What happened?

— Что? — Дин вывернулся, захватывая щеки брата в свои ладони и заглядывая в каре-чёрные огромные глаза, сейчас с краснотой лопнувших сосудов вокруг радужок. Но больше Сэм не произнёс ни слова; только вцепился руками в свои плечи, будто ему было очень холодно, и судорожно задышал, опустив голову вниз, почти доставая подбородком груди. Казалось, он пришёл в себя, но только частично; его взгляд метался по полу, плечи вздымались слишком быстро, а всхлипы постоянно вырывались из груди. — Сэмми... — Дин быстро пришёл в себя, пытаясь обнять брата, но тот как-то резко отпрянул и впечатался спиной в стену, из всех сил пытаясь вернуть себе такое же спокойствие; так было лучше. В горле тогда стоял какой-то комок, мешающий заплакать от потери отца, разум уплыл из головы, позволяя отрешиться от всего происходящего. А теперь хотелось только зарыдать горько и громко, надрывая легкие и голосовые связки пронзительным воем. Дин глубоко вздохнул; слишком много событий за один вечер. За один гребанный вечер. Последний раз такое было, когда... когда мама сгорела на потолке, тогда ещё совсем маленький Сэм плакал почти час подряд, будто бы предчувствуя то, что произойдёт. А после, когда они сидели в машине скорой помощи, вообще молчал, только хлопая огромным глазами испуганно в разные стороны, отчаянно пытаясь понять своими детскими мозгами, что случилось. От этих воспоминаний сердце Дина больно защемило тисками вины; если бы он хорошо приглядывал за младшим братом, тот бы не заболел, если бы он не заболел, Джон бы не послал его, старшего сына, за лекарствами, а если бы... Слезы скрутили горло болезненными спазмами, страх забился под рёбрами. Господи... из-за него... погиб отец... Осознание било сильно, и прямо в сердце, прокручивая внутри острым наконечником. Больно. От такого. Черт, слишком больно... Когда их посадили в скорую, Дин все же подкрался незаметно к вновь отрешенному брату и быстро приобнял одной рукой за плечи, утыкаясь носом в лохматую макушку. Вины было слишком много. И какой-то совсем наивной части внутри казалось, что прижимая к груди последнее родное существо, станет легче дышать, глыба за солнечным сплетением хотя бы немного растает. Поэтому руки вцепились в Сэма ещё отчаянней и сильней, будто он — последняя веточка, травинка, держащаяся его над пропастью; теперь было не понятно, кто за кого держится. Сэм, так страшно по-взрослому, держал себя в руках: ни один мускул больше не дрогнул, ни одного всхлипа не врывалось, только тихое-тихое и очень тяжелое сопение. Дин так сильно хотел, что бы у младшего брата детство продлилось чуть больше, что теперь такое рьяное желание казалось просто детской, глупой мечтой. Особенно от его глаз; у всех десятилетних детей они сверкают радостью, счастьем и пылкостью запала, а у Сэма — ничего. Боль, пустота и безразличие. Нет, так не должно было быть! Ненавижу! Ненавижу! Тварь! Ублюдок!.. не могу... — мысли в голове путались, как нитки в клубке, и Дин уже не мог их различить; все свелось к бесконтрольной ненависти к себе и боли. Дикой, разрывающей боли. Он больше не управлял ими. Просто не мог. А они все поглощали тягучим, непроходимым болотом, и выныривать в реальность с каждой секундой становилось все сложней, поэтому просьба врача снова попробовать позвонить Бобби была услышана далеко не с первого раза. — Алло, Бобби... — Дин, привет, как поживаете, ребята? — Бобби... отец... он... он погиб... его кто-то убил... мы... мы с Сэмом сейчас в больнице... — О боже, вы в порядке? — Да... но Сэм... он... Господи, Бобби, он видел, как его убили... он почти ничего не сказал... — Ладно, так, сынок, постарайся успокоиться, хорошо? Ты нужен своему брату, слышишь меня? — Д-да... Бобби... приезжай побыстрее, пожалуйста... Голос Бобби, такой знакомый и до боли в груди родной, звучал обеспокоено; Дин слышал его испуг сквозь миллионы мегапикселей и уже не мог точно сказать, что чувствует сам. Осталось ли что-то внутри, кроме пронизывающего страха и боли? Казалось, что нет. Что все остальное, то, что свойственно детям его возраста, просто выжгло из груди, не оставив за собой ничего, кроме чёрного пепла — чего-то, что все время будет напоминать о том, что сгорело. Дин уже на автомате прижимал к себе Сэма; рефлекс, выработанный ещё десять лет назад — оберегать, защищать, поддерживать. Делиться своей энергией, силой и волей к жизни, даже если отдаёшь последние капли. Не жалко, если это заставит младшего брата хотя бы немного поднять уголки губ в доброй детской улыбке. Иногда кажется, что в мире больше ничего и не нужно. Бобби появился в больнице как-то резко, незаметно. Будто материализовался из воздуха. — Эй... — Дин лихорадочно вздрогнул от неожиданного прикосновения к плечу; врачи что-то делали с ними обоими, пока они сидели в белой палате, сухо пахнущей медикаментами и бинтами, но уже минут пятнадцать не трогали, поэтому появление ещё одного человека в комнате осталось незамеченным для погрузившего в свои мысли молодого охотника. Он резко вскинул голову, переводя на Бобби побитые зеленые глаза. — Как вы тут, Дин? — как можно тише спросил охотник, сочувственно поглядывая на Сэма, уснувшего прямо на коленях старшего брата; он выглядел настолько истощённым и уставшим, что создавалось ощущение, что его только что вытащили из пустыни Сахара, в которой он провёл всю жизнь. — Бобби... — Дин рвано всхлипнул, немного подаваясь вперёд; сейчас, когда рядом появился взрослый, которому можно доверять, захотелось просто сложиться пополам под одеялом и больше не держать себя в руках из всех возможных сил. Но он стиснул зубы, спрятав жалкую беспомощность как можно дальше. — Я... мне... Слова мигом куда-то испарились. Даже самые простые, казалось, просто не пролезали в узкое горло, поэтому решение молчать было принято почти сразу. — Сынок, что произошло? — Бобби говорил тихо, не желая будить Сэма, так по-детски подложившего правую руку под щеку. — Я... я не знаю... Бобби... я просто... просто пришёл, а там... кровь... так много крови... — в голове одной сплошной волной пронеслось все: окровавленный труп отца, его глаза безжизненные и холодные, целая лужа густой бордовой крови и Сэм... крепко сжимающий нож в своих детских руках. Отчаянные рыдания больно подскочили к горлу, и Дин понял, что не выдержит, просто не сможет. — Бобби, посиди, пожалуйста, с Сэмом. Я сейчас в туалет схожу и вернусь, — он поспешно, но стараясь как можно аккуратней вылез из-под сгруппировавшегося на нем брата и рванул к двери ванной; дрожащие руки с трудом справились с непослушной задвижкой, сердце колотилось так, что пульс болезненным эхом отзывался в висках. Дин со свистом втягивал холодный воздух, пытаясь хоть немного успокоиться, дышал часто-часто и тяжело, а после, полностью обессилив, свалился возле стены, сложился в три погибели и надрывно зарыдал.