Vivat, Veronica!

Отпечатки пальцев цветут лепестками на гладком стекле; в зазеркалье – что параллельный мир в его сознании, - черты лица становятся острее, а все недостатки пропадают под бутонами трещин, расползающихся до самого огрызка сознания. Пропускает сквозь тонкие пальцы шёлк волос; искажённое отражение улыбается столь невинно и прекрасно, и мозг верит, говорит за него немыми фразами, изучая запертого в клетке зазеркалья: - Ты – Алексия, - и ты единственная в своём роде. Наследница престола семьи Эшфорд, носитель уникального вируса. И ты – жива. - Да, я жива, - подтверждает, снова гладя себя за тонкие нити пшеничных прядей, сжимая кулаки; отрывает пару локонов – будто распарывает душу, - и нервно сглатывает; а отражение издевательски смеётся, проводя пальцем под веком, стирая тушь, повторяя изгиб рисунка слезы, сбегающей к линии подбородка. - Почему ты плачешь? Ты боишься быть жалкой копией? Никого нет, кроме Алексии. Ты – Алексия. - Я – Алексия. От собственных слов саднит в горле; язык хочется вырвать, сделать надрезы, успокоив боль ядом, чтобы не давать лишних сомнений. Точка не должна превращаться в запятую; вырвать бы хвост, как и позвоночники всем неверующим; отличий нет – только внутри душа горит противоречиями, вспыхивая пожарами до озноба. Нет; всё не правда. Он одинокая свеча, освещающая путь своим тайным желаниям. Только впереди – тупик; гаснет в тоннеле будущего, превращаясь в зловещую долину. Но отражение – жуткая гримаса – растворяется, когда входят неповинующиеся; винтовка приводится в боевую готовность, и он целится в дверь, когда как добыча хамелеоном перевоплощается в хищника, затягивая в паутину противоречий. Палец сжимает спусковой крючок, а выстрелить что-то мешает: голоса в голове набатом бьют по вискам. Среди шума пробиваются чужой писк: - Клэр, стой! Она же тебя убьёт! Шёпот отражения смеётся: они верят, верят, видишь? Ты – Алексия; такую же судьбу ты себе возжелал? Но её взгляд говорит иное: девушка прижимается животом о дуло оружия, бросает ему вызов; и щурится, словно находит какой-то изъян. Идеальных людей нет, верно? Так почему её все таковой считали?.. - Клэр! Остановись! - Стреляй, - шагает она, и бедро под доспехом тонкого платья колется об острый угол трюмо; винтовка в руках подрагивает, а голос проседает - единственное, что отличает их. - Сделай это. Волны сомнений вызывают шторм страха; лишнего воздуха не глотнуть. - Стреляй! Напряжение нарастает; он не в силах сдерживаться и подчиняется, указательным пальцем потянув на себя спусковой крючок. Но ничего не происходит. Стреляют в его душу. - Ты не можешь, - говорит она ровными фразами, словно робот, лишённый всяких эмоций. Звенящая тишина вибрирует от её голоса. – Потому что ты - не она. Усталость преследований накаляет нервы у всех в этой комнате. - Потому что ты не такой. Обращение, выстрелившее молнией, электрическим разрядом прошибает до самого позвоночника мурашками. - Альфред. Имя, слетевшее с губ, чужое-родное, умирает с голосами, шепчущими в одном тембре; он оборачивается, глядя в зеркало, и расчерченный трещинами двойник смеётся, исчезая. Оставляя его с разбитыми осколками собственной души. Что текут по щекам, разрезая для невидимых глаз плоть; но девичьи руки – не удавки – склеивают объятиями сломанное вновь.