Соль со льдом

      На самом деле он понятия не имеет, что делает в кабинете своего отца, который истуканом стоит и смотрит в окно. Парень, правда, не понимает, что сделал не так, что теперь ему приходится сидеть и смотреть в одну точку подобно солдату. Но он и есть солдат. Он и есть марионетка в руках у кукловода. Только вот даже кукловод не знает, что делать и как игрушкой управлять.  — Ты сегодня проиграл поединок. — Замечает Роберт, а Алек облизывает пересохшие губы.  — Да. — Коротко ответил он, напряженно наблюдая за тяжелыми шагами отца, в руках которого находится тлеющая сигарета.  — Ты проиграл, потому что тебя поцеловала Аида. — Продолжает мужчина, а Александр удерживает себя остаться невозмутимым.  — Да. — Снова соглашается парень, понимая, что выбора,скорее всего ,у него сейчас нет.  — Она тебе нравится… — Задумчиво проговорил наконец Роберт, ожидая узреть на лице сына подтверждение его словам. На этом моменте Александру, честно, хочется выпрыгнуть в окно, ибо ему уж очень претит прослушать лекцию о том, что должен и не должен делать «агент». Любовь зла и все в этом духе. Только одна загвоздка: это не любовь, это всего лишь похоть. Алек это знает, Аида это знает. Все вокруг знают это и поцелуй тому доказательство. В прошлый раз дело было в алкоголе, там все логично. В этот раз — была игра, был азарт и интерес, а это и впрямь затуманивает разум похлеще бредовой любви. Неужели «могучий, всезнающий и всевидящий Ворон этого не понимает?» Если бы еще верить самому в эту «праведную истину»…  — Нет, — Опять односкладно отвечает брюнет, переводя взгляд за спину отца, на полку, где стоит фотография совсем молодой Меризы. Одна единственная фотография жены и одна единственная фотография в целом во всем кабинете.  — Это был не вопрос. — Слишком едко сказал Роберт, из-за чего брови его сына взметнулись на какую-ту долю секунды вверх. Такая эмоциональность вообще не в стиле всей семьи Лайтвудов. Лишь Изабель отличалась от всех них своей детской наивностью и верой в чудеса. Правда, с некоторых пор ее предрассудки заострились и приняли форму, злость переросла в ненависть, а улыбка в оскал. Но это не важно. Важно то, что она пытается сохранить иллюзию нормальности. Хотя бы для себя. Старший-Лайтвуд тяжело вздохнул, когда понял, что Алек не собирается оправдываться или делать нечто в этом духе.  — Я понимаю тебя. — Алек молчит. — Тяжело как минимум не симпатизировать таким девушкам, как Аида. — А тут бы Алек мог бы поспорить. Такие как Аида его не то что бы не интересуют… просто это явно не его тип женщин. Надо всего лишь поверить в это. — Ты, наверное, не знаешь, но твоя мать была одной из таких девушек, от которых хочется слышать «хочу тебя». Она была уникальной. Никогда не уступала, дралась до конца, но даже проигрывая делала это красиво и изящно. Этот азарт в глазах мог расплавить все и вся. — Александр меньше всего хотел говорить о матери, которую сломали-переломали, словно она ничтожество, словно ничего не стоит. По факту, у него нет ни матери, ни отца. Какая… досада.  — Я не понимаю к чему Вы ведете. — Казалось бы, такая выдержка, такое терпение, но вот… взял и не выдержал. Специально сделал ударение на «Вы», просто потому, что где-то внутри его гложет эта детская обида, что разъедает внутренности похлеще качественного яда. Может быть Роберт и счел это как неуважение или оскорбление, но не подал никакого виду, что это его задело. Алек же уверен — задело.  — Единственное, что я прошу это не вестись на провокации Аиды. — Подытожил мужчина, сигарету бросая в пепельницу. Брюнет тряхнул головой, отгоняя от себя дурно пахнущий дым. Только через минуту он понял смысл сказанного отцом. Нет уж, он не собирается останавливать игру, слишком интересная оказалась. Если б это еще игрой оказалась бы…  — Мне идти? — Спокойно, совершенно спокойно задал вопрос он, надеясь на положительный ответ.  — Нет, тебе стоит узнать историю своей матери… и своего отца. Губа дрогнула так и не образовав улыбку. Историю своего отца? Которого на отца совсем не похож, который с десятого день рождения старшего сына изменился до неузнаваемости?  — Не думаю, что…  — Сядь! — Грозно прошипел мужчина, когда Алек начал поднимается со стула. Роберту даже не надо кричать, чтобы люди от страха сжались. Жаль, на юношу это перестало действовать в классе девятом-десятом. — Или у Макса снова будут проблемы… — Закончил Ворон, а Алек снова сел обратно. Что бы кто бы не говорил, но старший сын заботится о тех, о ком должны были его родители. Когда-то он за всех них отомстит. За мать, за брата, за сводного брата, за сестру… За себя… Брюнет тяжело вздохнул. Глаза сами собой хищно сузились, а челюсть сжалась до скрежета зубов. Вот еще одно доказательство того, что Роберт никому из них не отец.  — Твоя мать была сиротой, ну, ты это прекрасно знаешь. — Мужчина поднес снова сигарету ко рту, а Александр закатил глаза. — И попала в эту организацию, когда ей исполнилось десять, мне было одиннадцать и я уже стрелял на тот момент лучше, чем любой тринадцатилетний пацан. А твоя мама была такой потерянной, с такими большими глазками… аж жалко ставало. — Горло Алека сдавило спазмом. «Нет, нет, пожалуйста…» Он не хочет это слышать. — Но когда ей исполнилось четырнадцать она стала невероятной. Этот злой прищур, горда осанка, а ее алая помада… У каждого парня вставал на нее, тут уж не забывай про гормоны. Ее безвкусная детдомовская одежда сменилась дорогой после того, как ее забрала семья бабушки твоей дражайшей Аиды. Ее волосы стали гладкими, почти струящий шелк, который постоянно хотелось трогать, за который хотелось тянуть на себя, как за поводок. — Пальцы Алека сжались на кожаной обшивке стула. И все что он мог, так это безвольно сидеть и смотреть на мечтающие лицо больного, для него чужого человека, который говорит о его матери.  — Она была такой… неприступной…. Ты не представляешь как было приятно ее унижать и раз за разом смотреть, как кровь из ее губы стекает по подбородку, а темные омуты глаз с ненавистью смотрят на тебя, когда ты замечаешь на щеке влажный след от слез. — Мужчина снова делает затяжку, оборачиваясь назад только для того, чтобы взглянуть на одну единственную фотографию в его кабинете.  — В шестнадцать лет меня начало бесить ее заигрывания к другим парням. Она игралась ими как хотела, вертела ими как хотела, а они были безвольными куклами в ее умелых руках. В семнадцать лет я сломал руку парню, который хотел ее поцеловать, пока она вырывалась из его цепких рук. И знаешь, она расцарапала ему лицо и один глаз у того бедняги наверняка до сих очень плохо видит. — Усмешка тронула губы Роберта. Алек же прикрыл глаза, чтобы случайно не скривится. — Чем больше она противостояла мне, тем больше это разжигало во мне интерес. Было очень весело наблюдать как она становится милой и пушистой при мне, для меня… Я ломал ее, а она этого даже не понимала. Все также дразнила, все также упиралась, но была моей и в моем распоряжении. Только мне казалось я ее любил. Ее наивный взгляд, когда я ей говорю полную чушь про то, где пропадал ночью. И все же, я любил ее. Она не боялась меня, но подчинялась моей воле, она была милой, но с дьяволом на плече. Я никогда не встречал таких, как она… Отец говорил мне не связываться с ней, а я не верил. Я был идиотом, который верил, что однажды она изменит меня и мы будем жить долго и счастливо. Мы поженились будучи совсем детьми. Глупыми детьми. А я занял пост твоего дедушки. Единственное, о чем я просил ее, не допускать ошибки природы в виде вас, детей. Но какая жалость… эта… дрянь… посмела забеременеть. А ведь я ее любил. — Тошнота подкатила к горлу и Алек молился, чтобы их «разговор» быстрее закончился.  — Я надеялся, что она некогда снова будет противостоять мне, а я буду получать наслаждение от ее гордо поднятой головы и идеальной осанки, от той алой помады, которую так хотелось размазать во время поцелуя, чтобы каждый парень проходящий мимо нее знал, кому она принадлежит, чья она игрушка. Но она сломалась. Как по мне, слишком быстро. Такая слабая и такая ничтожная… А эти ее попытки защитить вас от меня… Она ничтожна, и Аида станет такой, поверь мне на слово, сынок. — Это предложение было последней каплей для парня, и единственное что он смог сделать, это опрокинуть стул на пол, сдерживая злые слезы. Хлопнул дверью под смешок отца.