Три слова

Большинство гостей покинуло дом, когда на горизонте уже алело утреннее зарево. Смертельно уставшие и пьяные люди улыбались и продолжали болтать, словно не виделись несколько лет. Каст в полном составе же принял приглашение Тейлоров остаться еще на пару дней, отменив все запланированные дела. Джо всё не мог найти себе места. После глупой неловкой сцены в саду он долго рыскал по дому, но так и не нашел ни Гвила, ни Бена и в итоге вернулся в гостиную, где вовсю продолжался праздник: после торта музыка заиграла в разы громче, а дверь на улицу открылась — гости, не замечая границы между теплом комнаты и прохладой ночного сада, танцевали босиком прямо на ажурной плитке. Маццелло присоединился к Рами и Люси, ворковавшим на качелях. Из его головы никак не выходила одна только мысль: «Я поцеловал Бена. Я выбрал Бена», и чем чаще она повторялась, тем сильнее хотелось закричать от счастья и одновременно — вины за разбитое сердце Гвилима. Харди первым появился в поле зрения Маццелло, но, завидев его, тут же прицепился к Роджеру, засыпая его бессмысленными вопросами, лишь бы избежать контакта с Джо. Последний понял этот жест и решил, что сперва так или иначе нужно объясниться с Ли. Очередные поиски привели его в гостевую спальню в дальнем крыле. «Он сказал, что ему нездоровится, — пожал плечами Руфус, — и я его проводил» Несколько секунд нерешительности перед темной дубовой дверью привели к тому, что Джозеф не мог сдвинуть себя с места. Его руки будто занемели, отказывались слушаться хозяина. Что ему сказать? С чего начать? Набрав полную грудь воздуха, Маццелло неожиданно для себя сделал один сильный удар по старому лакированному дереву, и гул, отразившись от стен, толкнул его в спину. За стеной грузные усталые шаги переместились ко входу в комнату. — Гвилим, это я, — переборов желание сбежать, Джозеф приковал себя ментальной цепью к позолоченной ручке и поклялся своей назойливой совести не уходить, пока Ли его не выслушает. Дверь медленно открылась, и перед Джо, потирая глаза, предстал полуобнаженный Гвил. За его спиной в ворохе одеял запуталась измятая рубашка, а туфли, скинутые на ходу, отмечали расстояние между длинными шагами владельца. Британец жестом пригласил друга в комнату и, не закрывая двери, вернулся к кровати. — Понимаешь, Гвил, — пропищал Маццелло, уставившись в пол, нервозно перебирая пальцами манжеты рубашки. Но не успел он продолжить, Ли заткнул его вскинутой ладонью, ей же поправил волосы тяжелым движением назад и со стоном выдохнул. — Кончай, Джо, — звучно глотая раздражение, тем не менее Ли старался говорить спокойно, — я не могу так больше. Он не выглядел расстроенным. Скорее, его вид больше походил на человека, усердно трудившегося в угольных шахтах несколько месяцев подряд. — Я рад, если у тебя и Бена всё хорошо складывается, правда, — мужчина встал, оттолкнувшись ладонями от бедер. — Только скажи мне вот что: если ты хочешь быть с ним, то почему пришел ко мне? Расстояние в несколько футов между ними тут же сократилось до опасных пары сантиметров. Джо не силился поднять глаз, обкусывая губы изнутри, чтобы хоть как-то унять бьющий дрожью озноб. — Я… я, — мужчина заикался, от металлического вкуса во рту к корню языка подступала тошнота, — хочу все прояснить, — голос срывался на высокие скрипучие ноты, не то от готовности заплакать, не то от истерических смешков. — Всё предельно ясно, Джозеф, — тон Ли смягчился настолько, что можно было подумать, будто он утешал ребенка, уронившего леденец в песок. — Прости, — на выдохе шепнул Маццелло, — это несправедливо. Гвил умилённо рассмеялся. Его ладони успокаивающе легли на подрагивающие плечи американца. Большие пальцы обрисовали линию ключиц, сжали легкую ткань одежды. — Всё хорошо, слышишь? — Ли слегка наклонился, заглядывая в лицо друга. — С самого начала было понятно, что так всё обернется. Джозеф осторожно поднял взгляд и пошатнулся назад: улыбка Гвилима выражала одновременно усталость и облегчение, будто такой исход и был его конечной целью. — Ты ведь слышал наш разговор? — Гвилим немного отстранился, открывая товарищу доступ к свободному дыханию, видимо заметив его побледневшее лицо. Джо растерянно кивнул, не понимая, какой именно разговор имелся в виду и сколько он не сумел подслушать. — Потому и пришел ко мне, — Ли уронил голову на плечо Маццелло и залился утробным бесшумным смехом. — Так очевидно! Американец сделал шаг назад, увеличивая дистанцию, постепенно сократившуюся настолько, что тела почти соприкасались. — Иди к нему, Джо. Маццелло в удивлении приоткрыл истрепанные укусами губы. — Вы нужны друг другу. Гвил снова притянул мужчину к себе, заключил в объятия, не похожие ни на какие другие: объятия одобрения, понимания и смирения. Сердце гулко билось о горячую грудь Гвилима, и Джо чувствовал его удары так, как если бы оно колотилось внутри него. На секунду ему показалось, что их пульс в унисон пропустил пару ударов, а рельефное тело под его руками покрылось легкой прохладной испариной. Совесть утихла. Наконец Маццелло чувствовал, что поступил правильно, и что недосказанности пришел конец. Он переступил с ноги на ногу, готовый в этот же миг со всех ног побежать к Харди и, игнорируя его нападки, сгрести его в свои руки и забыть обо всей боли, которую они перенесли по своей же вине. Но Бен пришел к нему первым. С покрасневшими глазами, насквозь пропитанный алкоголем и никотином, страшно похудевший за последние несколько недель. Взлохмаченные волосы, налипшие на болезненно-бледную кожу лба, закрывали размытый обзор. Он много курил, вероятно, и, наверное, даже плакал. Теперь же он возник в дверях, на бегу едва не промахнувшись мимо комнаты, с широкой улыбкой на обезображенном болью и усталостью лице, готовый начать нечто большее, чем-то, что парни уже упустили. Однако когда же он остановился и окинул коллег взглядом, его губы изогнулись в обратную сторону. Как в замедленной съёмке выражение чувств на его лице приобрело совершенно противоположный характер. Джо не мог шевельнуться. Прекрасно осознавая свое положение, он так же понимал: если простоит в объятиях Гвила еще хоть секунду, то разрушит все мосты между ним и Беном, не дав бетонным конструкциям даже шанса засохнуть и окрепнуть. Он понимал это, но ноги не слушались голоса разума. Ли мягко оттолкнул его и развернул корпус к Харди, его лицо скривила ухмылка. — Только не психуй, принцесса. Но не успел он договорить, как Бен снова сменил маску: теперь она больше напоминала лицо злобного от своей грусти и обиды клоуна. — Да пошли вы, — хохотнул парень, задержался в дверях еще на мгновение, чтобы убедиться, что зрение его не подвело, и исчез в темноте коридора. Маццелло хотел было его окликнуть. Хотел побежать за ним, но Гвилим остановил его порыв, перехватив мужчину за подол рубашки. — Подожди немного, ему надо остыть. Джозеф и сам знал: если Харди взбесился, то говорить с ним было бесполезно, но стоило ему выпустить пар, парень вновь был готов слушать и принимать взвешенные решения. Шумный ребенок с неугомонным эго с одной стороны, с другой — взрослый мужчина, понимающий устройство жизни и знающий свое в ней место, — таким Бен предстал после более близкого знакомства, и как бы он не старался подражать «дядькам», которые ходят в строгих костюмах и надевают солнцезащитные очки даже поздней ночью, он не мог избавиться от своей натуры: чрезмерно импульсивный, хохотливый и непомерно разговорчивый. За это он и нравился Джозефу. Искренность Бена обескураживала людей вокруг (за исключением режиссеров, разумеется), а Маццелло она приводила в восторг: блондин всегда был откровенен, независимо от того, с кем и что он обсуждал. «Ты знаешь, почему он любит ту песню?» — внезапно вспомнил Джо. Отчего-то только услышав пламенную речь товарища, он тут же выбросил ее из головы, теперь же, пока Ли медленно бродил по комнате, лениво одеваясь и поправляя прическу, слова Харди вертелись у американца в голове, становясь всё громче и громче: «Знаешь, как он засыпает на диване под старые фильмы? Как думает, что в нем нет ничего особенного и как боится, что потеряет нас?» — всё, сказанное Беном, было лишь результатом его собственных наблюдений. Джо никогда не обсуждал с ним свои комплексы и страхи, и теперь ему становилось жутко от такого ознакомления парня. Он знал даже о едва заметной гетерохромии Маццелло. Знал о небольшом, совсем не выделяющемся пятнышке, о котором Джо и сам порой забывал. В то время, как американец считал Харди безразличным наблюдателем, последний на самом деле изучал его, запоминал детали, упаковывал их в своём сердце, чтобы потом собрать в единый пламенный поток смешавшихся с чувствами слов — признание. Не став дожидаться Гвила и не интересуясь его мнением, Джозеф решительно покинул комнату. — Прости, Гвилим, — обронил он, но едва ли товарищ его услышал. Он шел по широким коридорам «замка», освещённым настенными изогнутыми лампами. Удары его ног о дорогущий паркет эхом концертного зала ступали рядом с ним, словно он шел не один, а вел за собой армию. Бен вернулся в гостиную. Большая часть гостей уже покинула дом, остались только самые близкие друзья и члены семьи. Игнорируя занимающийся рассвет, они продолжали бодро переговариваться, рассевшись перед камином. Алкоголь сменился горячими напитками, и кофейный аромат сменил атмосферу на поистине семейную: будто родственники собрались с разных концов света спустя много лет. Харди был среди них. Затесавшись между Роджером и Тайгер Лили, он отсутствующим взглядом бродил по лицам людей вокруг, не замечая спешного и громкого появления Джозефа. — Гвилим в порядке? — поинтересовалась Люси, которая, очевидно, была уже в курсе произошедшего. — А? Да, — замешкался Джо, наблюдая, не отвлек ли он на себя внимание Харди, но тот продолжал его игнорировать. — Просто устал, весь день был за рулем. Бойнтон понимающе кивала, но заканчивать разговор не торопилась. — Джо, — она приподнялась, оставив присыпающего на ее плече Малека в одиночестве в большом мягком кресле, — можешь помочь мне? Маццелло растерялся еще больше, но возражать не стал. Пусть до него и запоздало — когда Люси вела его под руку в дальний конец коридора, чтобы скрыться из вида находящихся в гостиной — но всё же дошло, для чего она так внезапно отвлеклась. Веселое опьянение девушки сменилось заторможенным утомлением. Она не торопилась говорить, бегая глазами по стенам, подбирая слова, и слегка прицокивала языком, молчаливо шевеля побледневшими губами без привычной глазам яркой помады. Джо знал, что она собиралась сказать, но боялся услышать это своими ушами. Он хотел заткнуть ее, перебить идиотским вопросом или несмешной шуткой, но подруга была настроена серьезно и пресекала строгим взглядом любые попытки мужчины открыть рот. — Тебе пора определиться, — наконец произнесла блондинка. «А то я сам не знаю!» — мысленно возмутился Маццелло. — Ты ведь уже определился, Джо, — в ее голосе звучала мольба. Не за себя, не за Гвила и даже не за Бена — за самого Джозефа. Американец растерянно кивал, и как он не старался избегать взгляда Люси, упершись глазами в пол, при каждом малейшем его движении Бойнтон тут же занимала обзор. — Я волнуюсь за тебя, — она осторожно коснулась его ладони, сжала кончики его пальцев и качнула ими в неловком жесте поддержки. — Мы все волнуемся. Пойми, мы хотим только, чтобы ты был счастлив. Предательские ресницы не выдержали тяжести капли. Одной капли, сорвавшейся вниз на горбинку скуловой кости. Капли, щекотно очертившей подбородок и шею. — Прекрати всё держать в себе, — словно нарочно подстрекая друга к истерике, вкрадчиво продолжала Люси. Она знала достаточно много, пожалуй, даже слишком много о нём. Перед ней Джо был уязвим как младенец. Умастив голову на ее хрупком плечике, Маццелло неторопливо начал излагать почти в самое ее ухо всю свою боль, которая грузными кандалами сковывала его по рукам и ногам. Девушка слушала. Как всегда излишне понимающая и добросердечная, она мягко улыбалась и гладила его спину. — Мы придумаем что-нибудь. Джо же услышал: «Я уже всё придумала, но тебе это не понравится»