Эгоист

      Поток студентов мешает сосредоточиться. Они гудят, возмущаются, смеются. Делают всё, только не молчат. И единственное, что закрывает Сехуна от этого переполоха — его машина, в которой он чувствует себя слишком комфортно, чтобы выходить во внешний мир. А ещё рядом со входом, оперевшись о колонну, стоит Минсок, прижав телефон к уху. Совершенно нетрудно догадаться, кому он звонит — телефон Сехуна содрогается в вибрации на соседнем сидении. И из-за этого не хочется выходить вдвойне, но всё же приходится.       — Наконец, — фыркает Минсок, точно гордая породистая кошка. Больше он ничего не говорит, только кивает в сторону входа — зазывающе и весьма дружелюбно, начиная идти в его сторону первым.       Сехун идёт следом на удивление тихо и задумчиво. Он хмурит брови, не обращая внимания на шум и гул коридоров, отражающихся о высокие потолки. Минсок рядом молчит, только послушно направляет Сехуна в нужном направлении, потому что знает, что он особо никогда не интересуется тем, что у них сейчас, какой кабинет и что задали. Все знают, что Сехуну образование купят, как машину или домик на берегу моря. Просто потому, что так тоже можно.       Минсок на Сехуна явно в обиде. Пусть он и привычно молчит, пусть беспокоится, звонит ему. Но он обижен, и это чувствуют все, кроме самого Сехуна. Минсок — это отточенная мраморная статуя, на которой даже пылинка долго не задержится — побоится испортить точёную красоту. Сехун не боится. Всё его нутро уверено в том, что Минсок — только его драгоценный камень.       Сапфир. Именно с этим камнем он ассоциируется. Такого же холодного цвета, но невероятно глубокого и аристократичного. И Сехуна морозит от одного только ощущения, что эта драгоценность — его, полностью и наверняка. Потому что Минсок не ярый противник его игр. Он понял, что иногда нужно промолчать, иногда — смириться. Для Сехуна этот вариант — идеальный. Но что-то в его планах дало трещину.       Университетские будни не вселяют никакого интереса, но слишком шумные девчонки, собравшиеся в группу, добавляют ещё и раздражения. Им бы замолчать хотя бы для общей тишины, потому что они и есть главный источник шума, но никто затыкать их, кажется, не собирается. Все подхватили эту волну. Их посадили в аудиторию, заставили ждать нужного времени на перемене. Некоторые возмущались той первой паре, на которую они пошли — мол, можно было и отменить. Но это всё равно не пятнало общего возбуждённого настроения.       — Мин-хён, ты же пойдёшь на баскетбольный матч? — спрашивает какой-то парень, и Минсок прекращает читать лекцию с прошедшей пары и поворачивается к нему всем корпусом — парень сидит прямо позади него.       — Конечно, там же все наши будут! — отвечает он, даря свою самую искреннюю улыбку.       Минсок улыбается. Когда видит черлидерш, размахивающих чёрно-белыми помпонами; когда помогает новенькому купить в столовой обед; когда одногруппники его спрашивают на практическом задании о какой-то глупости, на которую бы стоило разозлиться, он улыбается. Кому угодно, только не Сехуну.       — А ты пойдёшь? — тот же парень обращается к Сехуну, больше из вежливости, и теперь Минсок просто не может его игнорировать — поворачивается и смотрит уже на него. Меняется в лице.       — Пойду, — безэмоционально отвечает Сехун, продолжая копаться в телефоне. Глаза натыкаются на двенадцать пропущенных от неизвестного номера. Но неизвестным его считает исключительно смартфон, потому что последние четыре цифры въелись в его память и никак не вымываются даже потоком другой, такой же пустой информации, которая ему не нужна. Это номер Минсока. И Сехун бы удалил его, если бы вообще сохранял.       Им приходится ехать в другое место сразу после начала второй пары, чтобы успеть к двенадцати часам. Тесный автобус никак к себе не располагал, поэтому Сехун уселся в машине, заодно цепляя пальцами за край чужой синей кофты. Минсок поедет с ним, даже если тысячу раз обижен, или что он там себе ещё напридумывал.       По ступеням университета спускаются шумные парни, одетые в чёрную форму. Вкрапления белого в строчке воротника и низа цепляют взгляд, потому что команда выглядит огромной кляксой, словно собралась на похороны, а в подарок несут баскетбольный мяч, который один из них крутит на указательном пальце. И кто подбирал им такую расцветку? Чёрно-белый цвет совершенно не настраивает на победу, как, например, агрессивный красный, успокаивающий синий или стандартный оранжевый.       Приходится отвлечься от внутренних возмущений на сидящего рядом Минсока. Ему на телефон приходит оповещение, и он тут же присоединяет к телефону провод наушников и отворачивается к окну. Больше с его стороны не слышно никаких звуков — только тихое сопение.       Честное слово, на этом сомнительно-интересном мероприятии было народу в раза два больше, чем училось в их универе. Кто-то подметил, что это вполне нормально. В здании собрались команды двух университетов и вся их поддержка в виде кричащих девчонок и одногруппников.       Когда они заходят внутрь и их усаживают на трибуны, Минсок всё ещё рядом. Он что-то бурчит и смотрит на поле, где уже началась первая четверть матча. Их чёрные кляксы, которые в конечном итоге оказались «Пантерами», не собирались уступать этим «Землекопам» в зелёном. Сехун просидел так практически до самого конца, принимая банку газировки из рук Минсока, когда на поле начало происходить что-то невообразимое, сопровождаемое криками и орами. Он решает всё же сосредоточиться, хотя бы на последних минутах этой не особо интересной игры, поднимая взгляд на бегущего в сторону чужого кольца великана.       И видит его. Тот самый парень из деревянного бара отточёнными движениями ведёт баскетбольный мяч, успевая вытирать вспотевшую шею воротом чёрной спортивной майки с белыми цифрами на ней. У Сехуна перед глазами рябит это «61», и он никак не может понять, что это и почему эти две несчастные цифры и этот парень вообще стали для него что-то значить. Раньше он бы прошёл мимо, даже не обратил бы внимание на странный шум. Потому что спортсменов воспринимал как стадо потных мужиков, больше похожих на обезьян, особенно когда те повисают на баскетбольных кольцах и орут как настоящие приматы. Словно это правда что-то значит.       Но для Сехуна это всё резко приобрело смысл, как если бы он сам оказался там, на поле, если бы ему действительно нравился баскетбол всей душой. Он чувствовал. И вот сейчас, когда этот парень прыгает вместе с мячом и кидает его в кольцо своего противника, когда громким криком показывает, насколько счастлив и то, каким трудом ему далась эта победа, он совсем не выглядит глупо и, уже тем более, его нельзя было сравнивать с тем образом, который обычно Сехун крутил в своей голове.       Кроме цифр на его спине мелькает ещё и имя, и Сехуну в мозг врезается это «Чанёль», когда парень поворачивается к нему спиной, только на секунду переставая мельтешить от радости. И сердце бьёт в грудину сильнее обычного, словно толкая навстречу. В этот момент, когда сехуново сердце чуть ли не вышло из строя, в его сторону пристально начинает смотреть Чанёль. Он выглядит донельзя довольным, словно кот, выпачканный в сметане и жутко гордый тем, что сумел достать лакомство. Дикий кот, которым гордишься, на которого можно только смотреть, а трогать — только когда гордое животное, чувствующее свою значимость и любовь хозяина, разрешит.       Сехуну подумалось, что, поставь Чанёля перед Минсоком, то первый разорвёт его в клочья. Потому что Минсок создан для подчинения. Каким бы красивым и элегантным он ни был, он — домашнее животное, на которое смотреть и дышать можно круглосуточно, только руку подставь, и макушка сразу о неё преданно потрётся. Но к доступности интерес быстро пропадает, гораздо интереснее чувствовать вкус добычи, когда она досталась тебе с трудом. И Сехун с полной уверенностью спускается с трибун под непонимающий взгляд Минсока, всё ещё не осознавая, что сам является добычей. На нём сконцентрировано всё внимание, только девчонки из команды поддержки продолжают выкрикивать незатейливые кричалки. Команда-соперник, проигравшая на собственном поле, уходит под успокаивающий голос своего тренера.       — Хера! — слышно громкий бас. — Кто снизошёл до нас, рабов, сам лорд О! — Чанёль говорит громко, чтобы вся команда посмеялась тоже. Потому что Сехун, окружённый целой стаей диких волков, слишком беззащитен. Пусть он хоть трижды сын богатого папочки, этим ребятам глубоко плевать.       — Да, — высокомернее некуда. — Я снизошёл до вас, обмудки.       Он чувствует этот вкус — месть на чёрном блюде, свеженькая, только что приготовленная. С особым наслаждением он наблюдает за тем, как в лице меняется не только Чанёль, но и вся команда — приятный бонус. Только на Чанёля он смотрит будто через пелену тумана, не видя бешеных глаз, но зато всё прекрасно чувствуя. Он, кажется, понял, в чём здесь дело.       Чанёль весь изнутри кипит, он уже успел расплющить это гордо поднятое вверх лицо о пол спортивного зала, оставить россыпь синяков на рельефе подтянутого тела. Всё это он чувствует, всё это — его мысли, отражающиеся в чёрных от гнева зрачках и в не менее чёрном сердце Сехуна.       — Ты, блять, не понял? — утробно рычит он, но ближе не подходит — точно знает, что один шаг, и всё, он сорвётся. — Мне на тебя похуй, — получается на выдохе, пока он сам себе не верит. Сехун не верит тоже.       «Не приходил раньше, так нахуя пришёл теперь» — думает Чанёль, всё же срываясь со своего места. Только не на Сехуна — он и так занял слишком много места в его мыслях, а в раздевалку, одаривая симпатичных чирлидерш своей обворожительной улыбкой, мол: «Всё нормально, конфликт улажен». Но меж рёбрами, прямо там, где сердце надрывается и бьётся о мешающие стенки, конфликт только прогрессирует, набирает обороты. Буря внутри него поднимается с каждым шагом, и, когда он уже доходит до нужной двери, вся команда видит его донельзя напряжённую спину.