.gravity smiled

—***— 3.

up with your turret aren't we just terrified? © bon iver Это срочно. Так Фьюри говорит. Все дело в банде наркоторговцев, которую они со Стивом выискивали последний год. Они достаточно глубоко погрузились в дело, почти нашли лазейку, но внезапно все затихло, и им не удалось закончить начатое, прежде чем Баки уехал в Бостон. Баки не хочет возвращаться в Нью-Йорк. Господи, это так пугает его. Ему так страшно, когда он слышит от Фьюри, что появились новые зацепки и офицеру Роджерсу нужен в помощники тот, кто знает это дело вдоль и поперек, потому что времени ничтожно мало. Нужен Баки, ведь они так долго копались во всем этом. И никто, кроме него, не сможет помочь. — Это не займет больше трех дней, — заверяет его Фьюри. У Баки все тускнеет перед глазами. — Я уже договорился с Пирсом. И ему ничего не остается. Он вынужден согласиться, вот и все. Во многом потому, что просит его сам Фьюри, а Баки всегда чувствовал к нему теплую благодарность. Так что он обсуждает это с Рамлоу и остальными в групповом чате и в конечном счете предупреждает их, что уедет всего-то на три дня. Три дня, ни больше ни меньше. Ванда тут же предлагает ему поехать с ним — ее желание поддержать трогает, — но Баки не хочет на нее это взваливать. Может, ему стоит сделать это одному. Может, он должен. Так что он едет в Нью-Йорк в понедельник утром, пятого мая. С тех пор, как он был в Нью-Йорке в последний раз, прошло полгода. В мае там все цветет, повсюду яркие одежды, свежий запах с океана и реки и в контраст — тяжелый запах пыли и нагретого бетона. Баки решает все-таки остановиться у Наташи и Клинта, а не ехать в отель. В просторной квартире в Бруклине его встречают добродушные лабрадор и немецкая овчарка — Лаки и Бургер. Баки рад видеть Лаки, рад знакомству с Бургер. И он неимоверно счастлив обнять Наташу и Клинта. Они не виделись чертовски давно — работа, дом, работа. Вскоре Клинт уходит на дежурство, а они остаются дома. — Неужели, — улыбается Наташа, ставя чайник. — Я уж думала, ты никогда к нам в гости не заглянешь. Баки пожимает плечами. Он сидит за столом, окруженный двумя здоровыми ласковыми собаками, и треплет их за холки. — От меня не так-то легко отделаться, — говорит он. Наташа кивает. — Точно. — Она поворачивается, достает чашки. — Так что за дело? — Все то же, — пожимает плечами Баки, пока Наташа разливает кипяток по кружкам. — Банда Киллмонгера. Фьюри сказал, срочно. Не больше трех дней. — Ясно, — кивает Наташа. Сев напротив, она сначала отпивает свой кофе, а затем спрашивает: — А он... Баки ее прерывает: — Не знаю, в курсе ли он. Мы не общаемся, совсем. — Я понимаю, — соглашается Наташа. — Не знаю, стоит ли говорить. Но он часто спрашивал о тебе. Особенно первое время. Баки сжимает руки в кулаки под столом. Он удивляется тому, как легко эта боль вновь возвращается к нему в прежнем размере. Как легко уходит весь прогресс, и вновь остается горьковатый холодный зуд. Пустота, свистящая, одинокая. Зачем Стив спрашивал? Чего он хотел? Баки не нравится думать об этом. От одной только мысли, что завтра им предстоит встретиться, его потряхивает, а в животе просыпается тошнота. Он отдал бы все на свете, чтобы ему не пришлось проходить через это, но вместе с тем... Он думает о том, как часто он появлялся в его мыслях. Как жил там, обосновался крепко и надолго, и никуда не собирался деваться. Баки был бы рад, будь это ненависть. Будь это бурлящая, кипящая злоба, желание разбить ему лицо в кровь, задушить его голыми руками. Но ничего, кроме боли и отчаяния, он не чувствует. Ничего, кроме щемящей боли предательства, которую, увы, заглушить не могут никакие таблетки, никакие сеансы у Коулсона. — Понятно, — прохладно говорит Баки, продолжая гладить поочередно то Бургер, то Лаки. Наташа кивает, смекнув. Она вдруг хлопает в ладоши. — Так, сегодня у меня выходной. Можем сходить куда-нибудь, если хочешь. Или можешь отдохнуть в гостевой, ты, наверное, устал с дороги, а потом придумаем культурную программу. Что скажешь? Баки пожимает плечами. Ему нравится идея провести день с Наташей. Они давненько не виделись, и Баки очень по ней соскучился. Наконец, он решает: — Я, наверное, все-таки полежу. А потом можем сходить погулять, или посмотреть что-нибудь, или поиграть в приставку, — и изображает улыбку, но даже она выходит усталой. Наташа соглашается. — Заметано, Барнс. А теперь отбой. ~ Возвращаться странно. Одно дело — это вернуться в Нью-Йорк, огромный город, в котором любой призрак может затеряться, но совсем другое... Участок все тот же. Как ни странно, за полгода не изменилось ровным счетом ничего. Те же люди, снующие туда-сюда за кофе и обратно к столам, негромкий шум голосов. Стоит Баки вместе с Наташей зайти в двери участка, как на него сразу обращают внимание бывшие коллеги. Кто-то машет руками, кто-то подходит, чтобы пожать руку. Баки нервничает, но изо всех сил старается скрыть это. Он натягивает улыбку, когда видит старых знакомых. Успевает коротко заметить, что детектива Картер нигде нет. Да и его — тоже. — Ладно, Фьюри попросил, чтобы ты его в кабинете подождал, — заканчивает с приветствиями Скотти, его старый приятель, и Баки послушно идет вперед, к кабинету шефа. Внутри оказывается пусто. Баки не против подождать и слегка перевести дух. Его сердце спешно и волнительно стучится о ребра, и ему неуютно от этого неприятного волнения, так что он пишет Ванде. Она почти сразу отвечает, и диалог с ней отвлекает Баки от нехороших назойливых мыслей. Он так увлечен перепиской с Вандой, что почти не замечает, когда справа от него образовывается чья-то тень. Боковым зрением он видит, что кто-то подошел, и, пока печатает ответ, не поворачивает головы. Но подошедший молчит, и тогда Баки отвлекается, чтобы взглянуть на него, и это похоже на выстрел у самого уха. Резкая боль прошивает его всего, и он едва сдерживается, чтобы не скривиться. Он все тот же. Конечно, странно было бы, если бы он изменился — за полгода-то. Да и Баки сам не знает, чего ждал. Улыбка, которая расплылась на его лице при беседе с Вандой, мгновенно тает, и он чувствует холод прямо изнутри своих ребер, словно лед въелся в сами кости. Стив смотрит на него. Он держится немного неловко, не знает, куда деть руки, поэтому крутит в руках смартфон. Он выглядит взволнованным, и от этого Баки горьковато. Баки стискивает зубы так, что желваки ходят под кожей, и отворачивается, спешно утыкается в мобильник. Только бы не смотреть. Только бы... — Привет, Бак, — говорит Стив. Его голос чуть хрипит. Баки сглатывает ком в горле, делая вид, что все еще что-то печатает, хотя просто касается пальцами дисплея, и отзывается сипло: — Здравствуй. На этом все. Он больше ничего не может из себя выдавить. Он думает, что если еще вдруг что-то скажет, рассыпется прямо здесь. Он видит краем глаза, как Стив открывает рот, чтобы сказать еще что-то — пожалуйстанетненадо, — но тут хлопает дверь, и в кабинете появляется Фьюри. В эту минуту Баки любит Фьюри как никогда и никого. Он бесконечно благодарен ему за вмешательство, и теперь, когда шеф пришел, можно спрятать телефон и перестать делать вид, что там у него важнейшая беседа на свете. Так что Баки всем своим видом изображает крайнюю степень заинтересованности в диалоге с начальником, и Стив следует его примеру — тоже внимательно слушает. Фьюри, в общем, не раздает особенно жестких указаний. Он коротко обрисовывает новые детали дела — мол, Стив вышел на одного человека, который знает, что вскоре у одного из приближенных к главарю банды будет деловая встреча с другой группировкой, и это необходимо предотвратить. Баки, на самом деле, не до конца понимает, зачем для такого дела Фьюри понадобилось вырывать его из Бостона, да еще и так внезапно, с корнями. Неужели на дело по перехвату со Стивом не могла поехать Нат? Клинт? Или. Или Картер? Но Баки не задает эти вопросы вслух, ему вообще мало хочется говорить. Если вызвали, значит, нужен был. Задавать особо щекотливые вопросы руководству его отучили еще в армии, так что Баки молчит. Он кивает на наставления Фьюри и, едва дождавшись, когда тот наконец отпустит их, вырывается из кабинета пулей. Он ищет убежище у рабочего места Наташи. Та с первого взгляда понимает, что случилось, и занимает его беседой. Нехитрый разговор о парочке новых фильмов на вечер, чтобы скучно не было. Баки отвечает довольно пассивно — он все еще в своих мыслях, ищет путь выбраться из вязковатого уныния — и, когда подходит Стив с ключами от служебной машины в руках и зовет на выезд, Баки больше всего на свете хочет исчезнуть. Он не хочет быть здесь. Он не хочет всего этого. К чему вообще этот цирк. Тупой блядский цирк. Что он здесь забыл? Но выбора нет. Он обещал Фьюри. Это его работа. Так что он идет за Стивом. Им нужно поехать в Бронкс, к одной из заброшенных фабрик еще военного времени, чтобы пасти там их языка. Выбора нет. Так что Баки просто садится на пассажирское сиденье — он не в состоянии водить — и снова утыкается в телефон. Пишет Ванде, в отчаянной попытке хоть как-нибудь сбежать от своего отвратительного положения. И, к счастью, Стив молчит. Он не пытается завязать никакого разговора. Смотрит только прямо, на дорогу, и его руки, сильные и напряженные, сжимают руль. Баки изо всех сил заставляет себя не думать. Баки смотрит забавное видео, которое прислала Ванда. Баки читает интересную статью о зомби-апокалипсисе, которую прислал Питер. Баки убегает от происходящего так далеко, как только может. В каком-то смысле это помогает. Они молча сидят в машине у здания около двух часов. Авто, которое они взяли, серое и неприметное, и они оба в гражданском — чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Вокруг тихо и пусто, ни единой живой души. Интернет ловит плохо, так что Баки последние полтора часа тупо пялится в окно, стараясь разглядеть того, кто стал причиной его приезда в долбаный Нью-Йорк. И — как это сложно. Сидеть с ним рядом. Думать о синем белье и черных чулках. Смятых серых боксерах, которые он так неспешно надевал. Презервативе — так и не успевшем наполниться, — который он выкинул на пол. В эти чудовищные, мучительные секунды нахождения рядом Баки помнит каждое мгновение того дня. То, как он не моргал, смотря. Как сильно — сильно-сильно — не хотел верить. «Я думал, ты придешь позднее». Блядский боже, после всего... После трех лет жизни бок о бок. После стольких ночей, дней, вечеров, что они провели вместе. После поцелуев по утрам, в перерывах на обед, в коротких встречах. Всех тех оргазмов, что они разделили. И этих сладко-горьких «Я люблю тебя». «Я думал, ты придешь позднее» — вот, что он смог сказать. Но с людьми, которых любишь, так не поступают. Никогда не поступят. Это Баки говорила еще его мама, когда ему было тринадцать, а она так и не нашла себе никого после ухода отца из семьи. «Мы, Барнсы, — говорила она горько, мучаясь в своей агонизирующей депрессии, из которой до конца жизни так и не смогла выбраться, — мы такие однолюбы». — Бак, — будит его от оцепенения голос Стива. Баки вздрагивает и опускает глаза на вибрирующий напоминанием телефон. На экране высвечивается короткое «Таблетки». Баки про них совсем забыл. Он тянется во внутренний карман куртки, достает две пилюли и закидывает в рот. Стив наблюдает за ним краем глаза. Баки разгрызает лекарства, не запивая, и снова откладывает телефон. Стив молчит. Баки чувствует — что-то грядет. Прямо в его груди он слышит беспокойный стук, как второе сердце. Наконец, облизав губы, Стив вдруг начинает тихо: — Бак, я просто хотел сказать, что я... Мне... — Нет, — внезапно даже для себя обрывает его Баки. Он закрывает глаза, погружаясь в приятную темноту закрытых век. Он нехочетнехочетнехочет. Не хочет слышать этого. — Не смей. прошутебянесмей. Стив замирает. Кажется, он даже не дышит. Он отворачивается к своему окну и рвано выдыхает через приоткрытые губы. Больше они не говорят друг другу ни слова до конца смены. ~ Они вообще не разговаривают. Никаких тебе «Привет/Пока». Пресловутых, ничего не значащих, чисто формальных «Как дела?». Они встречаются в машине, едут к фабрике, сидят там по шесть часов, а затем едут обратно в участок, чтобы написать рапорт. Потом Баки отправляется к Наташе, она кормит его ужином/обедом/завтраком и побеждает в «Мортал Комбат» на приставке. И Баки в Нью-Йорке так плохо и душно, так тесно. Словно ходишь в футболке, которая мала тебе на миллион размеров. Словно в клетке с ржавой решеткой. Он считает часы до своего отъезда в Бостон. До своего возвращения в густую, холодную меланхолию. Нужно потерпеть всего два дня, говорит себе Баки. Потерпеть и все. Они накрывают языка только на четвертый день. Тот заезжает на фабрику, которую Стив с Баки пасут, — видимо, забрать что-то — затем едет до доков, скрывается на закрытой территории. Баки и Стив следуют за ним, Стив попутно вызывает подкрепление. Они проникают на чужую землю, прикрывая друг друга, и идут в трехэтажное панельное здание, давно уже оставленное людьми. Там, видимо, должна произойти сделка. Они следуют за языком, стараются прислушиваться, чтобы услышать чужие голоса, но никого нет. Здание полуобвалившееся, будто недостроенное. Они стараются ступать тихо, но крошки камня все равно шуршат под ногами. Они делают обход, но обнаруживают, что никого здесь нет. Это сбивает с толку — как они могли пропустить языка? как они могли не увидеть целую группу людей? — но подкрепление все равно уже едет, значит, они проведут оцепление. Баки оглядывает огромную пробоину в полу третьего этажа, которая тянется вниз до первого — внизу лишь ошметки бетонных плит, торчащие арматуры, строительный мусор — никого живого. Баки заканчивает обход третьего этажа, когда встречает Стива. Они смотрят друг на друга пару секунд, прежде чем, подойдя, Стив говорит: — Думаю, он улизнул, или по крайней мере здесь есть еще какой-то ход, который мы пропустили. Баки кивает. Он оглядывается назад, на пробоину, еще раз. Стив подходит к нему. Они ровняются, и вдруг Баки краем глаза видит тень. Тень — в соседнем помещении, выглядывает из-за угла. Они загнали тень в тупик — эта мысль мелькает в голове вместе с резким осознанием. И — на самом деле он успевает решить все даже раньше, чем слышит звук выстрела. Он и без того все знал и знает, и он поступил бы так в любом случае. У него только мгновение, чтобы повернуться, но этого хватает, чтобы в его голове появился уже потускневший образ матери, сидящей в своей комнате с рубашкой отца, который ушел к другой, и полупустой бутылкой коньяка в руках. «Мы, Барнсы, — плакала она, пьяная вусмерть, а малышка Бекс — ей было семь — рыдала в соседней комнате, — мы такие однолюбы». Баки толкает Стива с такой силой, что тот летит на пол. И, падая вниз, в пробоину в полу, Баки даже не успевает почувствовать резкую боль от пули в предплечье. Миг — и его вышибает в темноту. Он не слышит звука своего имени.