Всего лишь оруженосец - 4. "Право решать"

      Рябушки за прошедшие годы ничуть не изменились. Вот разве что за рабочим столом, проглянувшим через оконце дома шорника, сидел теперь не мастер Уррик, а его приемыш-подмастерье, да у лавки травника крутилась какая-то девчонка, то ли внучка, то ли правнучка старика. Иррчи не узнавали, наверное, забыли даже Белку, не то что какого-то там оруженосца в морду. К тому же богатая опушка капюшона скрывала половину лица, а сам плащ выглядел так, как не у всякого богатого эрла: та самая драконья кожа с перепонок была подбита волчьим мехом, а по краю оторочена лисьими хвостами. Заказывая плащи, эрл Рримар не экономил, так что сносу им не будет долгие годы, разве что опушку придется подновить лет так через десять или подклад протрется.       Иррчи не стал заезжать в харчевню, хотелось поскорее расквитаться с добровольной повинностью и отправиться назад. В переметной суме еще было довольно вяленого мяса и копченых колбасок, купленных в Орогаче дня три назад. На обратном пути заедет, докупит хлеба в дорогу, может, и молока выпьет. А сейчас — вперед, к окраине села, к крохотному двору на отшибе.       С высоты седла Иррчи видел весь двор. Нахохлившихся кур, пытающихся что-то выгрести из-под снега, кое-как расчищенные тропинки к дровянику и хлеву с сеновалом. Откинув капюшон, он насторожил уши: в доме вдова Терреса с кем-то разговаривала. Насколько он помнил, у нее не водилось даже кошки, чтобы поговорить. Хотя, может, кто-то польстился на еще нестарую и вполне симпатичную бабенку? Он уже приготовился спешиться и войти в калитку, когда дверь открылась. Иррчи приморозило к седлу.       — И кур покорми, поганка! Ишь чего вздумала — играть она пойдет!       Выскочившая на крыльцо девчушка — на вид лет трех — была точной копией Алверра, только что одетой потеплее и с заплетенной в косичку гривкой. Она прижимала к щечке ладошку, а под золотисто-палевыми пальчиками багровел след пощечины. Иррчи пришлось почти до крови прикусить губу и снова закогтить ладонь, чтобы остановить магию, готовую выплеснуться чем-то страшным и темным на голову вдове. Он вглядывался в ребенка, отмечая потихоньку всплывающие различия. Да, синие глазенки блестят от слез, но выражение на личике скорее упрямое и сердитое, чем затравленное. Да, хвостик тоненький — но не поджат, а мечется, хлещет по ногам. Чем дольше он смотрел, тем больше отпускало его бешенство, тем легче становилось на душе. И тем тверже вырисовывалось решение.       Он все-таки спешился, накинул повод Белки на столбик забора и толкнул калитку.       — Дяденька, вы кто? — звонким колокольчиком прозвенел тонкий голосок девчушки.       — Оруженосец эрла ур-Ревалир, — Иррчи опустился перед ней на одно колено, словно перед леди, заглянул в глаза, отмечая, что цвет у них все-таки чуть иной, без прозелени, зато в густую-густую лазурь. — Я приехал за тобой, малышка.       Девчушка, кажется, поняла только вторую часть фразы, потому что сначала широко распахнула глаза, а потом отшатнулась, заверещав:       — Мама, мама!       Дверь снова распахнулась, явив недовольно упершую руки в бока вдову, постаревшую чуток, с парой неглубоких еще морщин на лице, но по-прежнему симпатичную.       — Я кому сказа... Ох!       Иррчи поднялся, отметив, что смотрит на нее сверху вниз. Удивительное дело, он и не замечал, что настолько вытянулся.       — Здравствуй, Терреса.       — И тебе... вам... — вдова явственно замялась, обшаривая взглядом его одежду. По лицу видно было: узнала, но не вязался у нее Иррчи нынешний — и тот, что когда-то ночевал на сеновале, довольный и миской каши.       — Зачем явился? — наконец спросила она, как-то даже почти устало.       — Сама не догадываешься? — Иррчи насмешливо прищурился, невольно копируя эрла Рримара. — Уж не попроситься переночевать.       — Яррана, иди. И о курах не забудь, ну! — вдова сверкнула глазами на навострившую уши девочку. — Замечу, что подслушиваешь — спать на животе будешь!       Пискнув и прижав ушки, девочка убежала, а вдова махнула Иррчи.       — В дом иди. Поговорим...       Иррчи кивнул и вернулся за Белкой, отвел ее под навес, не расседлывая, подвязал торбу с овсом. Он догадывался, что разговор будет не из легких, но не рассчитывал, что задержится надолго. Все равно, даже если Терреса заупрямится, он увезет девочку. Яррана... Имя ей подходило, такое звонкое и немножко даже воинственное. Ершистое, как и она сама, подумалось ему с улыбкой.       Вдова ждала. Сидела за столом, положив руки перед собой, смотрела молча, когда вошел, обтрясая снег с сапог и плотно прикрыв за собой дверь, а потом и полог.       — Забрать хочешь? — глухо спросила она. — Что, эрл твой занемог, раз новых не наделал?       — Не твоя печаль, Терреса. Да, я заберу девочку, согласишься ты или нет. Эрл признает ее полноправной дочерью, не бастардом.       Иррчи вез с собой около полусотни "воронков", готовый платить за найденную кровь эрла Рримара. До сих пор вся полусотня болталась в кошеле невостребованно, но предлагать деньги сразу он не торопился, ждал, что скажет вдова. Она молчала. Смотрела, потом резко хлопнула ладонью по столу.       — Ладно. Забирай! Все одно я ей и приданого-то собрать не смогу. Какая девке жизнь — за старухой ходить... И денег мне эрловых не надо! На кой они мне?..       — А что надо? — мягко, почти ласково спросил Иррчи. Потому что знал — надо, еще как надо. Если даже от полновесного серебра отказывается, значит, что-то другое нужно. Его коробило то, что она вот так легко и просто отрекается от дочери. И в то же время он ее понимал: по селу, небось, кумушки уже все языки отболтали, обсуждая распутную вдовушку, нагулявшую девку с мимоезжим рыцарем. Терресу и так-то не слишком любили в Рябушках. То ли пришлая она была, то ли ее покойный муж взял откуда-то со стороны, а вот не прижилась толком, не вросла. Потому и дом на отшибе, потому и не польстился никто из сельчан на нее.       — Мужика мне... — тихо откликнулась Терреса. И полилось, выплеснулось, что давно, наверное, сказать хотела, да некому было: — Чтобы не одной доживать, понимаешь? Хоть какого, кривого, косого, хромого! Все приму, все обласкаю, но своего! Дочь-то, она уйдет в чужую семью, что сейчас, что позже — а я опять одна останусь, понимаешь, Иррчи?       И это каким-то чудом вспомнившееся ей имя прозвучало так... Таким тоном к Бесхвостой Матери обращаются, прося благословения, моля о несбыточном, но таком желанном. Он ошарашенно похлопал глазами, аж отшатнувшись слегка.       — В своем ли ты уме, женщина? Я тебе кто — Прародитель-Хвостатый, чтоб чудо совершить и из снега тебе мужика слепить-оживить?       А в памяти уже перебирал все известные приворотные наговоры. Пообщавшись с сельчанами Заозерья и остальных деревушек лена, он изрядно пополнил копилку своих знаний в этой нехитрой, а иногда и очень хитрой народной мудрости. Видно, что-то в его взгляде все же мелькнуло, и Терреса, с истинно бабской проницательностью это заметила. Заметила и подалась навстречу, глядя с жадной надеждой, отчаянной и горькой.       — Решай, эрлов оруженосец. Решай... А я пойду Ярране вещи соберу. Путь-то не близкий.       Чем-то она шуршала и громыхала в закуте за тканой занавесью, а Иррчи сидел, думал, оглядывая открытое взгляду пространство. Печной угол скрывала тщательно задернутая домотканина, у окошка, затянутого бычьим пузырем, стояла снаряженная для работы прялка, а на лавке, накрытой шитым из лоскутков одеялом, лежала грубовато вырезанная лошадка. Иррчи усмехнулся, поняв, что лошадка была раскрашена, как Беляк.       Интересно, а рассказывала ли Терреса дочери, кто ее отец? Хотя, если не рассказала она, уж всяко просветили деревенские злые сплетницы. Может, потому и согласилась Терреса так быстро, что девочку заклевали? Он подумал еще и мысленно покачал головой — нет, в первую очередь дети страдают от злых слов ровесников, а шпыняй Яррану местная детвора, она вряд ли рвалась бы со двора, «поиграть». Хотя он мог быть и неправ. Сам никогда в селе не жил, все семь первых лет проведя в храме, а храмовых сирот и за ворота редко отпускали, дел хватало без праздных прогулок. Так что все его знания о деревенской жизни основывались на виденном в Заозерье и тех селах и деревушках, в которых останавливались, путешествуя с эрлом. Иррчи не жаловался на наблюдательность, это было необходимое для оруженосца умение, и его он развивал старательно.       Стукнула дверь, в сенях завозились, топоча: Яррана докормила кур и не утерпела, егоза, даже о желании погулять забыла, любопытство пересилило. Иррчи думал, что понимает ее: большой и страшный дядька явился незванно-нежданно, заявил, что приехал за ней. Как тут не остаться? Еще подумалось: что он станет делать, если девчонка заупрямится и не захочет ехать? Силой отрывать дитя от матери? На такую жестокость он способен не был, как ему казалось. Дурень, все же, уезжая, отчего-то вовсе не подумал, что вряд ли ему повезет так, как с Алверром, который только счастлив был уехать с чужаком куда глаза глядят, подальше от вечно шпыняющей и попрекающей куском хлеба тетки, от каждодневно заливающего зенки дядьки, который мог и поколотить, не разбирая, свой ли или байстрюк под руку попался. И даже Алверр время от времени вспоминал двойняшек, которые его любили, по малолетству еще не понимая взрослых обидных слов. А тут — мать. Пусть и распускающая руки, пусть и орущая время от времени на «позорницу», из-за которой потеряла всякую возможность устроить свое бабье счастье, но все же мать, родная, любимая безусловной детской любовью. Иррчи не знал, как вести себя, какими словами уговаривать ребенка.       Занавесь, отделяющая сени от избы, тихонько сдвинулась. Он и видел это только потому, что специально сел вполоборота ко входу. В щелочку заглянул любопытный синий глаз.       — Иди сюда, Яррана, — позвал Иррчи. — Иди-иди, не бойся.       — А я и не боюсь, — девчушка проскользнула в комнату, смешно насупилась и принялась с сопением выпутываться из кожушка.       Иррчи усмехнулся: вот уж кто нравом в отца пошел. Алверр, при всей внешней похожести на эрла Рримара, был все же ребенком довольно тихим, еще не совсем отошел от затюканности, не привык к тому, что протянутая рука не несет в себе обиды и боли. Потрепать-то по гривке эрлова сына норовили все служанки, а то и стражи замка, но доверял мальчик пока только отцу и Иррчи. Эта же… Ой, не будет Яррана примерной эрлеа, которой полагается уметь шить, вышивать, знать немного счет и письмо, чтоб вести учетные книги, петь и играть на арфе. Такая, скорее, будет бегать на задний двор, исподтишка поглядывать, как тренируются мужчины, а там и лошадку запросит, меч тренировочный утащит. Не то, чтобы не встречались такие и сейчас среди благородных эрлеа. Только не принято это. Вот если в роду мужчин нет или младенцы только… да и тогда эрл-лорд скорей кого-то из своих безземельных рыцарей направит, сперва маршалом замка, а там, глядишь, и перейдет титул новому эрлу, прибравшему к рукам и вдову, и земли.       — Поедешь со мной? — Иррчи смотрел, как девочка деловито ставит лукошко в кут, ко всякой «черной» утвари, лезет к печной заслонке, натянув почти до локотка толстую шитую рукавицу, чтоб не обжечься.       — А ты кто, дяденька? Ты мой папа?       Он покачал головой, усмехаясь:       — Похож, разве?       Яррана, цапнув из устья печи еще горячий пирожок, опасливо покосилась куда-то за занавесь, где продолжала шуршать перекладываемыми вещами ее мать, шагнула к нему, впиваясь еще детскими, не сменившимися клычками в сдобу. Жевала и рассматривала, внимательно изучала его лицо, одежду, рукоять снятого с пояса и отложенного на лавку меча.       — Не. Ты чернявый, как Гарькин отец. И Гарька чернявый.       — Верно. Матушка тебе не рассказывала разве об отце?       За занавесью негодующе фыркнула Терреса, но ничего не сказала.       — У него глаза, как у меня, — наморщив лобик, Яррана облизала пальцы и чуть оттянула нижние веки, словно дразнясь. — А у меня они синие. А еще у него хвоста нет.       — Есть, только половина, — уточнил Иррчи, сдерживая смешок. — Вторую в бою оттяпали.       Девчушка схватилась обеими ручками за свой хвост, сочувственно вздохнула:       — Больно, наверное, было?       — Больно, но он мужественно вытерпел. Твой папа — сильный рыцарь, эрл.       Кажется, для нее это «эрл», «рыцарь» — были понятия совсем далекие. Ну, в самом деле, много ли их, рыцарей-эрлов и безземельных, через Рябушки проезжает? Вряд ли она больше одного раза видела за свою коротенькую пока еще жизнь. А сколько там уж запомнила — то и вовсе неведомо.       — Ты на него очень похожа, малышка. И он будет очень рад тебе.       Терреса, наконец, вышла из кута, плюхнула на лавку увязанные в узел вещи, скривилась в неверящей усмешке:       — Так уж и будет?       Иррчи не ответил ей, смотрел только на Яррану, как в синих глазенках удивление и непонимание сменяются опасением.       — Мама, мы поедем к папе?       — Ты поедешь. Слушайся дядю Иррчи, не вздумай ему перечить.       — А ты?       Малышка потянулась к матери, но Терреса стряхнула ее ручонки со своей юбки, отшагнула, словно проводя этим черту между собой и дочерью.       — А я — нет.       — Терреса, — Иррчи чуть прихлопнул по столу, отвлекая внимание на себя. — Есть у тебя какая-то безделица, чтоб постоянно на теле была? Лунница Бесхвостой Матери, например?       Женщина заморгала, потянулась рукой к вороту, вытянула висящий на засаленной суровой нити позеленевший чеканный диск, сняла через голову и положила на край стола, глядя чуть опасливо. Иррчи взял амулет, поднялся и вышел, бросив через плечо:       — На двор пока не ходите.       Не то чтобы они ему помешали или увидели бы какое-то непотребство. Просто он привык уже магичить или в одиночестве, или в присутствии своего эрла, и никак иначе. Да и не хотелось ему, по чести, слышать, как Терреса будет уговаривать дочь уехать. И без того на сердце внезапно образовался тяжелый камень.       Он вышел под яркое зимнее солнце, крутя в пальцах лунницу. Мысли теснились в голове, не позволяя сосредоточиться на наговоре. Благодетель, выкусни тебя дери! Поглядел на Алверра и решил, что и остальные байстрюки эрла внезапно будут так же несчастны и только рады попасть под крыло отцу? Заигрался ты, Иррчи-оруженосец, решил, что вправе менять людские судьбы.       Пальцы сжались на медяшке до боли от врезавшихся краев, и ему внезапно подумалось: а так ли уж он неправ? Что ждало бы малышку Яррану здесь, в Рябушках? Жизнь пусть и не на грани нищеты, но и не больно сытная, каждодневный тяжкий труд, к сорока годам грозящий согнуть ее спину и избороздить лицо и руки морщинами, презрение в чужих глазах за то, что рождена байстрючкой? Одиночество, потому что никому не нужна такая, невесть чья, дочь гулящей бабы — обреченная стать такой же, как мать, принимать в своем доме мимоезжих рыцарей, раздвигать перед ними ноги, чтобы получить утром пару монет, а то и вовсе ничего?       Иррчи зло пнул ком снега. Нет, он все правильно сделал. Сделает. И задуманное — верно. Пусть Прародитель-Хвостатый и Бесхвостая Мать простят ему самоуправство, но он сделает это. Заставит всех в Рябушках забыть о том, что у вдовы Терресы была когда-то дочь.       На волне этой злости приворотный наговор лег на медную побрякушку маслянистым блеском, впитался в нее, проявляясь в самой середине чеканного узора крохотным глазком кроваво-красного камня. На самого Иррчи он не действовал, как на создателя, но держать в руках лунницу стало неприятно. Хотелось вымыть руки со щелоком и поскорее покинуть село.       Иррчи вернулся в дом, окинул внимательным взглядом уже одетую для долгого пути Яррану и складывающую в холщовый мешочек еще теплые пироги Терресу. У обоих были заплаканные глаза, обе молчали. Девочка теребила в руках лошадку и смотрела в пол.       — Нам пора, — сказал Иррчи, испытывая настоятельную потребность как можно скорее выйти отсюда. — Твой амулет, Терреса. Носи не снимая. Никогда, ни в бане, ни в постели.       Она кивнула, неловко положила перед ним на стол мешок с пирожками.       — Вот, собрала немного…       — Да хранят тебя Прародитель-Хвостатый и Бесхвостая Мать, — отозвался Иррчи, пристегивая к поясу меч и надевая плащ. — Яррана, идем.       Девочка вскинула на мать полные отчаяния глаза, но та отвернулась к печи, не произнеся ни слова. И Яррана вышла, опустив голову. Иррчи смотрел на ее поникший хвостик и кусал губы. Но тоже ничего больше не сказал, вышел, плотно притворив за собой дверь в дом, подсадил девочку в седло и повел Белку прочь со двора.