Сшивание

(маленькая зарисовка из жизни Рыжего и Кошатницы. Ни грамма секса и килограмм трогательной нежности))       Рыжий шествует по коридорам в компании котов, гитары, Зебры и Викинга, очень деловитых и торжественных. Крысиный Вожак тащит две микрофонные стойки и один штатив из кабинета химии. Викинг прёт усилитель, за Зеброй волочится по полу голый хвост удлинителя. Молодые коты охотятся на вилку и дёргают Крысенка за шнурки. Тот дрыгает ногой, но не останавливается. Пёстрая компания спускается на первый этаж, затем — во двор, освещенный пронзительным весенним солнцем. Крысы шлепают по талым сугробам, останавливаются у сонного Дуба, с явным облегчением избавляются от груза аппаратуры. Вожак приваливается к Дубу и закуривает, выпускает струйку дыма в великое синее ничто над головой. В окнах — солнечные блики и любопытные глаза домовцев. Коты рассаживаются по веткам. В комнате девушек одна Кошатница. Ничего необычного, у всех собственные дела, проблемы... даже живность накормить забыли. Вот только и самих котов не видать. Кошатница оглядывается по сторонам. Обычно хотя бы один из них всегда остаётся с ней. Викинг устанавливает аппаратуру под окна, Зебра разматывает обернутый вокруг тела шнур. Трое серых котищ берут первые ноты. Кошатница оборачивается к окну и усмехается. Кошачьи свадьбы начались в этом году раньше обычного. Девушку колет обидой — снова она одна, даже коты предпочли петь своим подружкам, оставив хозяйку. Она криво усмехается и кивает полосатой кошке Нерпе: "Вот так-то, подруга." Кошка согласно жмурится, вылизывая котят, а Кошачья мама ползет к шкафчику с едой и мини-печкой... на сегодня еды хватит, чтобы накормить деток. Рыжий сбрасывает под ноги бычок, вминает его в раскисшую землю и настраивает утащенные из актового зала микрофоны: два — котам, один — себе. Из колонок раздается ужасный треск и шипение, от которого Нанетта, мирно спавшая на ветке, с карканьем срывается с места и щедро метит викингову куртку. Викинг, ругая птицу последними словами и чуть не плача, пытается отчистить куртку в луже, стоя перед ней на коленях. В этот момент он отчаянно напоминает Рыжему невесту раненого солдата, омывающую его раны. Так и слышится: "Пообещай мне, что ты будешь жить!" Крысиный Вожак хихикает и берет в руки гитару. Первые аккорды хрипят, как вздох туберкулезника, но Зебра что-то подкручивает, и звук становится чище. Рыжий ударяет по струнам, наблюдая за окнами. Коты шумно обнюхивают микрофоны, а затем вновь начинают мяукать, вторя немудрящей мелодии. Пакет с хлебом шлёпается на пол. Кошатница даже не заметила, как выронила его, разжав зубы, так велико было её удивление. Она явственно различает голоса её деток: Аристо, Сэнсэй, и Казанова с ними... Но они поют! Поют явно под музыку. Нерпа навостряет уши, неторопливо поднимается, вальяжно потягивается, и в два прыжка оказывается у стекла. Кошатница давно позабыла о своем величайшем умении завидовать... но тут зависть алым кнутом хлестнула по лицу. Ей до подоконника так легко не добраться... Вообще никак не добраться. Нерпа, словно поддразнивая, прыгает на форточку, вильнув куцым надломленным хвостиком, и, гордо распушив грудку, вслушивается в мяуканье, поводя ушами. Кошь понуро сидит около стула, с тоской поглядывая вверх... Крысиный Вожак нервно терзает гитару. Играет он редко, поэтому сейчас чувствует себя не в своей тарелке и постоянно поглядывает на гриф, как будто проверяет, там ли его руки. Металл струн обжигает кончики пальцев. Микрофон тихо кашляет, когда он начинает петь: Пришла весна, пора котов! Орут коты, любви желая, А я весь мир обнять готов Когда любовь переполняет, И я ору, как драный кот, Придя с гитарою под окна. Пускай же все, кто тут живет, От серенады не оглохнут. Для малой рыбки лужа — дом, А той, огромной и чудесной, Что бьет в груди моей хвостом И в океане было б тесно. И я тебе ее несу. Царица кошек, где же миска? Пантера в девственном лесу Не станет, братцы, лопать Вискас. О, дева с сотней желтых глаз И парой синих, словно небо! Смотри, я для тебя припас Рыбёшку чувств моих нелепых. О, дева, лёгкая, как свет, И мудрая, как тьма ночная, Любую тайну и секрет Твои придворные узнают, А потому — чего скрывать От воинства на мягких лапах? Хочу прийти в твою кровать, Мурчать и чувствовать твой запах. Возьми меня в свои коты! Я завибрирую от счастья, От радости, что рядом — ты, А я — в твоей хозяйской власти. Я буду сердца камертон, Я буду теплым и вальяжным! Прошу, возьми меня котом! А остальное мне не важно. Мурчанье крышу нам снесёт И нас накроет, как наркотик, И мы увидим: солнце — кот! Большой, пушистый, рыжий котик.       Когда тает в прозрачном весеннем воздухе последняя нота, ему вдруг становится легко и весело. Рыжий догадывается, что лажал, но ведь и облажаться можно с гордо поднятой головой, мол, не баг, а фича. Он смотрит вниз, под ноги, на промокшие тряпочные кеды, а потом поднимает глаза, готовый принять всё, что увидит: ехидные физиономии шайки Соломона, ржущих Псов, озадаченных Птиц, злобных воспитателей — но взгляд его натыкается на тонкую фигурку, сидящую на подоконнике и едва различимую из-за занавески. Чудо, это — чудо, невозможное, невероятное — и абсолютно несомненное. Как она там оказалось? Крысиный Вожак улыбается до ушей и машет руками. Девушка в окне медленно и неловко, как на шарнирах, поднимает правую руку. Это действительно чудо.