***
Через минут десять, когда Киллиан переоделся и сообщил отцу Брайну, что отправляется домой, они шли по парку, оставляя за собой небольшие углубления в снегу. - А что это были за мальчики, которых вы провожали у церкви? - Обычные. Местные, - он пожал плечами. – Ходят на хор и на мои уроки. - Вы что-то преподаёте? – интерес не был фальшивым. - Уроки игры на гитаре. - Правда? – ее глаза стали еще шире, а улыбка словно ожила. И Киллиан взглянув на нее, не смог сдержать свою. Наверно, это смутило Эмму, потому что уже через секунду она перевела взгляд на местные деревья. - Немного. Я преподаю, но, откровенно говоря очень долек до Джона Дикона. - Думаю местным пацанам Джон не нужен. С ним бы они потеряли любое желание играть. - Ты намекаешь на то, что я их наоборот своей игрой стимулирую? – он говорил это обиженным тоном, но в глазах мерцал огонек. С начала Эмма пожала плечами, но уже через секунду рассмеялась. Киллиан тоже. - Вы не находите, что в наше время, все как-то увлечены музыкой? Каждый второй, на чем-нибудь да играет. Ну или поет. - А разве это плохо? - Нет, совсем нет, - она замотала головой. – Просто, это странно. - Возможно, - и Киллиан слегка пожал плечами. – Но зато звучит красиво: Десятилетие музыки и засвеченных снимков. Эмма улыбнулась, слишком нежно, и подняла голову в верх, наблюдая как мелкие снежинки ложатся ей на лицо. – Вот бы послушать, - добавила она совсем неожиданно. - Что? – в недоумении спросил священник. - Как вы играете. Он помолчав, все же ответил. - Может когда-нибудь, - и они продолжили путь, размышляя каждый о своем.***
На перекрестке, Эмма предложила зайти в магазин и докупить продуктов к, привезенной ею, бутылочке вина. Киллиан отказался, сославшись на то, что после их последней встречи, он стал больше заботится о своем холодильнике, ну и о себе в придачу, так что, все для хорошего вечера у них уже есть. Эмма лишь пожала плечами и сделала шаг в нужном направлении.***
- У вас похолодало, - она поёжилась, сильнее запахивая кофту. Шерстяную, серую с толстой полоской внизу. - Да, пожалуй. Может тебе принести одеть что-нибудь еще? - Не стоит, скоро согреюсь, - чуть улыбнувшись, она продолжила помешивать будущий глинтвейн. - Тебе не кажется, что этого много? - У священников есть какая-то норма? – Эмма удивленно округлил глаза и это больше было похоже на испуг, ежели на простой интерес. - Нет, - он спешил ее успокоить. – Просто не думаю, что мы все это выпьем. - Не страшно, - она пожала плечами и больше ничего не сказала. Ведь действительно – не страшно. Когда напиток был готов, они расположились на полу возле батареи, чтобы было теплее. Продолжили разговор о музыке, невзначай начатый Киллианом, совсем не громко, скорее даже шепотом, делали большие паузы и обмакивали губы в горячем вине. Было хорошо. На столько хорошо, что Киллиан даже не заметил в какой момент его уголки губ поднялись вверх да так и застыли. Он сделал глубокий вдох и провел пятерней по волосам. Извинившись перед Эммой, он поднялся с насиженного места и побрел в ванную, где простоял довольно долго пытаясь смыть с лица улыбку и протрезветь. Ничего не получилось. Одна мысль об Эмме заставляла его улыбаться, и он вернулся на кухню, с подлинным ощущением счастья. - Вы действительно верите, что все это создал Бог? – неожиданно начала она. - Кухню? – выпитого было слишком много, чтобы видеть в вопросах нечто эфемерное. - Нет, - она с легкой улыбкой покачала головой. – Вас, меня и еще с миллион человек. Или сколько там, в последний раз, насчитала статистика? - Да, - просто ответил он. - Почему? – она уставилась на него заинтересованными глазами ожидая разъяснения. - Потому что... Потому что думать иначе – это словно верить, что Белый альбом мог появится сам, без Леннона. - А как же войны и болезни? Их что, тоже Бог создал? - Ну, война – это дело рук человеческих, - и он сделал глоток. – А болезни, да. Я думаю, их создал он. - Как кару? - Как обратную сторону монеты. Ведь, как бы мы поняли, что здоровы, если бы не было болеющих. И как бы поняли, что счастливы, если бы во круг не было ни одного печального человека. - Тогда, выходит кары нет? И можно жить, так как хочется? - Ну, - он выразительно задумался. – Наверное, если ты убьёшь пару тройку девственниц или начнёшь душить во сне младенцев, то тебе как-нибудь да воздастся. Но, я думаю, Ему совершенно до лампочки что ты ешь и с кем спишь. - А заповеди? - А что заповеди? Они придуманы людьми. Всегда были правила общежития. Эти тоже, только в масштабе. Он допил вино в кружке, немного дернувшись, в остывшем виде оно в горло не лезло, и растянула прям на полу. Головой к батареи, ногами к стене. Он открыл глаза и увидел, в небольшом пространстве, между стеной и, закрывающим из под низа вид, подоконником, небо. Совершенно чистое небо. Перед глазами сразу причудились мечты детства: звездные карты, подзорные трубки, компасы и еще множество того, чему названия Киллиан не знал, но был уверен что без них не обойтись, если нужно на корабле в ночи найти верный путь. И не обязательно домой. У него и дома то не было. Он говорил об этом как-то отцу Брайну, но звучало это так, словно он когда-то был болен, а сейчас все давно прошло. Но правда в том, что Киллиан не переболел. Ему становилось душно в одних и тех же стенах, улицах, кварталах. В семинарии спасало то, что там была учеба. Новые классы и учебники не давали надолго задуматься, что он «окаменел», но вот когда его назначили в церковь… Свое первое место работы, он сменил уже через два месяца. Просто что-то начеркал на листке в клетку и два дня, судорожно ждал ответ. Его перевели, потом еще раз и еще. За четыре года он сменил десять церквей и по всей видимости Архиепископу это надоело. В последнем письме был указан город Сторибрук и отдельным абзацем стояла дата его службы, которую Киллиан приравнивал к бесконечности. - Тогда почему вы не помолились за Лиама? – пока он размышлял, мысль почти ускользнула из головы. - Как бы мне не хотелось, я не идеальный. И мои действия, чаще всего не отражают моих мыслей. - Разве это не предательство? - Возможно. И я жалею об этом. Но мне хочется быть с тобой откровенным: Я не уверен, что если бы все повторилось, я бы поступил иначе. - А я верю в тебя, - и она улеглась рядом, положив голову ему на грудь. Он ничего не ответил, но нечто невероятно теплое и приятное разлилось внутри. Они лежали, на полу, в тишине, прислушивались к завыванию ветра за окном, а ее волосы щекотали ему подбородок и было в этом что-то невероятно притягательное и далекое. А сердце сжималось и, кажется, умоляло сделать хоть что-нибудь, но они просто лежали и слушали тишину. Пока Эмма не запела. Конечно, скорее, напела лишь пару нот, но этого хватило Киллиану, чтобы широко открыть глаза. - Идем, - и он резко встал, отчего горизонт закачался, словно он стоял не в своей квартире, а на корабле по среди океана. Он неряшливо надел пальто, помог сделать тоже самое Эмме и замотал на ее шее свой синий шарф. Возможно, так будет теплее. - Куда мы? - Я оставил в церкви свою гитару. Они шли по самой короткой дороге, через копоть и слякоть, отчего ботинки и концы его брюк покрылись мелкими черными пятнами, прижавшись к друг другу от ветра. Она держала его за руку и он чувствовал ее жар, через маленькую хрупкую ладошку. Киллиан не размышлял о правильности, нравственности и вере. Храм сейчас стал не более чем просто местом, где он мог услышать ее голос. Звонкий, чистый. Он не был уверен, осудит ли его Господь, но игра стоила свеч, даже если церковных. Отворив двери храма, они зашли внутрь оставляя за собой отвалившуюся с ботинок грязь. Было довольно темно, горела лишь пара лампадок, да столько же свечек, про которые забыл или специально оставил не погашенными отец Брайн. Но больше света было и не нужно, в полумраке казалось, что они всего лишь тени. Две потерявшиеся тени. Киллиан оставил Эмму на первой скамьи, а сам шагнул в темноту, но на удивление пробыл там меньше минуты, вернувшись уже с инструментом. Он уже знал что играть, популярный мотив просто пришел ему на ум, как только он коснулся гитары. И Киллиан был совершенно уверен, что Эмма знает слова, она просто не могла их не знать. Он сел по левую руку от нее и коснулся струн. Первый аккорд прозвучал довольно глухо, но второй и третий отразились от церковных стен, создавая невероятный глубокий звук. А потом она запела. Тонким и по-девчачьи звонким голосом, она растягивала слова написанные Фредди, порой меняя в куплетах порядок строк. Но о словах Киллиан думал мало. Он вообще почти не думал, лишь перебирал струны, менял аккорды и просто слушал ее голос. Это все казалось сном, и только легкое дребезжание струн под пальцами напоминали ему о реальности. Он был пьян. Он был счастлив. Он был влюблен. - Киллиан, - она позвала его по имени, как только закончили звучать последние ноты. Он уже знал, что ждет его, когда он обернется. Ее губы были теплыми, немного влажными и со вкусом выпитого вина. Он провел рукой по ее волосам, чуть запутывая пальцы в кончиках. Она же коснулась его щеки и по его телу пробежал легкий холодок. Не было ничего, кроме тишины и чуть покачивающегося, от проникающего ветра, света. Когда она слегка отстранилась, он открыл глаза и взглянул на ее руки. Они были словно, как у куклы. Тонкие, светлые, холодные и, казалось, очень хрупкие. Киллиан тут же представил, Эмму за роялем и то, как она с легкостью берет мажорный септаккорд. Он не знал, умеет ли она играть на рояле, но это было бы красиво. Не могло быть иначе. А потом они возвращались домой и мир штормил, качался и плакал, бросал в лицо мокрый снег с грязными листьями. Было темно и страшно потеряться, от того он держал Эмму за плечи, прижимая к себе все ближе. Вернувшись они упали на кровать не раздеваясь и Киллиан лишь успел кинуть взгляд на часы, которые стояли на прикроватной тумбочке. До рассвета оставалось меньше часа.