***
— Джин, послушай. — Нет, — Джин зажала ладонями уши. — Нет! Я не хочу больше ничего слышать! — Пожалуйста, — Кайл сделал несмелый шаг и осторожно коснулся её плеча. Джин дёрнулась, убрав руку и обернувшись: в глазах блестели слёзы. — Ты оставил меня! Оставил тогда, когда я больше всего в тебе нуждалась! — её крик эхом разбился о стены квартиры и глухо осел где-то в районе груди. А после скрутило резко и невыносимо, тяжело ударило по вискам, оглушило. Так, что захотелось выть. — Ты прекрасно знаешь, что меня взяли тогда, — Кайл пытался говорить спокойно, сдерживая бурю эмоций, которая уже давно снесла всё внутри и теперь вырывалась наружу отчаянием, предательски срывавшим голос, заставлявшим его дрожать. Джин нервно сглотнула, сделала резкий вдох, пытаясь подавить тихий всхлип. Сдвинула брови, сдерживая слёзы, которые медленно начали стекать по щекам, обжигая. Жутко хотелось обнять её, прижать к себе и сказать, что теперь всё будет хорошо. Но она не верила. Больше не верила. И от этого внутри всё ломалось. — Сколько раз я просила тебя уйти из этого, сколько раз умоляла?! — последнее слово потонуло в хриплом всхлипе, а её голос ударил в самую душу, разорвав её на мелкие части. Их больше не собрать и не склеить. Джин закрыла лицо ладонями и заплакала навзрыд, заставив почувствовать себя последним подонком. Кайл снова подался вперёд, чтобы обнять её за плечи, но Джин резко дёрнулась. Посмотрела на него с ненавистью, словно затравленный зверь. Такая чужая. Больше не его. В это не хотелось верить. — Не трогай меня, — выдохнула тихо, с остервенением — и это выбило из лёгких последний кислород. От отчаяния захотелось разнести стеклянный стол, подаренный на годовщину, мобильный телефон, без конца вибрирующий в кармане, сбить кулаки о стену в кровь. Почувствовать боль, которая хоть немного отрезвила бы, прогнала ту всепоглощающую пустоту, медленно растекавшуюся в душе. — Уходи, — холодное и твёрдое. Она приняла решение, а оно окончательно убило его. — Джин, дай мне хотя бы взглянуть на неё, — последняя попытка и теплящаяся надежда в голосе. Кайл словно застыл на краю бездны, которая вот-вот его поглотит. И снова собственный предательски срывающийся голос, неприятно режущий слух. Но она больше не слышала его. — Я сказала уходи, Кайл, — пронзительный взгляд, от которого раскалённые иголки под кожу впились. В доказательство своих слов сняла обручальное кольцо и положила его на стеклянный столик, который Кайл мечтал разбить. Но разбился он, когда понял, что теперь всё действительно кончено. Он потерял её. Кайл проснулся, едва мобильный стал вибрировать. Резко открыл глаза и сделал глубокий вдох, инстинктивно потёр безымянный палец правой руки, на котором больше не было кольца. Снова темнота вместо снов: иногда Кайлу казалось, что он просто отрубается, а через несколько минут приходит в себя. Словно и не спал вовсе. Он стащил с тумбочки телефон и зажмурился от яркого света, на который виски отозвались ноющей, сдавливающей болью. Звонок был от Крис. Отвечая на него, Кайл мельком глянул на время: четыре часа утра. Он даже не успел поднести телефон к уху, как раздался её голос: — Кайл, мне нужна твоя помощь.***
Слушая знакомые аккорды песни "Hero" группы Nickelback, Крис не заметила, как задремала. Её разбудил резкий и нетерпеливый стук в окно. Лениво открыв один глаз и повернув голову, Крис увидела пьяную физиономию какого-то мужика, переминавшегося с ноги на ногу. Его похотливый оскал и мутный взгляд не предвещали ничего хорошего. Поняв, что Крис проснулась, мужик оживился, передёрнул плечами и, играя бровями, жестом пригласил Крис выйти из машины. — Что такая красивая делаешь здесь? — раздалось из-за приоткрытого окна, поверхность которого тут же запотела. — Выходи, пообщаемся. Одарив небритую рожу холодным взглядом, Крис наклонилась в сторону заднего сидения, достала из чехла пистолет Эдана и продемонстрировала его незнакомцу, красноречиво переместив один палец на курок и глядя ему в глаза. Мужик резко перестал скалиться и, чуть отшатнувшись от окна, поджал губы и поднял руки вверх. Едва различимо произнёс «понял» и удалился восвояси. Крис небрежно бросила пистолет на пассажирское место и, зевнув, медленно провела ладонями по лицу. Повернула голову в сторону Эдана, который, растянувшись на задних сидениях, уже стал негромко похрапывать. Скользнула взглядом по его оголившемуся торсу, косой мышце живота, часть которой соблазнительно пряталась под джинсами, и непроизвольно облизнула нижнюю губу, когда салон осветили фары заехавшего во двор автомобиля. Крис была бесконечно благодарна Кайлу за то, что он никогда не задавал лишних вопросов. А просто приезжал и помогал. Вот и теперь, остановившись взглядом на незнакомом автомобиле, из которого вышла Крис, и бессознательном теле, лежавшем на задних сидениях, Кайл молча опустился на корточки перед номерным знаком. Передал включённый фонарик в руки Крис и принялся откручивать небольшие болты. — Кайл, спасибо, — тихо прошептала Крис, присев рядом. Бросив на неё быстрый взгляд, Кайл лишь слабо улыбнулся и, опустив старый номер на асфальт, поместил на его место новый. Крис прекрасно знала, что Кайл завязал, и причину, по которой он это сделал. И это терзало её больше всего. Хотелось выпалить несвязное извинение, так навязчиво крутившееся на языке, но она упрямо молчала, поджав губы. Потому что Кайл не любил этих сантиментов. Она долго не решалась позвонить ему, пытаясь придумать, как выпутаться из сложившейся ситуации самостоятельно, но никаких адекватных мыслей в голову не приходило. Собиралась даже ночевать в этом дворе, заклеив номера, как в голове всплыла фраза, которую Кайл сказал после ночи, проведённой на её кухне. «Крис, пожалуйста, если тебе нужна будет помощь, звони. В любое время суток. Я помогу».***
Кайл не знал, почему оказался на пороге Крис, сжимая в руках конверт, который так и не решился вскрыть. Оставленный перед дверью его квартиры. На котором знакомым красивым почерком было выведено: «Твоя дочь». Несколько лет молчания. Они словно обрушились на Кайла только сейчас. Огромной волной, заставившей остро ощутить своё одиночество. Заново пережить все чувства, которые сожгли его дотла в ту ночь. Которые он всеми силами пытался заглушить. Кайл был бы рад сказать, что время лечит и притупляет эмоции. Но это ни черта не так. Джин игнорировала все звонки, все сообщения, всячески избегала встреч, пока не сменила номер и не уехала из города, окончательно вычеркнув Кайла из своей жизни. Ей не нужны были слова. Не нужны были извинения и оправдания. Ей больше не нужен был он. И Кайл никак не мог смириться с этой мыслью. Самый важный человек, который наполнял жизнь смыслом и давал стимул вставать по утрам. Который всегда был рядом и крепко держал за руку. Ради которого Кайл жил. Исчез, растворился, словно и не было всех этих лет, проведённых вместе. И это выбило почву из-под ног. Кайл узнал её адрес, на который начал стабильно высылать деньги, подарки на день рождения дочери, письма. Вот только все они оставались без ответа. Зная Джин наизусть, Кайл был уверен в том, что письма даже не распечатываются. Но всё равно писал их. Наверное, потому что так было легче. Потому что эмоции, выливавшиеся на бумагу, ненадолго притупляли то невыносимое чувство вины, которое не давало спать по ночам. И если бы Кайл только мог вернуть время назад. Если бы только мог что-либо изменить. Осознавать собственное бессилие — вот что раздражало его больше всего. Эмоции душили, и от них невозможно было избавиться. Ни алкоголь, ни сбитые в кровь кулаки — не помогало абсолютно ничего. И Кайл пришёл к Крис, чтобы просто не сойти с ума. Она открыла дверь сонная и взлохмаченная. И ей хватило одного лишь взгляда в глаза, чтобы всё понять. Крис сварила кофе, привычно добавив в чашку Кайла щепотку кардамона и корицы, а в свою — немного сливок и сахара. Молча сидела рядом, пока Кайл не заговорил сам. Он стал рассказывать о каком-то смешном случае, который произошёл с ним в баре, только чтобы мысли не съедали. А потом на кухню зашёл Аарон. Возмутился, что кофе пьют без него, и, сделав большой стакан капучино, забрался на одну из тумбочек. Придвинул к себе тарелку с любимым шоколадным печеньем и, протянув несколько штук Кайлу, включился в разговор. Они говорили обо всём. Кайл улыбался, наблюдая за тем, как Аарон забавно морщил нос, когда сестра рассказывала очередную историю, связанную с ним. Он всегда так делал, когда хотел изобразить недовольство, а Крис, не в силах удержаться, в ответ на это взъерошивала его и без того непослушные волосы. Как Крис тепло смотрела на него самого, так нагло вторгшегося ночью в её квартиру. Так же, как и на Аарона. Слушал их смех и осознавал, что больше не один. А потом протянул конверт Крис, чтобы она первая открыла его. Крис с искренней улыбкой просмотрела фотографии и сказала, что малышка очень похожа на папу. Особенно глаза. Аарон добавил, что только без татуировок, и не сдержал смешка, за что тут же получил подзатыльник. А потом они протянули снимки Кайлу, напряжение на лице которого сменилось улыбкой. Он дрожащими пальцами сжал в руках одну из фотографий и застыл, не в силах сделать вдох. Давно забытое ощущение тепла словно вспыхнуло где-то внутри, постепенно разгораясь и разливаясь под кожей. Большие карие глаза, которые будто притягивали, вздёрнутый носик, маленькие щёчки и кудряшки — малышка была точной копией Джин в детстве, только с глазами Кайла. — Миа, — одними губами произнёс он имя, которое тут же нашло отклик где-то в душе. — Моя Миа. В эту ночь, впервые увидев дочь на фотографии, Кайл почувствовал, что у него снова появились силы. Он будто вновь начал дышать, осознав, что смысл его жизни — маленькое кареглазое чудо с милыми ямочками на щеках и заразительной улыбкой. А ещё Кайл понял, что всё это время у него была семья.***
Приоткрыв глаза, Джесси медленно выпустил облако дурманящего дыма в рот девушке, касаясь её губ своими. Она тут же вдохнула его и, развязно улыбнувшись, поцеловала Джесси, опрокинув его на кровать и усевшись на бёдра. Косяк вытащили из пальцев, и Джесси почувствовал, как мочку уха кто-то прикусил. Тихо зарычал, сжал в кулаке длинные волосы второй девушки и с силой потянул, заставив её запрокинуть голову. Впился губами в шею, жадно целуя и срывая с её губ хриплый стон. — Крис, — горячо выдохнул Джесси куда-то в район ключицы, на что девушка притянула его за волосы к себе. — Вообще-то, меня не так зовут, но ты можешь называть меня, как хочешь, — выдохнула в самые губы и, не позволив ему ответить, поцеловала. Трава, смешавшись с алкоголем, затуманила разум окончательно, и Джесси перестал понимать, что происходит. Поцелуи девушек были слишком горячими, слишком беспорядочными и нетерпеливыми, распаляя внутри невыносимый жар, который мешал дышать. Пока одна из них медленно водила языком по груди Джесси, опускаясь всё ниже, а вторая страстно шептала что-то на ухо, вылизывая и кусая, третья уже стягивала джинсы, целуя там, где они больше не мешали. Джесси чувствовал губы и пальцы, которые скользили по всему телу, и уже не понимал, где чьи. Жадно водил руками по чьей-то груди, сжимал, ласкал, притягивал к себе, отвечал на короткие поцелуи и слушал пошлые стоны. Пока их не перебил звонок чужого телефона, который, врезавшись в уши, неприятным эхом отозвался в голове, вынудив поморщиться. Он становился всё громче, словно пробиваясь сквозь пелену, пока резко не затих. А потом раздался снова. — Кэйтелин, да ответь ты уже! — оторвавшись от губ Джесси, возмутилась одна из девушек, заставляя того лениво открыть глаза в ответ на прекратившиеся ласки и недовольно простонать. Он приподнялся, пытаясь вспомнить имена, которых на самом деле и не знал. Услышал, как та, которую, как оказалось, зовут Кэйтелин, достала из куртки, лежавшей на полу, телефон и недовольно выругалась. — Снова она? — спросила у неё та, которая несколько секунд назад целовала Джесси и, получив утвердительный кивок в ответ, продолжила: — Поставь на громкую, я её сама к чёрту пошлю! — На чём мы остановились? — выгнувшись кошкой, к Джесси подползла третья девушка, оставив влажный поцелуй на его шее и игриво проведя кончиком пальца по груди. — Эй, детка, это место уже занято! — возмутилась её подруга, тут же позабыв про своё обещание. — Тогда мне достанется часть послаще, — облизнула губы та и, хитро улыбнувшись, повела языком вниз по телу Джесси, пока не сорвала с его губ хриплый стон, заставив откинуть голову на подушку. — Миссис Хилл, прошу прощения за столь поздний звонок, но ваша дочь, — из динамика телефона раздался вымученный женский голос. Джесси тихо простонал, обхватив горло девушки, притянул её к себе для поцелуя, а затем заставил опуститься ниже. — Я же сказала вам, что она мне не нужна! — недовольно рявкнула Кейтелин, не позволив закончить. Джесси резко открыл глаза, привставая на локтях. Его словно ледяной водой окатили. — Миссис Хилл, она плачет целыми днями, — тяжёлый вздох на том конце заставил Джесси замереть и вслушиваться в каждое слово. — Сладкий, ну что же ты, — прошептала было одна из девушек, коснувшись подушечками пальцев губ Джесси, но он перехватил её запястье и жестом заставил замолчать. Оттолкнув от себя вторую, натянул джинсы и сполз на край кровати. Не сводил напряжённого взгляда с Кейтелин, которая с ненавистью и раздражением смотрела на свой смартфон, пока не процедила сквозь зубы короткое: — Мне плевать. Джесси не слышал стонов развлекавшихся друг с другом девушек за спиной, не чувствовал боли, когда одна из них в порыве страсти оставила несколько царапин на коже, пытаясь вернуть его обратно в кровать. Не ощущал больше той спасительной тягучей дымки, одурманивавшей и заставлявшей забыться. Сдвинув брови, он напряжённо смотрел на экран чужого телефона, не в силах сопротивляться давно забытому чувству, болезненно медленно растекавшемуся где-то под рёбрами. — Миссис Хилл, это ваше окончательное решение? Она ведь… любит вас. — Эта мама? — детский голос, донёсшийся из динамика, заставил Джесси вздрогнуть. — Мама? — он стал громче и отчётливее и выбил из лёгких последний кислород, когда превратился в душераздирающий крик: — Мама, мамочка, я скучаю по тебе, забери меня отсюда! Джесси сделал рваный судорожный вдох, пытаясь справиться с дрожью, внезапно охватившей тело. Отдавшись глухой болью, она осела в груди, где от каждого слова сжимало так, что не вдохнуть. Детский дрожащий голос, в нём было боли столько, что по башке наотмашь било, оглушая и поднимая такой шум в ушах, что хотелось закрыть их ладонями, только чтобы не слышать. И Джесси не заметил, как с силой сжал трясущиеся пальцы в кулаки. — Мама, мамочка, ты слышишь меня?! — голос сорвался, а от отчаяния в нём грудную клетку сдавило. — Мамочка, я люблю тебя! Пожалуйста, забери меня! Я буду самой послушной, самой хорошей, пожалуйста, мама! Я люблю тебя! Люблю тебя! — А я тебя нет, — холодно выдохнула Кейтелин, сбросив вызов и оборвав надрывистые рыдания на том конце. Повернулась к Джесси, который смотрел словно сквозь неё, сжимая кулаки до побелевших костяшек, похотливо улыбнулась и начала медленно ползти к нему, прикусив нижнюю губу. — Ты замёрз без меня? — прошептала низким голосом, заметив, что тело Джесси била крупная дрожь, словно в лихорадке. — Иди ко мне, я согрею. — Пошли вон, — хриплый и глухой голос заставил её замереть и недоверчиво посмотреть на его обладателя. Джесси поднял за секунды потемневший взгляд: в полумраке из-за расширенных зрачков его глаза казались почти черными. Посмотрел тяжело, так, что Кейтелин испуганно отшатнулась. — Пошли вон! — рявкнул настолько громко и резко, что девушки за его спиной испуганно оторвались друг от друга, почти упав с кровати. Ненависть в голосе Джесси словно хлыстом ударила, оставив обжигающий след. И Кейтелин не выдержала его взгляда: попятилась назад, нащупала свой телефон и быстро подобрала с пола одежду, пока её подруги пытались понять, что происходит. — Эй, у тебя проблемы? — прошептала одна из них, несмело коснувшись руки Джесси. — Я сказал: пошли вон! — дёрнул плечом он, и его голос оглушительным эхом пронёсся по комнате, гулко разбившись о стены.***
— У меня проблемы? — осторожно поинтересовался мальчик, нервно заламывая пальцы и несмело поднимая взгляд на женщину, сидевшую по ту сторону стола. Она лишь тяжело вздохнула в ответ, напряжённо потирая переносицу и видимо в очередной раз пытаясь подобрать правильные слова. Только их и не нужно было: мальчик всё понимал и сам. Он в этом кабинете, а это означало лишь одно: от него снова отказались. — Джесси, — тихо произнесла женщина, сняв очки и положив их на отполированную поверхность стола. Вновь этот долгий взгляд, полный сожаления, от которого хотелось сильнее сжать губы, чтобы не заплакать. От которого неприятно кололо где-то внутри и немели кончики пальцев. Джесси опустил голову, глядя на свои руки, с силой сжал ладонь и впился в неё ногтями: слабая боль лишь на несколько секунд отвлекла от ненужных мыслей. Тех, что обжигали, прогоняя по телу дрожь. От которых хотелось убежать, забиться в самый дальний угол и закрыться руками. Только чтобы они больше не одолевали. Чтобы больше не съедали. Он нахмурился, не в силах самостоятельно ответить на вопрос, который мучил его каждый раз, когда он возвращался сюда, не давая уснуть на холодной койке временного приюта. И решил произнести его вслух: — Миссис Кэмпбелл, почему меня всё время возвращают? — возвращают, как ненужную вещь. — Я что-то не так делаю? Большие голубые глаза, полные непонимания, смотрели так пронзительно, так не по-детски серьёзно, что миссис Кэмпбелл не выдержала и спрятала лицо в ладонях, обессиленно выдохнув. — Я им не нравлюсь, да? Не подхожу? — Джесси сжал ладонь с такой силой, что зажмурился от боли. Или потому что в глазах предательски щипало. Сделал рваный вдох и на выдохе проговорил: — Я плохой сын? — Джесси, ты... — тихо произнесла миссис Кэмпбелл, подняв взгляд. Голос дрожал, выдавая все эмоции, которые нельзя было проявлять. Не сейчас, не перед мальчишкой, который сам вот-вот расплачется. Который снова сидит напротив с увядающей надеждой в глазах. От вопросов которого так мучительно больно внутри. Он снова винил во всём себя и наизнанку выворачивало от того, как это всё чертовски неправильно. Видеть, как гаснут детские глаза, — невыносимо. Это выжигалось в памяти на всю жизнь, вгрызалось в душу и не давало спать ночами. Не давало жить. Молчание затянулось. Беспокойно сжав в пальцах очки, миссис Кэмпбелл снова встретилась взглядом с Джесси и не смогла вымолвить ни слова. Его глаза, полные слёз, отчаяния и по-детски простого желания быть кому-то нужным смотрели так искренне. И она поняла, что не должна была допустить этого. Этот мальчик не заслужил такого. — Так сложились обстоятельства, Джесси, поверь, ты ни в чём не виноват, ни в чём, — наконец выдохнула миссис Кэмпбелл и раскрыла ладонь, протянув её вперёд. Тут же словила дрожащие пальцы, когда Джесси несмело поднял руку, и крепко сжала. Заглянула в глаза, синева которых уже посещала её в кошмарах, и тихо, но твёрдо произнесла: — Я обещаю тебе, Джесси, слышишь? Обещаю. Что найду для тебя семью, с которой ты больше не расстанешься. Джесси, я клянусь тебе. Она говорила это уже в третий раз, а Джесси безумно хотелось снова поверить. Легко и наивно. Но что-то внутри словно не позволяло этого сделать. И он искренне недоумевал, почему отчаянно необходимое чувство внезапно стало недоступно. Джесси ещё не осознавал этого, но остро ощущал: в тот день внутри что-то надломилось. Пошло трещинами, с грохотом разрушаясь, — и голову закружило совершенно странными, новыми, пугающими мыслями. И от этого будто стало легче дышать. Да, первые глотки воздуха резали лёгкие, но нужно было время, чтобы привыкнуть. К чувству болезненного безразличия и тянущей пустоты. Комната, знакомая до тошноты. Где Джесси отчётливо помнил каждую мелочь, каждую деталь, въевшуюся в память, словно он никогда и не уезжал отсюда. Потёртый, но мягкий ковёр с небольшим пятном от краски, оставленным одним из его друзей, с которым он любил играть в приставку. Узоры на этом ковре были необычными и всегда казались Джесси гипнотическими. Цветные полки, хаотично разбросанные по стене, книги на них стояли всё в том же порядке. На синей, в третьей книге справа, где было что-то, связанное с информатикой, на одной из страниц по-прежнему красовался маленький чертёнок. Джесси нарисовал его, когда впервые в тайне от воспитателя посмотрел фильм ужасов с друзьями. Причудливые линии на обоях, сливавшиеся в геометрические фигуры, по которым он водил кончиком пальца, когда подолгу не мог уснуть. Представлял, что рисует схему своего идеального маленького города, где все дети имеют любящую семью. Где нет одиночества. Где девчонки и ребята его возраста ещё даже не знают значение этого слова. В этой комнате не менялось абсолютно ничего. Даже атмосфера была всё той же: тяжёлой, искрящейся одиночеством и искренними, по-детски наивными надеждами. Только дети, временно живущие здесь, каждый раз были разные. А Джесси возвращался вновь и вновь.***
Джесси провёл около месяца в приюте, наедине со своими мыслями и чувствами, которые особенно остро давали о себе знать по ночам. Пока в один из дней, чудовищно похожих друг на друга, в комнату, уже тысячу раз осточертевшую, не зашла молодая пара с мальчишкой, на пару лет старше и на голову выше Джесси. — Джесси, это твоя новая семья, — тепло улыбнулась миссис Кэмпбелл, приобняв его за плечо. Глаза мальчугана были холодными, не выражавшими абсолютно никаких эмоций. Он смерил взглядом Джесси, сидящего на краю кровати, и приподнял бровь. И в этом действии было столько презрения, что внутри скрутило от нежелания делать шаг ему навстречу. Холод сковал позвоночник, а по венам стремительно пронеслось предчувствие чего-то нехорошего. Но оставаться здесь Джесси тоже был не намерен. Обняв себя, будто в попытке защититься от холода, исходившего от мальчика, он поднялся с кровати. Выдавил что-то наподобие улыбки, сжал в руках лямку давно сложенного рюкзака. Уже плевать, куда. Казалось бы, у него вновь появился дом. Но это происходило уже столько раз, что этого хватило для того, чтобы убить навязчивое и до безумия обманчивое чувство. Что теперь всё обязательно будет хорошо. Да ни черта не будет. Эта семья оказалась вполне неплохой. Как и все предыдущие, в общем-то. Джесси до последнего не позволял себе снова обмануться и поверить. Держался отстранённо, на инстинктивном уровне отталкивая те нежность, тепло и заботу, которыми его окружали новые родители. Родители… вот только на сколько лет в этот раз? Джесси долго смаковал это слово на языке, но оно никак не желало вновь обретать тот смысл, от которого тепло разливалось под кожей. Оно стало каким-то чужим, лишним. Ненужным. Джесси решил для себя тогда, во время очередной попытки уснуть на скрипучей кровати временного приюта, что если не привыкать, то будет легче. Если ни на что не надеяться, то разочарования не будет. И боли не будет тоже. Вот только он слишком сильно нуждался в любви, чтобы противостоять. И барьеры, которые так старательно выстраивал, с грохотом обрушились в один момент, когда Рейчел, просидев у кровати Джесси всю ночь в попытке сбить температуру, осторожно поцеловала его запястье. А он кожей почувствовал её слабую улыбку и слёзы. И в этот момент в её взгляде было столько тепла. Он казался таким родным и необходимым, что Джесси поддался. Сдался, почти поверил, разрешил себе наслаждаться тем, чего ему катастрофически не хватало. Рейчел и Дэвид относились к Джесси так же, как и к родному сыну — Питеру: он никогда не чувствовал себя менее любимым и уж тем более лишним. И это обжигающе больно разливалось в душе, потому что было похоже на идиотское состояние дежавю, которое всегда заканчивалось одинаково. Но сопротивляться больше не было сил. Насколько трудно Джесси дались такие слова, как «мама» и «папа», словно он выучил и произносил их впервые, но сколько счастья они зажгли в глазах Рейчел и Дэвида. И насколько правильными и уместными казались тогда. Но взгляд Питера в тот момент Джесси запомнил навсегда. Полный ненависти, злости, будто он совершил что-то ужасное. Отнял у него родителей. Джесси это понял вечером, когда Питер с силой сжал его плечо и резко развернул к себе. Второй раз его взгляд обжёг, глухо ударил куда-то в солнечное сплетение, заставив резко дёрнуться. — Думаешь, они любят тебя? — оскалился Питер, одним движением вжав Джесси в стену. — Думаешь, ты нужен здесь? Ты до сих пор делишь со мной одну комнату только потому, что за тебя выплачивают неплохие деньги, — он наклонился так, чтобы видеть глаза, которые Джесси пытался спрятать. Всё те же холод и презрение, с которыми Питер смотрел на него тогда, в приюте. — Ты жалкий беспризорник, которого родная мать выбросила за ненадобностью, как вещь. — Заткнись, — сквозь сжатые зубы выдохнул Джесси, ощущая, как внутри всё начинает содрогаться, словно в приступе. — Ты ничего не знаешь о моей маме! — Только то, что она правильно сделала. Такой, как ты, никому не нужен, — Питер оскалился. Мерзко до одури, до острого спазма в скулах. А Джесси сжал кулаки, ощутив всплеск ослепляющей боли. — Она любила меня, — прошептал он, посмотрев Питеру в глаза. Почувствовав, как обида внутри переплетается со злостью, испепеляя все тёплые воспоминания, которые заставили поверить в то, что здесь его дом. — Она выкинула тебя на помойку. И даже не удосужилась дать имя, — ядовито выплюнул Питер в самое лицо Джесси, отчего тот зажмурился, ощутив, что от эмоций внутри его трясёт. — Бедная маленькая, никому не нужная брошенка. Издевательский тон, от которого злость внутри бурлила и клокотала. Просилась наружу. Впервые Джесси захотелось кого-то ударить. Настолько сильно, насколько он сможет. Стоило ему вновь поверить, как все разрушилось. С грохотом, треском, знакомой режущей болью под кожей. Он всё ожидал подвоха, привычного окончания сценария, и получил. Слова Питера лишь убедили Джесси в том, что он был прав с самого начала: нельзя было доверять, позволять эмоциям брать верх. Они стали тем, что подтолкнуло к решению, которое давно зрело в голове. В один миг разбили и без того хрупкое ощущение счастья. Веру Джесси в то, что он нужен кому-то. В ту ночь он сбежал из дома семьи Найман. Не его семьи. У Джесси никогда её не было.***
Засунув руки в карманы, Джесси опустился на скамейку, всё ещё мокрую после дождя. Перчатки без пальцев совершенно не согревали, как и тонкая куртка, явно не подходившая под погоду, которая в последние дни не радовала совсем. Город заливал дождь, пряча за тучами спасительные тёплые лучи солнца, возможно последние этой осенью. Температура резко упала, и ночи стали холодными, отняв возможность спать на лавочках в парке. Джесси пробовал ночевать на вокзалах, но почти всегда его выгоняли охранники, грозившие вызвать полицию, поэтому от недосыпа уже кружилась голова. Когда стало вырубать на ходу, он открыл для себя метро: перепрыгивал через турникеты и дремал в тёплом вагоне, пока поезд ехал до конечной станции. Такие перерывы на сон были не особо длинными, да и не сказать, чтобы сильно помогали, но всё же были лучше, чем ничего. Глубже спрятав нос в воротник куртки, Джесси поднял голову на фургон с хот-догами, от которого распространялся такой аромат, что желудок тут же скрутило судорогой. Есть хотелось жутко. То, что Джесси успел стащить из холодильника Найманов перед тем, как сбежать, закончилось через несколько дней. В голове до сих пор жил пренебрежительный взгляд Питера и его едкое: «Держи, брошенка, чтобы не голодал», когда он швырнул в спину Джесси пачку печенья. — Эй, парень, — Джесси вздрогнул от чужого голоса, вынырнув из своих мыслей и подняв голову. Перед ним стоял продавец из того самого фургона, протягивая хот-дог, от которого вверх поднимались тонкие ниточки пара. — Держи, — с доброй улыбкой проговорил он, а Джесси перевёл удивлённый взгляд с его лица на протянутую ладонь. — Да бери, не бойся, — он осторожно вытянул руку Джесси из кармана и, вложив в неё хот-дог, по-дружески хлопнул по плечу. Сглотнув, Джесси снова почувствовал болезненный спазм и то, как приятно согревается его ладонь. Уже хотел было приступить к ужину, а по совместительству обеду и завтраку, как услышал слева от себя тихий скулёж. Повернув голову, заметил рыжего пса, который смотрел на него таким жалобным взглядом, что Джесси не выдержал и нескольких секунд. — Да забирай, только не смотри на меня так! — нахмурившись, протянул было горячую булочку псу, но тут же бросил на мокрый асфальт, резко поднявшись. Спрятал руки в карманы и быстрым шагом отправился навстречу приближавшейся ночи, которая уже вкрадчиво расползалась по улицам. Которую нужно было пережить. Остановившись у здания с горящей неоном вывеской, Джесси сделал глубокий вдох, закрыв глаза. Снова запах еды, на который желудок отозвался тянущей глухой болью. Хотелось зажать нос, только чтобы не ощущать его. Не ощущать вообще никаких запахов. Но чувство голода было невыносимым, и взгляд сам остановился на больших мусорных контейнерах, находившихся за рестораном. — Ну нет, — обречённо выдохнул Джесси, обессиленно опустив голову и пытаясь сопротивляться желанию, которое обострилось резко и неожиданно. Неужели он докатился до того, чтобы рыться в отходах в поисках еды? Но инстинкты выживания взяли своё, подавив сопротивление и растворив все разумные доводы. И ноги сами сделали шаг в нужную сторону, как в голову ворвалась безумная и не менее отчаянная мысль. Решив, что это всё же лучше, чем рыться в мусорных баках, Джесси потянул на себя дверь небольшого продуктового магазинчика на углу. Улица, на которой он находился, была почти безлюдной и неосвещенной, что определённо играло на руку, но вот только сердце от этого оглушать своими ударами не перестало. Бросив несмелый взгляд на продавца, который даже не удосужился оторваться от чтения вечерней газеты, Джесси дёрганным движением натянул на глаза капюшон и двинулся к самым дальним полкам, ощутив слабую дрожь в пальцах. Опустившись на колени, он расстегнул куртку, оглянулся и, не обнаружив камеры, уже было сжал в руке последний сэндвич, намереваясь спрятать во внутреннем кармане, как упаковку кто-то резко потянул на себя. — Эй! — Джесси вздрогнул, резко повернув голову в сторону и встретившись лицом к лицу с парнем примерно одного возраста с ним. — Тише, — зашипел на него тот, бросив испуганный взгляд в сторону прилавка. — Ты нас спалишь сейчас. — Это мой сэндвич, — твёрдо проговорил Джесси, потянув упаковку на себя. — Да конечно! Неужели ты заплатил за него? — оскалился парень и, одним резким движением вырвав сэндвич из рук Джесси, быстро встал и двинулся в сторону полок с печеньем. Джесси бросился за ним и, опустив ладонь на плечо, с силой дёрнул на себя, отчего парень подался в сторону и задел рукой одну из полок, с которой тут же с грохотом свалилось несколько бутылок с газировкой. — Да твою мать! — выругался он, поднимая недовольный взгляд с упавших бутылок на Джесси. — Какого хрена?! — и оборачиваться не нужно было, чтобы понять, кому принадлежал этот голос. Парень тут же сорвался с места в сторону выхода, Джесси — за ним. Продавец что-то прокричал им в спину и даже попытался догнать, но магазин всё же не покинул, а они быстро выбежали за порог и бросились в разные стороны. Чувствуя, как крупные капли дождя обжигают кожу на щеках холодом, Джесси забежал под крышу какого-то подъезда. Опёрся на стену и, пытаясь отдышаться, медленно сполз по стене, запустив ладонь во влажные волосы. Улица определённо точно не желала принимать его, но Джесси был упрямым парнем. Да, безумно хотелось оказаться в тепле, есть и спать. Да, было трудно понять правила, установленные здесь, и играть по ним. Да, жизнь превратилась в жалкую попытку выживания, но Джесси не желал ничего менять. Он не хотел назад и давно всё решил для себя, вычеркнув из жизни тот отрезок времени, который оставил колотые раны внутри. Они всё ещё неприятно ныли, и даже эта глухая и постепенно угасающая боль была в разы сильнее всех тех проблем, с которыми он столкнулся на улице. И Джесси готов был сражаться до конца за своё место здесь, терпеливо сжав зубы. Услышав шорох, Джесси резко подался в сторону, когда заметил, как рядом с ним опустился парень из магазина. Он уселся на холодные ступеньки и, достав из кармана небольшую упаковку, молча протянул её Джесси. Приподняв бровь, Джесси посмотрел на сэндвич, который несколько минут назад пытался украсть, а потом отвернулся, вглядываясь в темноту и будто бы пытаясь там что-то рассмотреть. — Да бери, — парень бросил упаковку на колени Джесси и, порывшись в своём рюкзаке, достал оттуда пачку сырных крекеров. — Я ещё и печенье успел стащить. Голод снова напомнил о себе, и Джесси быстро вскрыл упаковку и принялся есть, жадно вгрызаясь в мягкий хлеб и глотая его, даже толком не пережёвывая. Парень, наблюдая за ним, тихо усмехнулся и, разорвав фольгу, закинул в рот кусочек печенья. — Меня Айзек зовут, — протянул ладонь, которую Джесси пожал не сразу. — Джесси, — прожевав очередной кусок, тихо ответил он. — Ты, блин, мастер подстав, — беззлобно засмеялся Айзек, несильно ударив Джесси в плечо. Он лишь улыбнулся уголком губ, ничего не ответив. Они сидели молча ещё несколько минут, слушая стук капель, гулко разбивавшихся о крыши, асфальт, припаркованные рядом автомобили, и каждый размышлял о своём. Джесси уже расправился с сэндвичем и жевал хрустящий крекер, когда Айзек повернулся к нему: — Ты уже сколько на улице живёшь? Джесси запустил руку в волосы и, убрав с лица чёлку, отвернулся. Сосредоточил взгляд на мигающем фонаре вдалеке, который время от времени выбрасывал в темноту горстку искр, но упрямо не гас. Он отчётливо запомнил каждую ночь, проведённую на улице. Именно ночь, потому что с приходом темноты становилось по-настоящему страшно. Менялась даже атмосфера, в которой напряжённой тучей нависало беспокойство. И предчувствие, оседавшее на коже раздражающим покалыванием. Обострялись ощущения и инстинкт самосохранения. А главным среди всей этой гаммы чувств, сбивающих с толку и заставляющих беспокойно вслушиваться в каждый шорох, было желание выжить. Оно настойчиво билось о стенки черепа, когда Джесси сидел в тёмном углу, прижимал к груди рюкзак и молился, чтобы его не заметили. Слушал рваные стоны, захлёбывающийся хрип, глухие удары, хруст чужих костей и с силой сжимал собственную ладонь, пытаясь подавить то животное чувство страха, которое стремительно разгоралось внутри, сбивая дыхание. Наблюдал за тем, как двое громил избивают уже не сопротивляющееся тело, и едва сдерживал себя, чтобы не сорваться и не убежать от этого места подальше. Желание выжить пульсировало в висках, когда он стал свидетелем того, как от передоза на улице скончалась девушка. Её друзья даже не заметили, как она упала, и продолжили свой путь, а редкие прохожие просто переступали через безжизненное тело и шли дальше. Оно оглушило сумасшедшим сердцебиением, когда к горлу Джесси приставили нож. Совсем молодой парень, в глазах которого искрами взрывалось безумие, сбивчиво шептал, что он не хотел, что это случайность и он не убийца. А сам постоянно дёргано оглядывался на тело своего друга, который лежал в луже собственной крови. Которому он сам всадил нож под рёбра во время перепалки. Джесси лишь шептал, что верит ему, соглашался с каждым словом, судорожно кивая, пока парень не убежал, услышав полицейские сирены. Оно наотмашь ударило, когда неопрятного вида женщина выбросила в мусорный бак полиэтиленовый пакет, из которого тут же раздался детский плач. Тогда Джесси расстался со своей последней монетой, которую нашёл в метро, чтобы позвонить из автомата в полицию. Дрожащими руками прижимал кричащий свёрток к себе, завернув в куртку, пытаясь согреть, пока не заметил свет от фар подъезжавшей полицейской машины. Ночи, которые Джесси провёл на улице, были бесконечно долгими. Полными обострившихся животных чувств и инстинктов. И пьянящего ощущения свободы, судорогой сводившего лёгкие от каждого вдоха полной грудью. У улицы были свои правила, а у свободы — свои последствия, и Джесси принял их, ощутив, наконец, что всё в его жизни теперь так, как и должно быть. — Десять дней, — проговорил он, так и не повернув головы в сторону собеседника. Воспоминания внезапно захлестнули, перекрыли дыхание и заново заставили пережить все моменты, живо ощутить тот вихрь чувств, спазмами прожигавший всё внутри. Он с силой сжал зубы и кулаки, закрыв глаза, когда почувствовал, как Айзек потянул его за руку, вынудив встать. — Пойдём со мной, — тихо сказал он, и Джесси вышел под дождь, спрятав руки в карманы и последовав за ним. И с этого момента жизнь Джесси на улице разделилась на «до» и «после». Айзек привёл его к таким же, как и он сам, никому не нужным и пытающимся выжить в условиях, которые им приготовила жизнь. И Джесси, впервые вошедший в полуразрушенное здание, которое Айзек называл логовом, не встретился с презрительными взглядами. Он встретился с глазами, полными всепоглощающей пустой темноты, на дне которой неугасающей искрой плескалось желание выжить. И ему больше не было так страшно. Он чувствовал себя на удивление комфортно рядом с ними, с каждым днём всё больше убеждаясь в правильности своего решения. Они поделились с ним едой, дали матрас и помятый спальный мешок. По полочкам разложили правила, которые устанавливала улица. Которые были необходимы для того, чтобы выжить. Сидя у костра, от которого исходило такое по родному приятное тепло, рассказали о точках, где можно достать бесплатную еду. Или украсть. Где можно хорошо заработать попрошайничеством, а где продавцы и повара угощают только за жалостливый взгляд. Какие районы лучше обходить стороной, а в каких можно стащить бумажник у до беспамятства пьяного дальнобойщика. Джесси понял, что спать теплее рядом с кем-то, что украденную пачку крупы можно есть неделю. Смешав с консервами, у которых вот-вот выйдет срок годности, из-за чего их и выставляли коробками на помойки местные магазины. Что в огромных баках за ресторанами можно найти пакеты с нетронутой едой, а за украденные с блошиного рынка редкие вещи, можно получить неплохие деньги у местных скупщиков. Он понял, что жизнь на улице может быть не такой уж и плохой, когда ты знаешь все негласные правила и следуешь им. А ещё понял, что семья не обязательно должна упираться в такое слово, как «родители». Семья может быть большой и дружной. И состоять из одних детей. Джесси впервые было спокойно и легко. А ещё он не ждал подвоха.***
Джесси уложил в рюкзак несколько яблок, которые ему удалось украсть из лотка с фруктами, пока продавец отвлёкся, когда почувствовал чью-то ладонь на своём плече. Инстинктивно вздрогнул, испуганно дёрнулся, уже готовый бежать, но увидел старушку, тепло улыбающуюся и протягивающую ему пакет с персиками. — Как тебя зовут? — спросила тихо, пока Джесси, недоверчиво нахмурившись, смотрел на её ладонь, покрытую морщинами, в которой она держала прозрачный пакет. — Джесси, — почему-то выдохнул он, встретившись со взглядом, от которого бесследно растворились страх и недоверие. Принял пакет из её рук и, тихо поблагодарив, собирался было идти, как старушка мягко обхватила его запястье, удержав на месте. — Ты так похож на моего внука, Джесси, — с тоской и печалью, от которых подкосились ноги, проговорила она, не сводя взгляда с удивлённых глаз. Джесси не знал, что ответить. Не знал, как отблагодарить. Или хоть немного смягчить ту боль в душе старушки, которая вырывалась наружу дрожью в голосе. Слов попросту не было, и он сжал губы, выдержав взгляд, от которого одновременно и грело где-то внутри, и болезненно сжималось. — Ты ведь хороший, Джесси, — старушка чуть сжала запястье, а Джесси опустил голову. — Не делай больше так, иди домой. Он вдруг вырвал руку из её ладони и, резко подняв взгляд, проговорил твёрдо, без единой эмоции в голосе: — У меня нет дома.***
Ночлежки в логове, когда было особенно холодно — в метро или на пригородном вокзале, где охранникам было плевать, кто ошивается на доверенной им территории. Мелкие кражи, которыми Джесси научился зарабатывать, чтобы не доедать больше остатки просроченной еды, найденной на помойке. Вечера, проведённые у костра, где все делились событиями, произошедшими за день, и краденой едой. Когда становилось тепло, они перебирались на улицу в палатки, и Айзек рассказывал про созвездия, которые удавалось рассмотреть в особенно ясные ночи. Джесси всегда удивлялся тому, откуда он столько знает про звёзды, пока Айзек не показал ему толстую книгу, на которой яркими блестящими буквами было напечатано «Энциклопедия неба». Так Джесси узнал, что Айзек всегда мечтал стать астрономом: изучать безграничную вселенную, тайны космоса и безошибочно читать то, что говорит небо с помощью звёзд. Тогда он вспомнил про единственную вещь, которую взял с собой из приюта. Он спрятал её под матрасом в первый день своего пребывания в логове и с тех пор ни разу не доставал. И сейчас, сидя у стены и слушая треск костра, который перебивался стуком капель дождя по ветхой крыше, он медленно провёл пальцем по нарисованному чертёнку на одной из страниц книги. Воспоминания, которые Джесси так усердно пытался стереть из памяти, накрыли высокой волной, отдавшись тянущим ощущением в груди. И он устало закрыл глаза, уперевшись затылком в стену. Будучи маленьким, Джесси любил листать страницы этой книги и разглядывать картинки, на которых были изображены компьютеры, схемы, какие-то программы. Тогда он ещё не понимал, о чём эта книга, пока воспитательница не объяснила ему, что это учебник по информатике. Как и почему он оказался на полке с детской литературой, никто не помнил и даже не задумывался. А Джесси зацепился за фразу, которую сказала ему мисс Флетчелл тогда: — С помощью компьютера и интернета можно найти абсолютно любую информацию. Когда он снова вернулся в приют уже повзрослевшим, то вновь вспомнил про эту книгу и прочитал её. Тогда он мало что понял, но загорелся мыслью когда-нибудь овладеть всеми навыками обращения с компьютером, чтобы найти свою настоящую маму. И пообещал сам себе сделать это. И теперь, глядя на потерявшую яркие цвета обложку, он вспомнил обещание, данное себе. Прочитал книгу снова. Несколько раз. Купил на заработанные деньги в книжном магазине ещё несколько учебников, связанных с информатикой, завёл тетрадь, в которой рисовал схемы и делал пометки. Джесси даже удалось найти компьютерный клуб, хозяин которого оказался добродушным мужчиной и разрешил бесплатно пользоваться всеми услугами. Он научил Джесси всему, что знал сам, когда тот рассказал, для чего ему это нужно. И Джесси сидел там целыми днями, вплоть до закрытия, пока не начинали болеть и слезиться глаза. Приходил в логово, спал несколько часов и возвращался в клуб снова. Пока однажды на экране компьютера не появился заветный адрес, на который Джесси бессмысленно пялился несколько минут, ощущая, как внутри всё сжимается и трепещет в предвкушении. В грудной клетке постоянно что-то словно обрывалось: Джесси будто срывался с высотки и летел вниз, не в силах зацепиться и остановить это падение, перекрывающее кислород. Он переписал на клочок бумаги адрес и выгреб из рюкзака все заработанные деньги, чтобы купить билет на автобус до города, в котором жила мама. Мама… Это слово, внезапно появившееся в мозгу, ударившее по сознанию, заставило вздрогнуть. Оно было таким странным, таким чужим, что Джесси инстинктивно поморщился. Снова и снова повторял его про себя, пытаясь привыкнуть, пока не начал чувствовать слабое тепло, вкрадчиво растекавшееся по венам. Пытался разобраться с мыслями и вопросами, хаотично всплывающими в голове, нервно заламывал пальцы и одними губами произносил тихое «мама», словно мантру, в очередной раз до боли сжимая ладонь. Он верил, всегда верил в то, что она его любила. Так ему было легче каждый раз возвращаться во временный приют. Засыпать ночью на скрипучей кровати. Ждать, пока ему снова не найдут семью. Ему легче было жить с мыслью о том, что есть человек, который его любил. Да, она его бросила, да, не дала имя, но Джесси твёрдо был уверен в том, что на то была причина. Обстоятельства, которые были сильнее её. Ведь за своё детство Джесси понял, что жизнь — та ещё сука, которая порой подкидывает такие испытания, что попросту не остаётся выбора. Трёхчасовая дорога пролетела незаметно. Холодные капли дождя, на которые Джесси было плевать, тут же застелили глаза, едва он вышел из автобуса. Он бежал по лужам, даже не перепрыгивая их, поднимая брызги. Не слышал возмущений, которые бросали ему в спину прохожие под зонтиками. Не обращал внимание на одежду, которая неприятно липла к телу, распространяя по коже волны мурашек. На красный сигнал светофора, запрещающий переход проезжей части. Ему было так всё равно на происходящее вокруг. А внутри всё сжималось и дрожало от того, что он был близко. Подрагивающие пальцы замерли в дюйме от дверного звонка. Джесси тяжело дышал после быстрого бега, глотал капли дождя, которые стекали с его волос и скользили по губам. Он не чувствовал холода, все мысли в один миг словно выветрились из головы, а внутри лихорадило невыносимо. Джесси сглотнул и нажал на звонок, вздрогнув от мелодии, которая раздалась за дверью, и замер в ожидании. Он перестал дышать, когда услышал негромкие шаги, которые становились всё ближе. Ключ повернулся в замке — и стук собственного сердца оглушил. — Чем могу помочь? — на пороге появилась молодая женщина и удивлённо вскинула брови, заметив до нитки промокшего Джесси, который не мог справиться с дрожью, электрическими разрядами проносившейся по всему телу. — Мама… — выдохнул он, остановив взгляд на глазах, которые смотрели недоверчиво, но всё равно казались такими родными, что от внезапного спазма тепла во всём теле подкосились ноги. — Ты должно быть меня с кем-то путаешь, — медленно произнесла женщина, и на её лице застыло недоумение. Она скользнула взглядом по Джесси снизу-вверх, и её словно током ударило от внезапного воспоминания. Вздрогнув всем телом, она сделала шаг назад и, чтобы не потерять равновесие, опёрлась плечом на дверной косяк. И по её выражению лица стало понятно, что она не может поверить в происходящее. — Тебя зовут Оливия, — начал говорить Джесси дрожащим голосом. — В семнадцать у тебя родился ребёнок, — с каждым словом становилось всё сложнее, в глазах щипало дьявольски невыносимо, а всё ещё скользившее по лицу капли создавали ощущение, будто по щекам текут слёзы. — Которого ты выбросила на помойку. И после этих слов Джесси словно выдохся, истощился весь, не чувствуя под ногами опоры. Они дались ему особенно тяжело, узлом скрутили внутренности и обжигающим осадком опустились на душу. В грудной клетке пекло страшно, руки и губы тряслись, словно у наркомана во время очередной ломки, а Оливия смотрела на всё это с холодным спокойствием, и в её глазах не отражалось абсолютно никаких эмоций. Он ждал. Ждал, что она крепко обнимет, согреет своим теплом и прошепчет на ухо, что совершила ошибку. Ждал, что всё объяснит. Произнесёт три главных слова, которые он мечтал услышать всю свою жизнь. Которые спасут его, вытащат из той всепоглощающей пустоты, медленно пожиравшей душу. Бесследно растворят весь мрак и запустят жизнь заново. С чистого листа. А услышал только безразличное: — Что тебе нужно? И оно ударило так больно, что Джесси отшатнулся, окончательно потеряв точку опоры. Он смотрел на неё и не понимал. Не верил. Всем своим существом отрицал тот факт, что в её глазах не зажглось абсолютно ничего. Никаких чувств, никаких эмоций. — Слушай, — Оливия запнулась и задумчиво прикусила губу, сложив руки на груди. И эта запинка была настолько красноречивой, что Джесси нервно улыбнулся. Она поняла, что даже не знает имени собственного сына. Потому что сама не дала его ему. — Ты даже не удосужилась дать мне имя, — рваным шёпотом произнёс Джесси, почувствовав, как всё внутри рассыпалось на мелкие осколки. — Я понимаю твои чувства, — выдохнула Оливия, но по её голосу было слышно, что ни черта она не понимает. Хотелось рассмеяться ей в лицо. От отчаяния, захватившего сознание и тело. От обострившегося ощущения ненужности. От захлестнувшей обиды и того, что собственная мать только что разрушила всё внутри окончательно. — Послушай, — снова начала она, и её взгляд сменился на серьёзный. — Ты сейчас ждёшь, что я приму тебя с распростёртыми объятиями и скажу, какая я была дура? Этого не произойдёт. Лёд в её голосе сковывал всё тело так, что невозможно было пошевелить ни рукой, ни ногой. Джесси замер, слушая каждое слово, наносившее удар, от которого темнело перед глазами. Он уже физически стал ощущать эту боль. — Я никогда не хотела тебя, — между тем продолжила Оливия, выбив из лёгких Джесси последний кислород. — Ночь с твоим отцом была ошибкой, и когда я узнала, что беременна, думала сделать аборт, но было слишком поздно. Оливия горько усмехнулась, словно это было самым большим разочарованием в её жизни. Разочарованием, которое сейчас стояло на пороге и дрожало от холода в её голосе. — Я всячески пыталась избавиться от тебя, но ты видимо очень сильно хотел появиться на свет. Выжил, — снова ухмыльнулась она, одарив Джесси взглядом, в котором проскользнула тень ненависти. Она ненавидела его. Ненавидела тогда и ненавидит сейчас. Стоявшего перед ней с вывернутой наизнанку душой и надеждами, которые она втаптывала в грязь. — Знаешь, было предсказуемо, что я посмотрю на тебя и не почувствую абсолютно ничего. Даже когда впервые взяла тебя на руки, не было никаких эмоций. Она говорила это таким обыденным тоном, словно рассказывала подруге о том, как прошёл день. Словно не замечала, что перед ней сейчас стоял сын, судорожно сжимающий кулаки от её слов, каждое из которых било похлеще раскалённого клинка. — Да, я вынесла кроватку с тобой на улицу. Да, мне было всё равно, что с тобой произойдёт. Даже твой плач не вызывал у меня ничего, кроме раздражения, — пожала плечами она, поджав губы. — Я сделала правильно. Тогда и сейчас. Чтобы ты не тешил себя надеждами. Я не люблю тебя и никогда не любила. Не обязана любить. Джесси вдруг стало катастрофически не хватать воздуха. То, что происходило внутри, было подобно стремительно разрушавшемуся городу. Складываясь пополам, огромные многоэтажки с грохотом валились вниз, поднимая облака тёмной пыли. Которые он возводил сам, по кирпичику, снова и снова. Каждый раз, когда после возвращения в приют от них оставались только руины. Резкая боль парализовала всё тело, ударила в самую душу. Тяжёлая пустота заполнила собой каждую глубокую рану, которую словно ножом вспарывали. Было больно так, что хотелось выть. Сорвать голос до грёбаного хрипа. До того состояния, чтобы не получалось произнести ни одного слова. Чтобы вместе с этим криком вышли все эмоции. Душившие, раздиравшие в клочья, выжигавшие дотла. Душевная боль, физическая — какая, к хренам, разница — Джесси хотел просто ничего не чувствовать, потому что происходящее его убивало. Невыносимо медленно, с блядской точностью ударяя в самые слабые места. В то, что и так было хрупким до невозможности. И главным героем была его мать. Он снова пошатнулся, сделал шаг назад, посмотрев в глаза, в которых не было ничего, кроме отвращения и нежелания продолжать явно затянувшийся разговор. Поскользнулся на мокрых ступеньках и, чудом удержавшись, повернулся спиной, собравшись уйти, но его остановил голос Оливии: — На вот, деньги возьми, купи себе что-нибудь. Джесси повернулся медленно, словно в бреду, посмотрел на купюры в руках, которые ему впервые в жизни не захотелось брать. Нервно улыбнулся. Перед глазами всё плыло из-за эмоций, выедающих изнутри. Дрожь, болезненная и невыносимая, пробивала тело. Дождь застилал глаза и ни черта не отрезвлял голову. Не приносил облегчения. Только дышать нормально мешал. — Себе оставь, — тихо произнёс он, внезапно перестав сопротивляться горькой правде. Он был не нужен собственной матери. Она никогда не любила его.