* * *
На следующий день после уроков к Мише пришли друзья — те самые, которых Анна видела два месяца назад на катке. Один из них, мальчик по имени Бранко — маленького роста, с большими оттопыренными ушами и смуглой кожей, — чрезвычайно ее позабавил. Он не стесняясь рассматривал Анну во все глаза, постоянно говорил и спрашивал ее обо всем на свете, и под конец их визита Анна не слишком удивилась бы, если бы в итоге Бранко признался ей в любви. Был среди друзей и пострадавший на катке Володя Уваров — все такой же важный и напыщенный. — Как ваша нога, Владимир? — с улыбкой спросила Анна. — Благодарю вас, теперь я полностью здоров, — с достоинством ответил Володя и добавил. — Я молился о вашем здоровье и о здоровье вашей подруги Александры. — Я ей передам, — пообещала ему Анна. Третий из друзей Миши, Андрей Толь, показался ей самым застенчивым и самым внимательным. Говорил он мало и в основном — спрашивал, не нужно ли Мише чего и что еще они могут для него сделать. Больше всех удивила Анну пришедшая вместе с Бранко, Володей и Толем девочка — в гимназической форме, с двумя туго заплетенными светлыми косичками, с виду очень практичная и ответственная. Анне казалось, что этот лицей преимущественно мужской, и только они с фрау Грише представляют собой исключение из правил, однако словоохотливый Бранко быстро пояснил, что девочка эта — дочь господина Ромахина, Таня, и живет она здесь с отцом. Анна оставила ребят наедине с Мишей, а сама удалилась в смотровую, но пару раз украдкой все же заглянула к ним. Миша сидел в окружении мальчиков и Тани в залитой зимним солнцем палате, слушал их рассказы о жизни за пределами лазарета, спорил с Бранко, хохотал над важничающим Володей и выглядел вполне счастливым и довольным. У Анны отлегло от сердца — никакая печаль не может длиться вечно, жизнь продолжается. А еще сегодня Миша чувствовал себя несколько лучше, чем накануне, что тоже очень ее радовало. Приятные сюрпризы на сегодня не закончились и вечером к Мише заглянули мать с его остальными сестрами и дядя. Худая, с ранней сединой и в траурном платье мать старалась держаться и не расстраивать сына. Визиту дяди же Миша обрадовался больше, чем визиту отца. Анна отметила, что он даже внешне более походил на дядю — невысокого, худощавого блондина в аккуратных очках. Позже Миша поведал Анне, что дядя останется в Петербурге на какое-то время, а значит дома будет все совсем хорошо. Всю первую рабочую неделю Анне казалось, что к ней обратилась по меньше мере половина лицея. Это были в основном старшие ученики и почти все учителя. И если вторые приходили просто познакомиться, то первые изобретали самые разные поводы, чтобы прийти в лазарет. — Привыкай, — сказала ей Алекс, когда они увиделись на первых выходных. Девушки сидели в уютном кафе на Невском и пили чай с восхитительно-вкусными пышками, к которым, правда, Алекс почти не притронулась — она была увлечена расспросами. — Ты там новенькая, и к тому же — всем приятно видеть молодую и красивую девушку, особенно в мужском лицее, — добавила она. — Я бы на твоем месте не жаловалась. — Я и не жалуюсь. Просто я полагала, что мне там будут не слишком рады, но пока я не встречала открытого недовольства. — Ты, кажется, не представляешь, что это такое — учиться годами в пансионе, где только одни мальчики. Или девочки. Словом, где противоположного пола очень мало. — Ты права. Алекс хитро улыбнулась и подмигнула ей. — А что скажешь об учителях? — Обычные, — Анна пожала плечами. — Вежливые и приятные. Фрау говорила, что недоволен там только один, но с ним я еще не сталкивалась. Алекс притворно расстроилась и сморщила усыпанный веснушками нос. — Ну вот, а я думала, ты мне расскажешь что-нибудь интересное. Но ничего, ты только начала работать. Лучше скажи мне — как там Георгий? Все еще считает, что ты опозорила семью выходом на работу? Анна раздраженно фыркнула и передернулась. Пальцы сами собой потянулись к салфетке и принялись скручивать ее в тугой жгут. — Прислал мне письмо на днях. Уговаривал одуматься и вернуться домой, а то, — Анна усмехнулась и заговорила с притворным ужасом в голосе, — что подумают о нем его сослуживцы! Еще он снова напомнил мне, что отец бы не одобрил и все в подобном духе. — А ты? — Бросила письмо в печку. Кстати, мне снова написала из своей Костромской губернии Варя. Алекс отправила в рот последнюю пышку и рассмеялась: — Снова уговаривала тебя приехать помощницей в ее глушь? — У нее ведь почти получилось. Если бы не Михаил Александрович, то сейчас я бы уже выходила на какой-нибудь безлюдной заснеженной станции в пяти верстах от ближайшей деревни. Но, если серьезно, то она поздравила меня с новой работой, и, как обычно, рассказывала про свою. У них вечно творится какой-то ужас, но ей нравится, она не жалеет. — Варя у вас всегда лезла в самую гущу событий, — кивнула Алекс. — Ну а ты? Не жалеешь, что сейчас не с ней, а обрабатываешь мальчишкам коленки? Анна задумалась на минуту, отложила в сторону порванную салфетку и допила уже остывший чай. Выглянула на залитый почти весенним солнцем Невский, на куда-то спешащих, скользящих по снегу прохожих и, наконец, ответила: — Пожалуй, нет. Помнишь, я рассказывала тебе про Мишу? В первую ночь мы с ним долго разговаривали, а потом он попросил меня посидеть с ним. И знаешь, я подумала, что я все же на своем месте. Пока я с ним говорила, я почувствовала, что нужна там, иногда даже не столько как врач, сколько как человек. Порой простая беседа с пациентом уже немного облегчает его состояние. Так что нет, не жалею. — Я очень за тебя рада, правда. Иногда в своей гимназии я ощущаю что-то похожее, — серьезно сказала Алекс. — Мне приятно рассказывать девочкам что-то, учить их чему-то новому, или же просто разговаривать с ними. Они тоже, бывает, приходят ко мне со своими проблемами, и я вспоминаю себя, нас с тобой. Я пытаюсь давать советы, иногда они даже работают! И это очень здорово. — Дай бог, чтобы так было и дальше. Алекс согласно кивнула. Девушки посидели еще немного, затем, расплатившись, вышли на оживленный солнечный проспект. Анна спохватилась, что ей уже пора возвращаться к себе, и Алекс вызвалась проводить ее.* * *
Последующие дни поток учеников, текущий в лазарет, меньше не стал. Анна уже устала гонять оттуда прогульщиков, а еще — находить очень интересные вещи в самых неожиданных местах. Шесть раз она обнаружила под дверью записки, в которых нетвердым мальчишеским почерком было выведено: «Вы — само совершенство!», «Я вас люблю» или еще что-либо в подобном стиле. Несколько раз Анна замечала на столе или кушетке в смотровой конфеты, а один раз к ней зашел старший брат Андрея Толя, Лев — высокий кудрявый мальчик и пожаловался на, якобы, боль в горле. Никакое горло у него, естественно, не болело, и в конце концов он, очень смущаясь и краснея, протянул Анне большую плитку шоколада и убежал. Шоколад также подарили и двое друзей из третьего класса — рыжий, говоривший с легким акцентом Джеймс Гамильтон и добродушный Иван Гордиенко. Анна решила, что вскоре ей придется заказывать стол гораздо больше — плитки перестанут помещаться в ящики. Она рассказала об этом фрау Грише, сидя в очередной раз за чашкой чая, и фрау только посмеялась, заверив, что она тоже все это проходила когда-то. К сожалению, не все разделяли подобные чувства: например, дважды, возвращаясь с обеда и попытавшись открыть кабинет, Анна обнаруживала, что ручка двери измазана чернилами. Несколько раз она находила письма, содержание которых брат Георгий всецело бы одобрил — там снова было о том, что женщинам в медицине не место, и карикатура — Анна в образе Смерти с косой. Все письма, как и письмо Георгия, полетели в печку. А однажды Анна осматривала одного из старших мальчиков, который пришел к ней с болями в животе. Она оставила кабинет совсем ненадолго, но этого хватило, чтобы после того, как юный пациент ушел, обнаружить в ящике стола живую мышь. Анна только усмехнулась — они всерьез думали, что она испугается маленькой мышки? Мышь была выпущена, а с тем учеником Анна решила поговорить при встрече о недопустимости подобного поведения. Тем временем Миша Самарин окончательно поправился. Исчезла головная боль и тошнота, сошли синяки и ссадины — лишь на лбу у него остался едва заметный шрам, — и он, счастливый, убежал на репетицию, перед этим горячо поблагодарив Анну. Стояла уже середина марта. В кабинетах стало куда теплее из-за падающих в окна жарких солнечных лучей. Снаружи звонко капала капель, возвещая об окончательном наступлении весны. Хотелось выйти в город, прогуляться с Алекс по ожившим после долгой мрачной зимы улицам Петербурга, быть может снова зайти в кафе или отправиться к заливу — посмотреть на начинающийся ледоход и на то, как большие белые льдины, сверкая на солнце, неспешно плывут по темной воде. Но вместо этого Анна сидела в смотровой и принимала мальчика из первого класса. Круглолицый Коля Бергер убедительно кашлял и жаловался на температуру. — В легких все чисто, — сказала Анна, отложив стетоскоп. — Одевайся. И, будь любезен, покажи-ка мне язык. Коля с явной неохотой высунул язык. Анна увидела, что язык отчего-то черный, и удовлетворенно кивнула. — Чтобы нагнать температуру, не стоит есть графит. Он невкусный, вредный, да и не поможет. — Но… — Я сама не так давно училась в гимназии, Бергер, — усмехнулась Анна. — Марш на урок! Мальчик расстроенно вздохнул и медленно поплелся к двери. — Всему учить надо, — сказала Анна, покачав головой и тут в дверь снова постучали, а затем, почти сразу, в смотровой появился незнакомый учитель. То есть, Анна все время видела в столовой этого маленького пожилого мужчину с шапкой седых волос, и знала, что это учитель словесности, господин Синицын, о котором ей говорила фрау, но лично с ним знакома еще не была. — Добрый день, — Анна замялась. — Простите, я не знаю, как вас… — Петр Александрович, — проговорил Синицын, тяжело дыша. Анна хотела было спросить, в чем дело, но взглянула на красное лицо Синицына, на то, как он попеременно потирает то затылок, то грудь, отметила одышку и пригласила его присесть, сама же вытащила из шкафчика тонометр. — Давление? Синицын кивнул, поморщившись. — Сейчас что конкретно беспокоит? — Голова раскалывается, — выдохнул он, — и сердце как-то нехорошо давит. — Давно это с вами? — спросила Анна, накладывая манжету Синицыну на плечо. — Со вчерашнего вечера. — Почему же раньше не пришли? Тем более… ого! Почти двести на сто! Вы с ума сошли?! — Вот поэтому и не пришел, — буркнул Синицын. — Вы молоды, без опыта, компетенции и вряд ли умеете себя вести. Вот ваш предшественник, Николай Николаевич — вот он был молодец, очень хороший врач. К тому же — вы женщина. Анна вспыхнула, но сдержалась. Вместо этого она убрала тонометр, оставив лишь стетоскоп, и сказала: — О моей компетенции поговорим потом. Снимайте рубашку. И не стоит меня стесняться, я такой же врач, как и доктор Филин. — Не такой же, — возразил Синицын, но рубашку, подумав, все же снял. Через пару минут Анна отложила стетоскоп и сказала: — Одевайтесь. Поздравляю, у вас полный набор: тахикардия, шум в сердце и легкие мне тоже не нравятся. Компетентный мужчина доктор Филин назначал вам лечение, давал рекомендации? Впрочем, если и назначал, вижу, что вы ничего не выполняете. Я напишу вам, что нужно делать. — Не нужно, все равно не поможет. Тем более ваши рекомендации. — Я думаю, дело не в поле врача, а в вас, — не сдержалась Анна, открыла шкафчик с лекарствами и, не дожидаясь ответа, протянула Синицыну нитроглицерин. — Вот, положите под язык. Это вам поможет, быстро снизит давление. Только потом может немного болеть голова. — Хуже уже не будет, — ответил Синицын, но таблетку послушно взял. — А рекомендации я вам все же напишу и настоятельно советую их выполнять. Иначе вас в итоге ждет удар. Ну, или сердечный приступ, от которого вряд ли оправитесь. Вы ведь не хотите умереть, тем более на глазах учеников? — Они только обрадуются, — усмехнулся Синицын. — Оставим это на их совести. Так что в следующий раз, если почувствуете себя плохо, не тяните, сразу обращайтесь. А сейчас я бы вам советовала отменить уроки и отлежаться день. — Мне виднее, что мне следует делать. За меня уроки никто не проведет. А вам спасибо, конечно, но, мой вам совет — оставьте медицину. Это занятия не для юных барышень. Анна открыла было рот, чтобы высказать, наконец, что она думает и о Синицыне, и о его советах, но тут раздался незнакомый голос: — Я думаю, Анна Николаевна сама решит, что ей делать. Вам ведь стало легче после ее помощи? Ну вот и славно. Лучше бы поблагодарили доктора. Анна повернулась на голос, желая узнать, кто посмел вмешаться в их разговор, и увидела в смотровой молодого человека, по виду ровесника, а то и младше. Он откинул со лба светлые волосы и улыбнулся. Анна узнала в нем господина Каверина. Синицын поморщился и обратился к нему. — Вам знакомо понятие «субординация», Александр Анатольевич? — А вам понятия «вежливость» и «благодарность»? — парировал Каверин. Лицо Синицына, только начавшее возвращать себе нормальный цвет, снова налилось краснотой. — Не будем выяснять отношения при докторе, мы с вами позже поговорим. Всего доброго, — и он, поднявшись, вышел из кабинета, оставив озадаченную Анну и довольного Каверина. — Все в порядке? — участливо спросил Каверин. — Зря вы вмешались, — с досадой сказала Анна. — Я бы справилась, я привыкла. — Он не должен был так с вами разговаривать, тем более — он же сам обратился к вам за помощью. Я решил, что стоит помочь. — Благодарю вас, но мне не нужна защита, — сухо ответила Анна. — И как вы вообще здесь оказались? Подслушивали? — Нет, — ответил Каверин с таким честным лицом, что Анна ему сразу поверила. — Я мог бы соврать, что неважно себя чувствую, но не стану. Весь лицей последние пару недель только и говорит о новом докторе, то есть о вас, а я с вами так и не познакомился. Досадное упущение, не находите? — За честность спасибо. Ну что ж, давайте тогда знакомиться, раз пришли. Как зовут меня, вы наверняка знаете. А вы… — Александр Анатольевич, совершенно верно, — снова улыбнулся Каверин. — Позвольте мне? — и прежде, чем Анна успела что-либо сказать, он поцеловал ей руку. — Вот мы и знакомы. Но я попрошу вас называть меня просто Александр — мы с вами, кажется, одного возраста, это будет смешно. — В таком случае и я для вас просто Анна, — она тоже улыбнулась помимо воли. — Вот и чудесно. А на этого старого… то есть, на господина Синицына не обращайте внимания. Он всегда ворчит, — и Каверин, придав лицу самое брезгливое выражение, произнес, — «Каверин, что это такое?! Что за грязь в тетради? Помяните мое слово, из вас ничего хорошего не выйдет, Каверин! С грязи в тетрадях все и начинается!». Анна от души рассмеялась — до того забавно у Каверина получился неприятный словесник. — Я думаю, он в вас ошибся, — сказала она. — Вы бы видели его лицо, и еще лицо нашей фрау, когда я сюда вернулся преподавать! — захохотал в свою очередь Каверин. — Я думал, они оба возьмут распятие и вызовут нашего отца Федора, чтобы меня изгнать. И еще нарисуют круг мелом, как у Гоголя, помните? Но в итоге я здесь. Я концертмейстер и еще преподаю фортепиано. Кстати, хочу вам сказать спасибо за Самарина — он мне нравится, у него есть способности, и я обрадовался, когда он поправился. — Каверин вдруг замер, прислушался и с досадой произнес. — Прошу меня простить, у меня сейчас еще урок. Я должен идти. Но я очень рад знакомству. — Это взаимно. Если будет время — заходите, лучше будет, если мне не придется вас лечить. Вы лучше просто так заходите. Каверин расплылся в улыбке: — Непременно. И он ушел, оставив Анну приводить в порядок рабочее место. Она возвращала обратно в шкаф тонометр и думала о том, почему же фрау Грише не любит Каверина. Это странно, ведь ей он показался очень милым и обаятельным молодым человеком. И, что скрывать, Анне было приятно поговорить с тем, кто близок ей по возрасту и, возможно, по духу — поговорить запросто и без лишней официальности. Она очень надеялась, что они еще не раз увидятся.* * *
Каверин сдержал слово и заходил поболтать каждую свободную минуту, чему Анна была очень рада. Во-первых, веселый и непосредственный Александр скрашивал ей трудовые будни, а, во-вторых — она чувствовала себя рядом с ним удивительно легко и также непринужденно, как и он. К чести Каверина, он довольно скоро решил прояснить ситуацию и сообщил Анне, что они просто друзья и ничего более между ними быть не может — у него уже есть невеста, которую он любит и это взаимно. — Я счастлив видеть, наконец, здесь ровесника, к тому же девушку, современную и симпатичную, — пояснил он, лучезарно улыбаясь и привычно откидывая со лба светлые волосы. Александр оказался хорошим рассказчиком — он мог часами посвящать Анну во внутренние дела и отношения лицея, и вскоре она знала, кто есть кто и чего и от кого стоит ожидать. Больше всего ей, однако, нравились истории о лицейском прошлом Каверина. Только об одном он ни разу не упоминал — о том, что рассказала фрау Грише, о трагедии пятого года и почти закрывшемся лицее. В конце концов в один из дней Анна собралась с духом и спросила Каверина напрямую: — Я слышала, вас однажды чуть не исключили, а потом и вовсе хотели закрыть лицей. Это правда? — Это вам Синицын или фрау про меня наболтали? — усмехнулся Каверин. — Ну… — Ничего, догадываюсь, что это была фрау. Она хороший учитель, но у нас с ней не сложилось. Она, Синицын, прежний инспектор и еще множество учителей настаивали на моем исключении, а также на исключении нескольких моих друзей. — Это из-за того выступления в январе? Вы правда там были? Каверин помрачнел и со вздохом сказал: — Да. Нам было по пятнадцать-шестнадцать лет, мы были восторженными и наивными идиотами. Ну, что я вам говорю, вы помните себя в пятнадцать? — Справедливо, — хмыкнула Анна. — Вот-вот. Мы вшестером пошли на площадь в тот день, делали это тайно. Мы были в восторге от того, что живем в эпоху перемен, верили, что сами что-то сможем изменить. Мне еще хватило ума сменить форму на штатское, а некоторые из друзей так и пошли в лицейских шинелях. Я не забуду тот день, — Каверин бросил невидящий взгляд на окно. Солнечные лучи падали ему на лицо и непослушные волосы на лбу отливали золотом. — Никто не ожидал, что будут стрелять. Началась паника, такой давки, наверное, не было даже на Ходынке. Я успел убежать и надолго потерял моих друзей из виду. А когда мы снова встретились, уже выбравшись с площади, выяснилось, что двое из нас так и остались там, — Каверин устало провел ладонями по лицу и добавил. — Иногда до сих пор вижу во сне этот красный снег и слышу выстрелы. Анна во все глаза смотрела на Каверина, который разом утратил свою прежнюю веселость и теперь говорил печально и тихо. В неосознанном порыве она осторожно коснулась его рукава. — Мне очень жаль. Простите, что заговорила об этом. — Ничего страшного. Мы были сами виноваты, влезли, куда не следует. Через пару дней разразился грандиозный скандал. Требовали нашего исключения. На нашу защиту поначалу встали только двое учителей, теперь уже моих коллег — Королев, математик, и Доманский, химик, но их почти никто не слушал. А потом за нас вступился прежний директор, ныне покойный. Можно сказать, что он пожертвовал собой ради нас. Я слышал потом, что он прожил еще пару лет после этого случая и умер. До сих пор стыдно и неловко. Кабинет погрузился в напряженное молчание. Анне хотелось что-нибудь сказать, но она решительно не знала, что тут можно придумать. Первым не выдержал Александр. Он хлопнул в ладоши и уже куда веселее произнес: — Вы совсем загрустили, Анна. Давайте больше не будем о печальном, вы согласны? И Анна от всей души с ним согласилась. Дни летели за днями и вот март сменился апрелем. В лицейском парке появились проталины, на которых из-под черной сырой земли робко пробивались первые зеленые травинки. В воздухе витал запах тепла, сырости и неуловимый запах свежести. В самом же лицее атмосфера была не настолько спокойная и расслабленная — приближались выпускные экзамены, а кроме них — Пасха, каникулы и торжества по случаю столетия Бородинской битвы. И пусть концерты должны были начаться только осенью, все учителя и мальчики говорили о них уже сейчас. Заглянувший однажды с легкой простудой шустрый Бранко Анджелич поделился с Анной, что он уже видел государя и это на самом первом концерте! И не только государя, но и государыню, наследника, и даже — в этом месте Бранко переходил на смущенный тон, — Великих Княжон. Взяв с Анны честное слово, что она не будет смеяться, Бранко под большим секретом поведал ей, что младшие княжны весь концерт смотрели только на него, и теперь он с нетерпением ждет осенних концертов, чтобы увидеть их и государя снова. Анна согласна кивала, и лишь сильнее склонялась к листу с рекомендациями, изо всех сил стараясь спрятать улыбку. Она не замечала, как пролетают дни. После рабочего дня ее сил хватало, только чтобы упасть в кровать и заснуть, чтобы завтра все повторилось сначала. Хорошо еще, что по ночам редко кому требовалась ее помощь. Но в эту апрельскую ночь все получилось совсем иначе. Анна проснулась от громкого и настойчивого стука в дверь. Первые пару минут она пыталась сообразить, где находится, кто стучит и что таинственному визитеру от нее надо. Словно бы в ответ на ее мысли стук повторился, и сразу после него некто за дверью крикнул: — Анна Николаевна, вы там? Откройте, пожалуйста! Голос звучал очень встревоженно, и Анна окончательно проснулась. Она распахнула дверь и увидела на пороге господина Ромахина. Что-то в облике бледного, испуганного хормейстера, стоявшего в накинутом на ночную рубашку халате, было не так, и Анна почти сразу поняла, что именно — на руках он держал Таню. — Заносите ее сюда, — скомандовала Анна вместо приветствия и решительно направилась в смотровую. — Кладите на кушетку, вот так. Что случилось? — спросила она, одновременно взяв Таню за горячее запястье и подсчитывая пульс. — Все… все было как обычно, — начал Ромахин, запинаясь, и не сводя обеспокоенного взгляда с дочери. — Разве что Таня утром жаловалась на небольшую боль в горле. У Анны вспотели ладони. Уж не дифтерия ли это? — А дальше? — Вечером стало хуже, поднялась температура. Сначала тридцать восемь, я дал ей аспирин, это помогло, но ненадолго. Еще она говорила, что ей трудно повернуть голову, очень болит шея. Анна Николаевна, это дифтерия, да? Хотела бы я знать, подумала Анна, но вслух сказала как можно спокойнее. — Не волнуйтесь, господин Ромахин, я все выясню. Было ли что-то еще? — Мы легли спать, но ночью ее дважды стошнило. Я снова дал ей термометр — температура сорок и два. И тут она потеряла сознание, и я сразу принес ее к вам. Анна Николаевна, пожалуйста, помогите ей. — Непременно, — заверила его Анна, подумывая о том, чтобы улучить момент и заглянуть в справочник детских болезней, для подстраховки. — Давайте для начала приведем ее в чувство. Помогите мне, намочите полотенце. Холодным влажным полотенцем она обтерла Тане лоб, лицо и шею, затем легонько похлопала ее по щекам. — Таня, Танечка, просыпайся! Давай, просыпайся, моя хорошая, — ласково позвала она. Веки девочки дрогнули, и она приоткрыла мутные от болезни глаза. Озадаченно посмотрела по сторонам, затем на Анну и, наконец, на отца. — Где я? — тихим слабым голосом спросила она. — Все в порядке, ты в лазарете, мы тебе поможем, — ответила Анна. — Александр Алексеевич, давайте пересадим Таню поближе к настольной лампе — она гораздо ярче, мне так будет удобнее. Ромахин, который, как отметила Анна, сам выглядел немногим лучше больной дочери, быстро подхватил Таню на руки и усадил на стул. Сам остался стоять рядом, нервно переминаясь с ноги на ногу. Губы его беззвучно шевелились, и Анна подумала, что он наверняка читает молитву. Анна достала из ящика шпатель и повернулась к девочке. — Давай ты повернешься поближе к свету и откроешь рот. Больно не будет, обещаю, я только посмотрю. Не бойся. — Я и не боюсь, — ответила Таня. Анна напряженно всматривалась в красное, пылающее горло, стараясь найти малейшие признаки дифтерийных пленок. Пленки, к счастью, не находились, вместо них Анна увидела на миндалинах белый налет и небольшие гнойные пробки. Девушка облегченно выдохнула — банальная ангина, значит, все будет хорошо. Она отложила шпатель и попросила Таню поднять повыше голову, сама же положила руки ей на шею. Под челюстью с правой стороны пальцы наткнулись на мягкую шишку. — Ай! — вскрикнула Таня и схватилась за руку Анны. — Больно. — Ничего-ничего, прости, я уже закончила. Держи термометр. — Что с ней, Анна Николаевна? — вновь спросил Ромахин. — Это не дифтерия? — К счастью, нет. Это всего лишь ангина. Неприятно, но не смертельно. Таня, дай, пожалуйста, термометр. Ничего себе! — брови Анны взлетели вверх. — Сорок с половиной. Неудивительно, что тебя стошнило и ты потеряла сознание — с такой интоксикацией ничего другого и ждать нельзя. Я оставляю ее у нас, господин Ромахин. — Конечно, я понимаю. — Сейчас я сделаю ей укол, жар спадет и Таня, наконец, нормально уснет. После того, как Таню разместили в палате и уложили спать, Анна и Ромахин остались одни посреди смотровой. — Анна Николаевна, скажите, я могу остаться с ней на ночь? — спросил он. — Не стоит. Я сама с ней посижу, это моя работа. — Извините меня за излишнюю панику, — сконфуженно сказал Ромахин. — Просто я очень испугался за дочь. — Это обычная реакция хорошего отца, — ободряюще улыбнулась Анна. — Вы правы. — Не тревожьтесь за Таню, я сделаю все, чтобы она быстрее поправилась. Ромахин приложил руку к сердцу и чуть склонил растрепанную голову. — От всей души благодарю вас, Анна Николаевна. — Все будет хорошо.