Хористы

Первые шесть дней болезни были самые тяжелые. Температура, несмотря на все усилия Анны, упорно держалась на отметке сорок, иногда опускаясь лишь до тридцати восьми. Днем все было не так плохо, но вечерами и по ночам Таня сотрясалась от лихорадки на узкой лазаретной койке, укрытая до шеи серым одеялом, и с тревогой смотрела на каждую тень на стене. Из-за нестерпимой боли в горле девочка отказывалась от еды и с большим трудом пила теплый чай или воду, которые, зачастую, очень быстро оказывались в плевательнице — Таню тошнило. Нормально спать она не могла, бодрствовать и говорить — тоже, поэтому пребывала в полузабытьи, изредка пытаясь заговорить с Анной. Один из таких разговоров заставил Анну не на шутку испугаться. Она в третий раз за полтора часа проверила термометр и убедилась, что столбик ртути так и остановился между цифрами тридцать девять и сорок. Тяжело вздохнув, Анна пошла было в смотровую, чтобы набрать шприц с лекарством — аспирин и липовый отвар, кажется, были бессильны, — но ее заставил остановиться слабый голос: — Не надо. — Конечно надо, — возразила Анна и добавила уже мягче. — Я понимаю, уколы — это неприятно, но они необходимы, чтобы ты поправилась. — Я больше не могу, — прохрипела Таня и откинулась на подушки, закрыв глаза. — Я хочу умереть. — Даже не думай об этом! — рассердилась Анна. — Жаль, — ответила Таня. Ее голос звучал невнятно — она опять погружалась в состояние между сном и бредом. — Тогда мне не было бы плохо. И я бы увидела маму. У Анны сжалось сердце. Она подошла к девочке и осторожно погладила по влажным от пота волосам. — Я знаю, ты скучаешь по матери, — тихо сказала она. — Но у тебя еще остался отец. Он очень за тебя волнуется. Но Таня не ответила — она уже успела уснуть. Анна сказала правду: Ромахин все свободное время проводил с дочерью, оставляя ее только поздним вечером и после многократного напоминания о времени. Он очень старался отвлечь ее разговорами, читал ей книги, рассказывал, что нового произошло на уроках или просто сидел рядом, а Таня в свою очередь в присутствии отца старалась показать, что все в порядке, насколько оно могло быть, пыталась храбриться и поддерживать разговор. Когда на шестое утро ее завтрак снова оказался в плевательнице, Таня задумчиво сказала: — Папе мы ничего не скажем. И передайте ему, пожалуйста, что мне лучше, — и впервые за эти дни взглянула на Анну ясным взглядом. Анна обещала, что этот маленький секрет останется между ними. Той же ночью у Тани снова поднялась температура. Анна не отходила от нее ни на шаг, то и дело меняя на лбу холодный компресс; около двух часов ночи ей пришлось делать Тане укол. Они обе заснули только под утро, когда тревожный мрак лазарета отступил перед голубоватым рассветом, облака прорезали первые розовые прожилки, а птицы за окном снова завели веселую трель, радуясь наступившей весне. Анна, как и все предыдущие дни, дремала на соседней кровати. Только поспать удалось очень недолго — вскоре она проснулась от громкого вскрика. Первым делом она взглянула на Таню и нашла ее уже проснувшейся и сидящей в постели. Девочка была бледна, но относительно бодра, а вот что Анне совсем не понравилось — она с удивлением смотрела на свои ноги. — Что случилось? Таня растерянно взглянула на девушку и кивнула на одеяло. — Не знаю. Отчего-то колени очень болят. Последние остатки сна покинули Анну. Только бы не ревматизм, подумала она, подходя к Тане и откидывая одеяло. Ее взору предстали худые ноги со слегка покрасневшими и припухшими коленными суставами. Анна нахмурилась и взялась за ногу девочки обеими руками. — Давай попробуем сделать вот так, — сказала она, попытавшись согнуть ногу в колене. Таня поморщилась. — Больно? — Терпимо, — мрачно отозвалась она и сдвинула брови. — Анна Николаевна, скажите, это теперь навсегда? Только честно. — Нет, — ответила Анна, помедлив. — Так бывает во время болезни, но потом проходит. Иногда ноги болят потом, — Анна заметила, как лицо Тани сделалось еще более хмурым, и добавила, — но очень редко, тебе не о чем беспокоиться. Честно сказать, Анна сама точно не знала, что будет дальше, но ей не хотелось пугать Таню. Поэтому она решила, что не будет читать ей лекцию об ангине, ревматизме и их последствиях. Даст бог, все обойдется. — Это хорошо, — удовлетворенно сказала она. — Только… — Не говорить папе? — с улыбкой спросила Анна. — Да. — Ты так заботишься об отце… — Мне его жалко, — ответила Таня, устраиваясь поудобнее в постели. — Он очень за меня волнуется, а я не хочу, чтобы это было часто. Он до сих пор скучает по маме, не нужно расстраивать его еще больше. Они обе замолчали. Таня напряженно рассматривала свои ноги и пробовала ими двигать, а Анна, глядя на нее, думала, что она гораздо старше своих одиннадцати лет. Анна сдержала обещание — она ни слова не сказала Ромахину об осложнениях Тани. Этот день, уже седьмой от начала болезни, был первым, когда девочке стало значительно лучше. В большом перерыве к ним как обычно пришел Ромахин. Он так обрадовался, что дочь пошла на поправку и выглядел таким счастливым, что Анна, даже если бы и хотела рассказать ему о возможных последствиях ангины — не решилась бы. Вечер после уроков Ромахин снова провел рядом с дочерью. Только уложив ее спать, он, наконец, согласился на предложение Анны выпить по чашечке чая. Они сидели за столом в скромной комнатке Анны, озаренной мягким желтым светом лампы. Ромахин выложил на стол большую коробку пирожных, и Анна со смехом открыла один из ящиков стола, забитый шоколадом. — Вам тут на всю жизнь хватит! — изумился Ромахин. — Откуда столько? — Дары ваших учеников. Последние дни тоже приходили, только к Тане, правда с неизменным шоколадом. Я никого не пустила — Тане было все-таки не до визитов. — И это правильно! Анна Николаевна, я не знаю, как вас благодарить, — Ромахин склонил большую, с густыми темными волосами голову в легком полупоклоне. — Вы все это время не отходили от Тани, и уже почти поставили ее на ноги. Почти — ключевое слово, подумала Анна, вспомнив о покрасневших отечных коленях. — Я, наверное, кажусь вам смешным, — сконфуженно продолжил Ромахин. — Хожу сюда постоянно, мешаю вам. Какой-то тревожный отец из меня получается. — Вовсе нет! — горячо возразила Анна. — Вы замечательный отец, вы так трогательно заботитесь о дочери… — Просто Таня — единственное, что у меня есть. Я потерял жену много лет назад, Таня была совсем маленькой. Я потерял жену и боюсь потерять еще и дочь, — тихо и серьезно сказал Ромахин. — Как это случилось? — Тане было чуть больше года, когда Ирина простудилась, — Ромахин помрачнел, Анне показалось, что даже его голубые глаза потемнели. — Обычное, казалось бы, дело, но потом развилось тяжелое воспаление легких, и врачи были не в силах помочь. — Я вам очень сочувствую, правда. Ромахин поднял голову и горько улыбнулся. — Не нужно, Анна Николаевна. Это было давно. Хотя иногда до сих пор немного грустно. Прошло уже десять лет, пора жить дальше, но в душе, — Ромахин положил широкую ладонь на грудь, — не могу это принять, словно там после смерти Ирины осталась незаживающая рана. Простите, я слишком возвышенно говорю, — спохватился он. — Все в порядке. Это хорошо, что вы умеете рассказать о том, что чувствуете. — Вы так думаете? Спасибо. На самом деле мне не следует отчаиваться. Во-первых, уныние — это грех, а во-вторых — у меня, все-таки, осталась Таня. Она замечательная, — с гордостью сказал Ромахин и его глаза блеснули в свете лампы. Он начал рассказывать о том, как они с Таней жили до лицея, затем — о первых месяцах, проведенных здесь, об успехах дочери в гимназии и ее друзьях-мальчиках, которых Анна видела под дверями лазарета все эти дни и среди которых были все те же лица — Миша Самарин, Бранко Анджелич и Андрей Толь. После Ромахин со смехом поведал о том, как на Рождество он обнаружил дома страшного тощего черного котенка и как Таня радостно сообщила, что его зовут Мишель и теперь он будет жить с ними. Анна с интересом слушала рассказ, иногда умиляясь той нежности, с которой Ромахин говорил о дочери, иногда смеясь над ситуациями, в которые попадала она и ее друзья, а история про котенка Мишеля ее окончательно развеселила. Ромахин продолжал говорить, но отчего-то его голос стал звучать гораздо тише и как будто издалека; затем у Анны вдруг часто забилось сердце, словно собиралось выскочить из груди; а в комнате стало нестерпимо душно. Свет лампы померк и сквозь звон в ушах Анна услышала голос Ромахина. Он звал ее по имени, а потом Анну, кажется, взяли под руку и помогли прилечь. Потрясающе, безучастно подумала Анна. Только обморока ей не хватало, к тому же совершенно без причины. — Нашатырь в шкафчике… — пробормотала она, глядя на вращающийся потолок, а затем решила уточнить, — в смотровой, — и потеряла сознание. Она почти сразу очнулась от резкого запаха. Попыталась было встать, но ее мягко остановил Ромахин, положив руки ей на плечи. — Тише, тише. Не стоит, а то снова упадете. Анна заморгала и, наконец, разглядела обеспокоенное лицо хормейстера. Он склонился над ней, держа в руках пахнущую нашатырным спиртом вату, и вид имел самый встревоженный. Анна зажмурилась и покраснела. — Извините, я не хотела вас напугать. — Анна Николаевна, как давно вы нормально спали? Анна попыталась вспомнить. По всему выходило, что она не спала полноценно уже пять или шесть ночей. Об этом она сообщила Ромахину. — Я вам очень благодарен за дочь, но о себе тоже следует заботиться, хотя бы немного, — произнес Ромахин с укором. — Ерунда, — отмахнулась Анна и села. Комната перед глазами слегка качнулась, и Анна невольно приложила руку к голове. — Пока я училась, я могла больше недели толком не спать, и ничего, не падала. Простите мне мою слабость. — Охотно, но, если вы мне пообещаете, что эту ночь с Таней побуду я, а вы — выспитесь. — Но… — Я настаиваю, Анна Николаевна. Иначе, если так дальше пойдет, мы все останемся без врача. Вы же не хотите оставить детей и учителей без помощи? — Справедливо… — Вот и договорились, — улыбнулся Ромахин и поднялся на ноги. — Отдыхайте. Анна согласно кивнула и, вскоре после того, как за хормейстером закрылась дверь, рухнула в постель. Она заснула почти сразу, едва успев подумать: «Наконец-то высплюсь…».

* * *

На вторую неделю Таниной болезни Анна окончательно убедилась, что та действительно пошла на поправку. Температура теперь редко доходила до тридцати восьми, и то ближе к вечеру, боль в горле стала меньше, и Таня наконец-то начала почти нормально есть и пить, воспаленный лимфоузел под челюстью, который не давал Тане нормально двигать головой, также уменьшился и теперь почти не болел. Колени больше не были красными и отечными, и Таня могла вполне свободно вставать с постели. Правда, Анна разрешала ей ходить не дальше ближайших коек, но и это уже было хорошо. Девочка послушно принимала все лекарства и полоскания и безропотно позволяла Анне смазывать ей горло раствором Люголя. Они обе сошлись на том, что раствор — та еще гадость, но чего не сделаешь, чтобы выздороветь. Ромахин теперь приходил реже — Анна смогла убедить его, что в этом более нет необходимости, и она вполне в состоянии справиться одна. Таня всецело ее поддержала, добавив, что у отца, наверняка, и так много дел — экзамены были совсем близко, да и репетиции к майскому концерту никто не отменял. Также она сказала, что совершенно не грустит и это было чистой правдой — на восьмой день болезни Анна наконец-то разрешила мальчикам навещать подругу. Теперь Таню развлекала или безудержная болтовня Бранко, или споры с застенчивым Андреем Толем. Анна как-то слышала, как Таня и Толь спорили о духах и спиритизме. Раскрасневшийся и растрепавший еще больше непослушные кудри Толь упорно доказывал, что духи существуют и ссылался на Блаватскую, на что Таня не менее горячо доказывала, что все это — полнейшая чушь. Несмотря на жаркий спор, они не поругались и расстались вполне мирно, а вечером Таня задумчиво сказала Анне, что, если бы Толь все-таки был прав — неужели мама не нашла бы способ связаться с ней? Анна не нашла, что ответить — и не поспоришь ведь. Утром одиннадцатого дня Анна вернулась с завтрака и, зайдя в палату, застыла в изумлении. На кровати, в ногах Тани, сидел черный пушистый котенок, большой и упитанный. Услышав Анну, кот повернул в ее сторону мохнатую круглую голову и уставился на нее желтыми глазами. Затем, подумав, громко мяукнул. — Ну здравствуй, — пробормотала Анна, подходя поближе. Кот пригнулся к одеялу, не отрывая от нее глаз. — Ты как сюда попал? — Это Мишель! — ответила до того молчавшая Таня. Она протянула руку и почесала кота между ушами. Тот отозвался громким мурлыканьем. — Но что он здесь делает? — Простите меня, — виновато сказала Таня. — Он часто убегает, сейчас, видимо, дверь была неплотно закрыта… Я его не пускала, правда. Он почти две недели меня не видел, соскучился. Кот с любопытством смотрел на Анну из одеяла и, словно в подтверждение слов хозяйки, снова мяукнул. — Скоро я вообще перестану чему-либо удивляться, — вздохнула Анна, присаживаясь рядом и протягивая к Мишелю руку. Тот осторожно ее обнюхал, затем, решив, что ему ничто не угрожает, потерся мордой. — Ладно, пусть побудет здесь, только недолго. Это тот самый Мишель, твой рождественский подарок? Таня широко улыбнулась. — Да, а откуда вы знаете? — Твой папа рассказал. Он сказал, что его нашли мальчики и отдали тебе. — Миша Самарин нашел, — подтвердила Таня. — Они вообще сначала хотели прятать его в спальне, но потом Андрей решил отдать котенка мне. Папа, конечно, был не в восторге, когда увидел Мишеля — он и правда был страшненький, — но все же смирился. А Андрей молодец — я всегда хотела завести котенка или щенка, но здесь ведь никого не заведешь, поэтому даже не спрашивала у папы. — В итоге твои друзья не оставили ему выбора. Таня тихо засмеялась и довольно закивала: — Это правда. А папа быстро к коту привык, и иногда Мишель приходит к нему спать. Таня попыталась погладить Мишеля, но тот недовольно дернул ушами и мягко спрыгнул на пол, а затем потерся об ноги Анны, глухо урча. — Думаю, вы ему понравились, — заключила Таня и Анна почесала Мишеля за ухом.

* * *

Через несколько дней Тане окончательно стало лучше и Анна со спокойной душой смогла ее выписать, а на следующий день, уже намного позже ужина, в лазарет снова зашел Ромахин. В руках он держал большую картонную коробку и с улыбкой пояснил, что внутри — торт, и это самое меньшее, что он может сделать в благодарность. Анна, изрядно смутившись, ответила, что в одиночку она его точно не съест и будет лучше, если господин Ромахин вновь составит ей компанию. Лицей утонул в мягких голубоватых сумерках, а Ромахин и Анна вновь сидели в ее маленькой комнате, как и больше недели назад. Но в этот раз Анна словно видела перед собой другого человека. Лицо Ромахина больше не было отмечено печатью тревоги, и Анна вдруг поняла, что он, оказывается, довольно молод. Темные волосы еще не тронуты сединой, большие, голубые как у дочери, глаза, оказались ясными и весело блестели, слегка вытянутое лицо еще не прорезали морщины — только иногда, когда он улыбался или смеялся, в уголках глаз собирались мелкие лучики. Он рассказывал, что Таня теперь часто говорит об Анне и отзывается о ней с большой теплотой. После он поведал, что с нетерпением ждет Пасхальных каникул — хотя бы неделю не будет уроков, и часть мальчиков разъедется по домам. Затем он предупредил Анну, что совсем скоро начнутся экзамены и наверняка у нее не будет отбоя от симулянтов из всех классов. — Меня не проведешь, — усмехнулась Анна. — Как раз недавно ко мне пришел мальчик из вашего, кстати, класса, якобы с простудой. — И что? — Посоветовала ему не есть графит. Мы тоже в гимназии так делали, наверное, не один карандаш съели за все годы. Ни разу не помогало, только карандаши испортили, но спасибо, что не отравились. Знаете, когда я проходила практику, я часто видела разнообразные отравления. Незабываемое зрелище! Дважды я сама ставила желудочный зонд, было трудно, но я справилась. Я что-то не то сказала? — спохватилась Анна, заметив, как лицо Ромахина вытягивается все больше и больше. — Вовсе нет. Просто это… — протянул Ромахин. — Не поймите меня неправильно… Анна прищурилась и с подозрением посмотрела на хормейстера. — Я поняла — вы тоже считаете, что это не слишком подходящая профессия для девушки? Это странно, ведь вы только что благодарили меня. Ромахин поспешно закачал головой и даже немного приподнял руки, словно пытаясь защититься. — Нет-нет, что вы! Я вовсе не хотел вас обидеть. Я просто хотел сказать, что я еще не встречал девушку, которая так просто и свободно рассказывает о таких вещах. — Значит, я буду первая, — смягчилась Анна и улыбнулась. — Вы меня простите — все-таки раньше я чаще сталкивалась с иным мнением. Я, например, полгода не могла найти работу из-за предубеждений и уже собиралась ехать в какую-нибудь отдаленную губернию. — Но, к счастью, вы нашли нас. Как это произошло? Я что-то слышал о том, как еще перед Рождеством вы помогли Володе Уварову. Это он навел вас на мысль? — Нет. К сожалению, я здесь по протекции. Адмирал Лазарев, ваш попечитель, привел меня сюда. Он старый друг моего отца. — Почему же к сожалению? — Я надеялась всего добиться сама, — сухо ответила Анна. — Ну, помощь близких отвергать не следует, — серьезно сказал Ромахин. — Иногда она просто необходима. Анна тяжело вздохнула, старательно подбирая слова, чтобы выразить то, что ее уже давно беспокоило. Она понимала, что вряд ли должна говорить об этом — они с Ромахиным не настолько хорошо знакомы, чтобы она могла позволить себе задушевные беседы. Анна это прекрасно осознавала, но с другой стороны отчего-то была уверена, что Ромахин ее выслушает и точно ни в чем не упрекнет. И Анна, наконец, заговорила: — Видите ли, я считаю, что нужно пытаться все делать самому. Просить помощи — признак слабости. — Но почему? — воскликнул Ромахин. — Разве это плохо? — Думаю, да. А что хорошего? Попросил помощи — значит, не справился, — Анна упрямо сжала губы и, вскинув голову, вопросительно посмотрела на Ромахина. Он, в свою очередь, осторожно потер уставшие глаза, пару раз моргнул и очень внимательно посмотрел на нее. — С кем вы соревнуетесь, Анна Николаевна? Анна задумалась. Что он хочет услышать? Что она рано осталась без родителей и пришлось научиться разбираться со всем самой, так как брат не принимает ее всерьез? Что в современном мире все еще нет места женщинам и приходится бороться с предрассудками и постоянно доказывать, что ты имеешь право на все то, что дано мужчинам по праву рождения? Что отец, суровый офицер, всегда учил ее и Георгия ни на кого не надеяться и что просить помощи — последнее дело? Нет, она не может сказать все это вслух — слишком мало она знает Ромахина, чтобы все ему рассказать. И поэтому Анна с тяжелым вздохом ответила: — Я не знаю. Ромахин не сводил с нее пристального взгляда, и Анна ясно увидела в этих голубых глазах одно — он ей не поверил. И… неужели там мелькнуло понимание? Но вслух он сказал совсем другое: — Я не буду переубеждать вас, Анна Николаевна. Но знайте — если так случится, что вам нужно будет к кому-то обратиться, если вам нужна будет поддержка хорошего друга — вы всегда можете прийти ко мне. Анна невольно улыбнулась и с интересом взглянула в немного усталое лицо Ромахина. Кажется, он говорил совершенно искренне. — Теперь я начинаю понимать, почему вас любят ученики, — проговорила она. — Вы хороший человек, а дети это отлично чувствуют. — Спасибо, но я думаю, что вы преувеличиваете. Анна Николаевна, мне очень приятно находиться в вашем обществе, и я с удовольствием бы продолжил нашу беседу, но я вынужден вас оставить — Таня ждет, — Ромахин с виноватым видом поднялся из-за стола и вдруг с усмешкой указал на остатки торта. — А мы с вами те еще праведные христиане — съели в пост почти целый торт. — Я думаю, господь простит нам эту небольшую слабость.

* * *

Всю Великую Субботу в лицее царило радостное и несколько торжественное оживление. Все уроки и репетиции были отменены, и ученики с учителями пребывали в ожидании Пасхальной службы. Некоторые из мальчиков были особенно горды тем, что сегодня они будут петь в составе церковного хора и возвещать о воскресении Христа. Казалось, даже сама природа радовалась предстоящему празднику — весь день ярко светило солнце, на небе не было ни облачка, на деревьях набухали почки, а в парке робко распускались первые цветы. Всеобщее праздничное настроение разделяла и Анна. Она, как когда-то в детстве, с нетерпением ждала службы и крестного хода — ей всегда казалось, что с воскресением Христа словно очищается и перерождается и она сама. Все прежние сомнения и проблемы вдруг разом становились мелкими и незначительными, все неурядицы и невзгоды полностью утрачивали свой смысл в сравнении с воскрешением Господа из мертвых и великой радости от этого события. Когда Анна была маленькой, мама на Пасхальной неделе часто рассказывала ей и Георгию об Иисусе и его страданиях. Они оба знали эти истории наизусть, но слушать маму все равно было интересно. Правда, маленькой Анне часто очень хотелось заплакать на моменте, где Иисуса приговаривают к бичеванию, а потом ведут на Голгофу. Иногда у нее не получалось сдержать слез, и мама принималась ее успокаивать, что в конце все равно все будет хорошо, а шестилетний Георгий воинственно потрясал деревянной саблей: «Жаль, меня там не было! Я бы всем показал!» А в Светлое Воскресенье они всей семьей ходили в гости. Ходили почти всегда к Лавровым или к адмиралу Лазареву, но визиты к Лавровым Анне нравились гораздо больше. Взрослые праздновали, а она с братом и Алекс, наевшись вдоволь яиц и кулича, снова затеивали какую-нибудь интересную игру, в пиратов или в индейцев и, казалось, не было никого на свете счастливее их. В приготовлениях и ожидании праздника пролетел день и Анна, одетая в новое светлое платье, ближе к полуночи вышла вместе со всем к церкви Бориса и Глеба. Она шла рядом с фрау Грише — непривычно торжественной и нарядной. — Отлично выглядите, — сказала она, улыбаясь. На улице было очень прохладно и Анна поплотнее закуталась в пальто. Она с удовольствием вдыхала свежий и чистый весенний воздух, а на иссиня-черном небе зажигались одна за другой мелкие серебряные звезды. Возглавлял их процессию Вяземский, после него шли учителя, Анна и остальные взрослые. Позади них шагали, негромко переговариваясь между собой, мальчики. Наконец, они все оказались в церкви и разошлись по местам. Анна встала рядом с иконой Казанской Божией Матери. Она видела, как Вяземский занимает свое место на особом возвышении, как неподалеку от них и лицеистов становятся Ромахин, Таня и Каверин, как часть мальчиков, среди которых Анна сразу заметила Бранко Анджелича, направляется к хорам. Из алтаря вышел отец Федор — рослый худощавый батюшка с густой черной бородой. Сегодня он был в белых одеждах и тоже очень важный. Пасхальная служба началась. Анна стояла со свечой в руке и смотрела, как старшие мальчики выносят и возлагают на престол плащаницу, а хор и отец Федор поют: «Восстану бо и прославлюся». Она слышала, как начинался и только усиливался красивый переливчатый Благовест. Хор и отец Федор пели: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити», ровно и мягко горели свечи и лампады, роняя желтые и оранжевые отблески на лица окружающих. Приятно пахло воском, ладаном и цветами. Анна почувствовала, как ей становится очень спокойно и хорошо, совсем как когда-то в детстве. Она смотрела то на мальчиков, то на учителей, и отмечала, какие у всех красивые одухотворенные лица. Все как будто преобразились, даже вечно несерьезный Каверин теперь предстал перед ней совсем другим человеком — в нем Анна видела теперь смелого юношу, словно сошедшего с картинки из детской Библии. Стоявший рядом Ромахин в церковном полумраке и свете свечей теперь тоже представлялся Анне библейским святым с ясными глазами и светлым лицом. Теперь ее не раздражал даже противный словесник Синицын — сейчас он казался вполне милым пожилым человеком. Отец Федор снова прочел молитву и несколько раз взмахнул кадилом, распространяя вокруг сладковатый запах ладана, а затем плащаницу вновь унесли в алтарь. Прозвучало еще несколько молитв и наступила тишина. По церкви прокатился тихий гул — все словно воспрянули ото сна и принялись зажигать свечи, которые держали в руках все это время. Фрау Грише отошла к подсвечнику, чтобы зажечь свою свечу, и Анна хотела было последовать ее примеру, но перед ней вдруг вырос Ромахин — счастливый, торжественный и держащий в руке свечу, на кончике которой горело желтоватое пламя. — Вы позволите? — мягко спросил он, и Анна согласно кивнула, отчего-то слегка смутившись. Несколько секунд — и вот ее свеча тоже горит ровным и спокойным светом. — Спасибо вам. Смотрите, уже начинается крестный ход! И Анна указала на отца Федора и старших мальчиков в белых одеждах, которые вышли из Царских врат и, перекрестив всех присутствующих, потянулись к выходу. Был с ними и Вяземский — очень серьезный и несущий в руках большой тяжелый фонарь. Хор пел все громче, постепенно пение подхватили остальные, и Анне было очень приятно и радостно от чувства единения и общей причастности к Воскресению. Под ликующий звон колоколов они вышли из церкви. Впереди, с фонарем в руках, шел Вяземский, следом — старшие мальчики с запрестольным крестом и запрестольным образом Богородицы, а после них — Ромахин и учитель математики Королев с иконой Воскресения Христова и Евангелием. Анна невольно залюбовалась высокой статной фигурой Ромахина и тем, с каким благоговением и почтением он нес икону. Завершал шествие отец Федор с трисвещником в правой руке и крестом — в левой. Анна стояла и смотрела на слегка склонившего голову Ромахина, который пел вместе со всеми, и его голос звучал значительно громче многих, и не сразу заметила, как фрау Грише указывает ей на выход. Вместе с фрау Эммой и мальчиками она вышла из теплой церкви, в лицо тут же дохнуло вечерней свежестью и прохладой. Пламя свечи колебалось на легком ветру, и Анна заботливо прикрыла его рукой. — Он вам нравится? — вдруг тихо спросила фрау, склонившись к Анне. — Кто? — Господин Ромахин, — ответила фрау и усмехнулась. — Не стоит краснеть, в этом нет ничего стыдного. — Вовсе нет, — Анна пожала плечами. — Просто сегодня особенная ночь и все видится в каком-то особом свете. Со мной всегда так бывает на пасхальной службе. — Согласна, пасхальные службы очень красивы. Тогда простите мне мои подозрения? — Бог простит, фрау Эмма, — со смехом ответила Анна и присоединилась к общему пению. Они медленно и торжественно прошли вокруг церкви и остановились напротив входа. Отец Федор повернулся ко всем лицом и громко пропел: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Ему вторил хор и все остальные. — Христос воскресе! — воскликнул отец Федор и все присутствующие тут же ответили: — Воистину воскресе! Так повторилось еще дважды, а затем отворились двери в храм, и Анна вместе с остальными оказались внутри. Множество свечей и светильников тут же разогнали мрак и церковь наполнилась теплым светом. Пасхальная заутреня началась.

* * *

После Пасхи большая часть мальчиков разъехалась на каникулы, и Анна так же на несколько дней посетила родной дом. Она думала, что по прошествии времени брат смирится с ее решением, но едва с их встречи прошел час, как Георгий вновь спросил ее: — Ты еще не решила уволиться? Анна сделала вид, что не услышала. В первые дни Пасхальной недели к ним в гости приехал Михаил Александрович. Праздничная атмосфера подействовала даже на него — Анна отметила, что пожилой адмирал был не такой печальный, как обычно. Они беседовали с ним почти целый день; Михаил Александрович живо интересовался, как Анне нравится лицей и не докучают ли ей мальчики. Он от души смеялся, слушая истории о нашествии старших классов на лазарет и о том, как Анну буквально завалили шоколадом. С интересом слушал он и об учителях. На рассказе о Синицыне и фрау Грише он оживился и согласно закивал: — Я их помню, учили моего Глеба. Фрау Грише хороший человек и педагог, и она не так уж и строга к детям. А Синицын, кажется, таким был всегда. Анна рассказала ему про Каверина, и адмирал, слегка нахмурившись, ответил, что прекрасно помнит связанный с ним и его приятелями скандал в январе пятого года. — Директор поступил тогда правильно, — сказал Михаил Александрович. — Не стоило ломать жизнь этим молодым людям. Аналогичный случай, кстати, произошел примерно в том же году в Николаевской гимназии, и судьба директора также оказалась незавидна*. Далее адмирал слушал ее, почти не перебивая и лишь в конце рассказа спросил, пристально глядя Анне в глаза: — Не жалеешь, Аннушка? Помнится, ты не слишком горела желанием работать именно там. — Теперь не жалею, — тут же отозвалась она. — Ты нужна этим детям, и той девочке, дочке учителя, тоже. — Согласна, — кивнула Анна и почувствовала, как щеки почему-то снова покрываются румянцем. На следующий день Анна посетила Лавровых. После поздравлений и долгих и обстоятельных расспросов о ее работе, Анна взяла Алекс и вместе они отправились к заливу — смотреть на ледоход, слушать шум волн и наслаждаться теплым весенним солнцем. Они шли по берегу, радуясь наступившей весне и теплой погоде, и их ноги иногда утопали во влажном песке. Алекс, щурясь от солнца и перекрикивая ветер и местных чаек, оживленно рассказывала о недавно увиденном фильме — «Евгении Онегине»: — Я была на нем четырежды! — говорила она, сморщив вздернутый нос, на котором за два месяца прибавилось веснушек. — Не слишком люблю роман, но картина замечательная! Чардынин в образе Онегина, между прочим, очень красивый. — Надо как-нибудь сходить, — рассеянно отозвалась Анна. — Я звала тебя несколько раз, если помнишь. Но тебя полностью поглотила твоя медицина. — Что поделать. — Нет, мы с тобой обязаны сходить в синематограф в следующие выходные, — решительно сказала Алекс. — А то сидишь в своем лазарете и жизни не видишь. — Ты права, — согласилась Анна и легко пнула попавшийся камешек. Он пролетел полметра и с тихим «бульк» скрылся в водах залива. — Хотя в лицее мне тоже скучать не приходится. И Анна второй раз за эти дни начала свой рассказ. Алекс терпеливо ее выслушала, иногда задавая уточняющие вопросы и заливаясь хохотом. Когда Анна, наконец, замолчала, они обе остановились. Алекс подняла с песка плоский, годами обтачиваемый морем, камушек и легко запустила его по воде. Камушек проскакал по темной глади несколько раз и упал на неспешно плывущую льдину. Затем Алекс весело посмотрела на подругу и сказала: — Кажется, ты чего-то недоговариваешь.

* * *

Пасхальные каникулы быстро подошли к концу и лицей вновь зажил своей обычной жизнью. Правда уже через неделю всех взбудоражила потрясающая новость — через несколько дней должен приехать сам Государь, и не один, а с Государыней и Наследником. Также говорили о том, что для Их Величеств будет дан небольшой концерт, а они сами должны представить нового попечителя и, вероятнее всего, он будет из императорской семьи. Обо всем этом Анне рассказал взволнованный Каверин, когда они шли с завтрака. — Как думаете, кто это будет? Мне кажется, что нами займется сама Императрица, — сказал Каверин и, подумав, добавил. — Ну, или ее сестра, Елизавета Федоровна. Анна пожала плечами. — Не знаю. Мне, если честно, безразлично, кто станет нашим попечителем. В любом случае, это хорошо. — Это точно, — Каверин усмехнулся, словно что-то вспомнив. — Старшие думают, что это будет кто-то из княжон, Ольга или Татьяна. — Могу их понять, — улыбнулась Анна, вспомнив, как Бранко Анджелич застенчиво рассказывал ей о княжнах и желал снова их увидеть. — Доброе утро, Анна Николаевна. И вам, господин Каверин, — раздалось за их спинами. Обернувшись, Анна и Каверин увидели Ромахина. Он быстро шел на урок и пребывал в отличном расположении духа. Анна поприветствовала его в ответ, отметив про себя, что у нее вдруг забилось сердце. С чего бы это? Неужели права была фрау Грише в ту пасхальную ночь? Да нет, не может этого быть. Все с ней в порядке. Следующие четыре дня, по словам Каверина, мальчики постоянно репетировали — никому не хотелось опозориться перед Их Величествами. Сам же Каверин жаловался, что еще пара таких репетиций, и он обязательно врастет в фортепиано на веки вечные, правда потом неизменно добавлял, что подобный визит, конечно, того стоит. Также он рассказывал, что мальчики старались как никогда — всем хотелось выделиться, и чтобы государь заметил именно его. В день приезда Государя и концерта в его честь в лазарет с самого утра потянулись мальчики — у одних болел живот, вторых тошнило, у пары человек пошла носом кровь. Анна как раз заканчивала с осмотром Антона Огарева, которого с носовым кровотечением привел к ней невозмутимый Боря Князев, когда в лазарет влетел вне себя от волнения Каверин: — Приехали! — Уже?! — воскликнул Огарев и, забыв о торчавшей из носа вате, тут же убежал, потащив за собой Борю. — Уже! — подтвердил Каверин и указал Анне на дверь. — Пойдемте, посмотрим! Любопытство Каверина было настолько заразительным, что Анна почти без раздумий согласилась. Они оба вышли на лестницу в вестибюль, и Анна ахнула. Почти весь вестибюль был заполнен мальчиками. Они стояли на ступеньках, подпирая друг друга и рискуя упасть вниз, перевешивались через перила, стараясь лучше рассмотреть вход и не пропустить момент, когда Государь переступит порог. У подножия лестницы стояли Вяземский, инспектор Любашевский, граф Уваров и адмирал Лазарев — все в мундирах и при наградах. Чуть подальше — остальные учителя, среди которых Анна заметила Ромахина и фрау Грише. Мальчики о чем-то негромко говорили. Анна слышала, как стоявшие неподалеку от нее Бранко Анджелич и Володя Уваров что-то выясняли. Она прислушалась: — А какая разница между Великим Князем и князем императорской крови? — спрашивал Бранко, вставая на цыпочки и вытягивая шею. — Господи, всему тебя учить надо, Анджелич! — раздраженно бросил Володя, не сводя взгляда с дверей. — Ну я же серьезно! Вот как мне к нему обращаться, если нужно будет? — Князь Иоанн и говорить с тобой, неучем, не захочет. — А ты откуда знаешь? — запальчиво спросил Бранко. — И почему ты так уверен, что приедет именно он? — Информация проверена, мне отец сказал, — важно ответил Володя. Значит, княжон можно не ждать, подумала Анна. Она не заметила, в какой момент двери открылись и в вестибюле показался Государь под руку с Государыней. Анна неожиданно поймала себя на том, что тоже вытягивает шею и встает на цыпочки, пытаясь лучше рассмотреть императорскую чету, совсем как гимназистка младших классов. Впрочем, стоявший рядом Каверин вел себя схожим образом. Государь Николай Александрович оказался не таким величественным, как на портретах. Он был очень небольшого роста, с простым и открытым лицом, обрамленным рыжей бородой. Если не знать, что это император, то и не догадаешься. Он любезно поприветствовал Вяземского, инспектора и попечителей и о чем-то с ними заговорил. Императрица показалась Анне очень печальной и усталой женщиной, было заметно, как ее тяготит множество взоров, обращенных на нее. Анне даже стало ее немного жаль — она сама не слишком любила толпу и теперь хорошо понимала Государыню. — Смотрите, а вот и Наследник! — шепнул ей Каверин и показал на мальчика рядом с Государем. С виду он был чуть младше лицеистов первого класса, одетый, как отец, в форму подшефного полка. — Я представляла его более… более наследником, — наконец, ответила Анна. — А он совершенно обыкновенный! — Ничем не отличается от наших сорванцов, — хмыкнул Каверин. — Смотрите, а это кто? И Каверин кивком указал на еще одну пару, появившуюся вслед за императорской семьей. Это был длинный и худой молодой человек в военной форме и с крайне сконфуженным видом. Наверное, он стеснялся своего высокого роста и намеренно сутулился, стараясь быть вровень с девушкой, шедшей с ним под руку. — Какая она красивая! — вырвалось у Каверина. И Анна была с ним полностью согласна. У девушки была немного смуглая кожа и густые черные, как вороново крыло, волосы, убранные в сложную прическу. Темные брови красиво изгибались, но более всего Анне понравились ее глаза — большие и похожие на крупные спелые вишни. — Это Елена Сербская, — раздался вдруг позади голос невесть откуда взявшегося Ромахина. — А рядом с ней — князь императорской крови, Иоанн Константинович. — Откуда вы знаете? — спросила Анна. — Князь Иоанн большой любитель хоров и церковной музыки. Удивительно, что он не стал нашим попечителем раньше. Приветственная часть вскоре закончилась, и мальчики вместе с учителями нехотя разошлись на уроки. Высочайшие гости сначала проследовали в кабинет директора, а после изъявили желание осмотреть лицей и посетить один из уроков перед ужином и концертом. Через полчаса директор, императорская семья и князь Иоанн с женой стояли в лазарете и Анна, страшно волнуясь, но стараясь ничем своих чувств не выдать, рассказывала об устройстве лазарета и о своей работе. — А здесь кто-нибудь умирал? — вдруг спросил цесаревич и Государь тут же его одернул. — Прошу прощения за моего сына, Анна Николаевна, — сказал он, мягко улыбнувшись. — Ничего страшного, — ответила Анна и повернулась к мальчику. — Почти нет, Алексей Николаевич. За все годы существования лицея здесь было только два печальных исхода. Теперь хористы считают, что тут живет призрак. Глаза наследника загорелись неподдельным любопытством: — Правда? Здорово! — воскликнул он. — Алексей! Затем к Анне подошла княгиня Елена Сербская и с легким восхищением в голосе сказала: — Я восхищена вами. Не каждая девушка выберет подобное дело. Знаете, я тоже подумываю пройти медицинские курсы, может быть уже в этом году. — Нисколько не сомневайтесь! Это отличная идея и у вас обязательно все получится! — Благодарю вас за добрые слова, Анна Николаевна. Расскажите мне, пожалуйста, о каком-нибудь интересном случае. Или — вот тут Алексей Николаевич спрашивал, — о легенде о призраке? Мне интересно, как она появилась и что произошло на самом деле. Анна не заставила просить дважды и тут же пустилась в объяснения. Вскоре императорская семья отправилась дальше, оставив Анну наедине с собой и собственными счастливыми мыслями. — Княгиня сказала, что восхищается мной! — сказала Анна отражению в зеркале и гордо вскинула голову. Отражение не возражало. А вечером был концерт. Они собрались в актовом зале — в первом ряду, на почетных местах расположилась император с женой и сыном, рядом с ними — князь Иоанн и княгиня Елена. Анна устроилась в третьем ряду, между фрау Грише и Таней. Становившиеся в несколько рядов на сцене мальчики заметно волновались, и не только они. Ромахин был немного бледен и, Анне показалось, что в его движениях тоже появилась некоторая нервозность. Но едва стоило музыке заиграть и Ромахин повернулся к хору — от прежнего волнения не осталось и следа. Наблюдая за тем, как он дирижирует, как легко и плавно двигаются его руки, заставляя мальчиков повиноваться малейшему жесту, Анна вновь поймала себя на том, что любуется и этими крупными ладонями, и этой статью, которой прежде Анна не замечала, не считая той ночи на Пасху. Ей нравилось, как Ромахин иногда чуть склонялся то к одной части хора, то к другой, словно ведя с мальчиками незримый диалог и понимая их с полуслова. Она также вдруг нашла очень милым то, как он слегка покачивает головой в такт музыке и собственным движениям. Анна подумала обо всем этом — и залилась краской так, как когда-то в старших классах гимназии. И словно бы в подтверждение ее мыслей сидевшая рядом Таня вдруг спросила: — Папа сегодня молодец, правда? — Да, конечно, — шепнула в ответ Анна, с удивлением трогая горячую щеку. Она не замечала, как мальчики-солисты сменяли друг друга, вот уже Володя Уваров исполнил предпоследнюю песню и Миша Самарин — счастливый и решительный, — вышел, чтобы исполнить «Agnus Dei». Наконец, он пропел последние слова и, поклонившись, снова вернулся к остальным мальчикам. Раздались аплодисменты, и Анна громко и от души аплодировала вместе со всеми. Она чувствовала необъяснимую радость за этих детей и Ромахина, за то, что все прошло отлично и никому не придется краснеть перед государем. Кроме того, она была счастлива увидеть, что Миша полностью оправился от зимнего сотрясения и теперь ничем не напоминал того мальчика, который плакал ночью в лазарете. Ромахин театрально поклонился, прижав руку к груди, вслед за ним склонился и весь хор. А через несколько минут, когда все рассаживались по своим местам, вдруг поднялись на ноги князь Иоанн и цесаревич Алексей. Они подходили к хористам, жали им руки, о чем-то их расспрашивали — и Анне было непонятно, кто стесняется больше, Иоанн с Алексеем или дети, — а потом Анна увидела, как князь отошел в сторону с Мишей и Володей и восхищенно сказал: — Вы все большие молодцы, я впечатлен. Но особенно меня поразили вы двое. Мальчики, в будущем из вас получатся отличные певцы.