта девчушка, сотканная из десятков других, как тряпичная кукла, стала достойна дара Вероники, а не его сестра? Почему Мануэла жива, когда его сестра – нет? Эшфорд отворачивается, хмыкая, и вздрагивает, когда кончики пальцев - обжигающе-горячие - касаются его ладони. Мануэла переминается с ноги на ногу, смотрит в пол, ждёт от него каких-то решительных действий, но Альфред пришёл не за этим; она ему не нравится, совсем не нравится, но именно в ней сосредоточена та сила, которая принадлежала его семье с рождения. Он сжимает её ладонь и притягивает к себе, резко впечатывая в свою грудь; Мануэла охает, приподнимаясь на цыпочках, и нервно кусает губы, когда Альфред кладёт ладонь ей на спину. И начинает вести в импровизированном танце под немую музыку. Хавьер гордится своей девочкой; она давно мертва - Эшфорд знает секрет, - и предполагает, что она хочет каждый день покончить с собой, справляясь с ночными кошмарами и внутренними демонами, шепчущими в голове. Из-под рукава платья выглядывают бинты – совсем немного; старший Идальго будет твердить, что это всего лишь швы после очередной операции, ведь его девочка больна, и только вирус поддерживает в ней крупицы жизни. Его же жизнь поддерживает только чувство справедливости; трофей практически у него в руках – он сжимает на нём пальцы, вот только пустить кровь он сможет после. Алексия пострадала из-за их наследия; почему же должна жить Мануэла? - Я… совсем не умею танцевать, - на выдохе произносит девушка, путаясь в ногах; она боится посмотреть на Альфреда, который сосредоточен на голосах в голове; единственное, с чем он смог смириться. И встать во главе тех мучителей, чьи образы всплывают перед глазами, мотивируя его двигаться вперёд. Альфред улыбается Мануэле; она просто не догадывается, с кем связалась. И какую участь приготовил для неё родной отец. Может, он станет для неё своего рода спасителем. - Глупости, - нагло врёт, - ты прекрасно двигаешься. - Да? – в её глазах – бездна; страдания окупаются мелочью. Ей приятно чужое внимание, а не только отца. – А вы… вы научите меня? - Как скажет Хавьер, - пожимает плечами; Хавьеру неинтересно всё это – для него жизнь дочери важнее всего, пусть от неё и осталось лишь сознание и воспоминания; внутри неё – всё чужое. Как же они похожи; Альфред будто наблюдает своё искажённое отражение, от которого тошнит – в горле даже сейчас противно першит, но он сглатывает, сосредотачиваясь на девушке, успевший себе нафантазировать чёрт знает что. Читать её как открытую книгу слишком просто. Впрочем, это только на руку. - Я думаю, что папа не будет против, - надеется Мануэла, и Альфред улыбается. - Я тоже так думаю. Девушка заряжается настроением, более смело двигаясь в танце; музыки нет, лишь тишина, но для Эшфорда она звучит чужими голосами в голове, которые хотят вернуть то, что принадлежит им, чужими руками. И сопротивляться этому он не желает.