Свечи

Альфред — мальчик случайный, нечаянный, пусть и красивый (кто спорит). Альфред — это ошибка, глупый такой просчёт, знаете, такие бывают, когда мозг отказывается работать. Опечатка, описка. Герберт не знает, как так получилось вообще, не понимает — как вот такой Альфред в его тщательно выверенные правила влезает. Из них первое-первейшее — не встречаться с натуралами, и Герб его грубейшим образом нарушает сразу же, когда Альфреда, мальчишку с наивными глазищами и глупой чёлкой, целует. Вкусно целует, глубоко, захлебываясь и выпивая, путается пальцами в русых мягких прядях. Ал отвечает неуверенно, вначале и вовсе, кажется, с трудом подавляет порыв отшатнуться назад. Постепенно привыкает. Постепенно учится прижиматься к губам самостоятельно, за руку ловить, когда хочется. Герберт губы кусает, когда понимает, насколько же сильно влип. Альфред ему с настойчивостью настырной затирает про какие-то сны, про вампиров и кровь, про Сару Шагал и его отца — он когда Кролока-старшего видит, за спину Герберта прячется, ойкает, почему-то прикрывает ладонью шею. Жест до боли знакомый. Герб об этом не задумывается, представляет Ала отцу, и тот кивает с чопорной задумчивостью. Альфред удивляет — серьёзно кивает, глядя в проницательные глаза. Они как будто о чем-то переговариваются без слов, и отец кивает, наконец, в ответ. Альфред с облегчением выдыхает, шепчет "Я сберегу его, обещаю". На вопросы отмахивается, на попытки вытянуть — целует в губы, вымывая все посторонние мысли из головы. Научил на свою голову. У Альфреда глупые кепки, глупые футболки, и сам он какой-то несуразный — Герберту, конечно, не чета, но кого это волнует, когда он все годы до этого о таком Альфреде мечтал. Герб губы красит яркой помадой — ярче, чем у Сары. Ал ойкает, просит стереть, кусая губы, не понимая, что провоцирует эти самые губы поцеловать, смазывая помаду ещё и по чужим. Ал сопротивляется немного, но вскоре поддаётся, полные губы немного приоткрывает, бледнеет, когда Герб его губу, дурачась, прикусывает. Кровь густая, красная, вкусная неожиданно, и Герберт урчит даже, когда она ему в рот течёт. — Слушай, Ал, ну ты же не ребёнок, а в вампиров веришь, — спорное утверждение, честно говоря. Альфред выглядит сущим дитем иногда, несмотря на свои законные двадцать лет, его бы по голове гладить и ласково пальчиком грозить, а не душу вынимать поцелуями. Альфред плечами пожимает, стирая пальцами с гербертовского подбородка свою кровь. Она на его ладони кажется чужеродной и неправильной, словно из другого мира. Альфред для крови слишком чистый и юный, его грязью обыденного человеческого мира пачкать не хочется. Он этими пальцами в светлых длинных волосах путается, тянет тёмную резинку с плеч, распуская. У него к этим волосам пристрастие какое-то странное, граничит с фетишем, с поклонением, и Герберт посмеивается, конечно, но внутри содрогается. Альфред в такие минуты такой его, что страшно становится его потерять. Герберт его от мира бы спрятал, от солнца бы спрятал — оно Альфреда, на лучик похожего, любит как родного сына, гладит зайчиками русые волосы и светлую кожу, оставляет на носу россыпь веснушек. Герб его к этому солнышку ревнует — страсть. — Расскажи мне про свои сны? Он их любит слушать, как сказки, которые в детстве читала мама, страшные, волшебные и непременно про любовь. Герб её тёплые пальцы и ласковый голос помнит, светлые локоны, как у него самого, помнит, улыбку яркую помнит. Только Альфреду об этом говорит — потому что нет, Ал хоть и случайный, хоть и ошибка — но ближе всех не-случайных, роднее всех не-ошибок. Альфред — настоящее, нужное, не первая любовь, но, верно, последняя и в могилу снесенная. Ал вздыхает нарочито, давит немного на сильные плечи — Герберт понятливо ложится на диван, и Ал ему на грудь голову устраивает, ровно напротив сердца. Слушает недолго, как оно бьётся ему в щеку, улыбается мягко и ласково. — Она меня обратила, — Герберт не спрашивает, знает, кто, но Альфред все равно уточняет, — Сара. Я очень быстро умер, как для вампира, всего лет десять протянул. Это даже для человека немного, а уж для бессмертного... Герб прижимает палец к его губам. Это слушать не нужно, это говорить не нужно, он о том, как Альфред умирал, знать не желает. Так быть не должно. Ал с ним всегда-всегда должен быть, Ал с ним всегда-всегда будет. Герб верит. — Расскажи о нас с тобой, — просит-предлагает Герберт, и Альфред с грустной улыбкой кивает. Он знает, как Герберт неосознанно его потерять боится, но не говорит ничего об этом, молчит. Он говорит. Говорит взахлёб о красивом светловолосом виконте и о юном кёнигсбергском студенте, о рыжей красавице и могущественном графе. Словами едва не давится, говорит жарко и много, даже когда голос начинает немного сипеть. Герберт не перебивает. Герберт им в такие минуты любуется, любуется блестящими глазами и щеками разрумянившимися, гладит дурацкую русую чёлку, обнимает нежно поперёк талии. Альфред — случайный, нечаянный мальчик, хоть и красивый ужасно. Только это все неважно. Альфред — мальчик любимый, мальчик нужный и важный, мальчик родной и близкий. И Герб его никому — слышите, никому никогда — не отдаст.