Холодный осенний ливень бил по окнам автомобиля, вынуждая прятаться в нём даже после того, как в университете начались занятия. Выходить не было никакого желания, мокнуть — тем более, поэтому Сехун, слегка откинув назад сиденье, смотрел на то, как капли бегут по стеклу с разной скоростью, врезаясь друг в друга и становясь сплошной стеной. Ливень выдался знатный — он обрушил на землю всё то, что держал долгие три месяца лета в тот момент, когда Сехун уже подъезжал к зданию университета. Но второй, и больше похожей на правду причиной оказался стоящий под деревом Чанёль. Он что-то смотрел в телефоне, старательно прикрывая его своим худи, которое специально для этого натянул на лицо, позволяя всем желающим разглядывать белую майку под ней. Не было видно ни лица, ни торчащих ушей, но Сехуну казалось очевидным считать, что там, под деревом, сейчас стоит его грёбаный соулмейт. Он, видимо, тоже не слишком спешил на занятия, увлечённый ведением переписки (или чем он там ещё занимался, смотря в смартфон?) и Сехуну подумалось, что лучшим вариантом будет вторгнуться в его личное пространство.
Ступив под ливень, это липкое желание, оказаться рядом и завладеть, резко исчезло, он ещё раз взглянул на парня под деревом, уже изрядно сомневаясь в своих предположениях. Что это за сила родственных душ такая, что совершенно в ней не сомневаешься? Взгляд прошёлся по сильному телу и остановился на поджаром животе, к которому прилипла белая майка, просвечивая и показывая каждый изгиб и рельеф. Сехун даже смог разглядеть несколько старых бледных шрамов ниже пупка, справа, прямо рядом с резинкой трусов, показывающейся из-за отсутствия ремня на тёмных джинсах. Сехун усмехнулся этому зрелищу и вновь зашагал в старом направлении, забывая и про дождь, и про свои мысли — их быстро вытеснило желание завладеть и подчинить.
Это своеобразное укрытие из раскидистого дуба Чанёля явно не спасало — капли всё равно находили его, стекали по сильным рукам, заставляя мурашки бегать туда-сюда без точного направления. Сехун ощущал на себе чужой озноб с каждым шагом всё чётче, и Чанёль, то ли услышав хлюпающие шаги, то ли на таком же подсознательном уровне понимая, что Сехун рядом, нырнул обратно в своё худи и спрятал телефон в её карман, туда, где было более-менее сухо. Сехун остановился в нескольких метрах от него, словно передумал, но то, с каким напором он смотрел Чанёлю в глаза говорило только о том, что Сехун строит из себя хищника, того, кто контролирует ситуацию, того, кого в первую очередь интересуют интересы стаи. А у Сехуна даже друзей, кроме Минсока, и не было. И всё же он первым не удержался и подошёл к Чанёлю вплотную, грудь к груди, глаза в глаза, едва держась, чтобы не вытащить руки из карманов джинс и не начать исследовать тело, на которое и так успел наглядеться. Дыхание сбилось, и Чанёль хмыкнул, подмечая это изменение. Где эта дерзкая маска? Почему он видит повиновение в этих глазах?
— Добыча, — с издёвкой прошептал Чанёль, вытягивая шею вперёд и касаясь своим носом кончика чужого, с упоением наблюдая за тем, как Сехун пытается сдержать свои эмоции, что явно бесполезно, если знать, что его читают, как открытую книгу. Не потому, что Чанёль такой проницательный — они всего-то повязаны друг с другом. Они — два весла одной лодки: одно сломается, утонет, а другая не может, не умеет грести в одиночку, даже если раньше делала это сто раз.
— Чёртов соулмейт, — хрипит Сехун, прежде чем не удержаться и столкнуться своими губами с губами напротив. Никто и не возражал, наоборот, Чанёль с охотой поддержал такое себе проявление чувств наравне со слабостью — ему нравилось смотреть на то, как самоуверенный донельзя Сехун распаляется перед ним, показывает свои слабости и желания, с которыми не в силах справиться.
Их дыхание сбитое, потому что кто-то, кажется, простыл, поэтому постоянно прерывает это их своеобразное признание друг друга, но понять, кто именно этот простывший сейчас проблематично — они стали единым целым, слились как два самых редких ингредиента в секретном рецепте, дополняя друг друга и одновременно с тем не понимая, как так получилось и что для этого стоит сделать. Они всего-лишь есть, но так, словно это правильно только на уровне инстинктов, пока по мозгам проезжается мысль о том, что всё это слишком спонтанно, что прямо сейчас стоит выбросить все эти дурацкие мысли, ведь то, что происходит, никак по законам морали не должно было происходить. Но они делали это. Цеплялись друг за друга, сначала напирая в желании ухватить очередной поцелуй глубже и чувствительнее, как самый последний, то делали это слишком медленно, неосознанно, даже нежно.
В какой-то момент Сехуну всё же удалось вспомнить, зачем вообще приехал в университет, когда над столицей опасно нависали грозовые тучи. Удерживая Чанёля под затылок, он прижался своим лбом к его лбу и, в те моменты, когда у них не так сильно застревало в горле желание прокашляться, предложил:
— Полетишь со мной?
— Чёрт, — выругался Чанёль, и глухо засмеялся, не смотря на Сехуна.
Что только что между ними произошло? Неужели это было то самое сумасшествие, о котором так часто упоминали в школе на классных часах, посвящённых родственным душам? Единственное, что Чанёль помнит из этих уроков — это то, что выбраться из этого дерьма будет очень сложно. Ещё там была легенда про то, что их души уже были влюблены друг в друга в прошлых жизнях, и не могут друг без друга и по сей день. Встретить своего соулмейта не значило автоматически быть с ним счастливым — когда наваждение пройдёт, и каждый из вас сможет видеть мир перед собой как обычно, а не так, как это бы видел и чувствовал твой соулмейт. Чувств не останется, только один большой вопрос: «Что дальше?» Но, даже несмотря на то, что Чанёль был явно больше Сехуна осведомлён о последствиях их близости и общения в принципе, он всё равно отвечает «да», пусть и не знает, какого чёрта и куда вдруг им понадобилось лететь.
***
Как только им разрешили отстегнуть ремни безопасности, Чанёль тут же предложил посмотреть последний баскетбольный матч, который прошёл в эти выходные между Швецией и Турцией, объясняя это тем, что Сехун обязан посмотреть это зрелище!
— Не сказал бы, что турки играли плохо, но техника шведов была просто потрясающей! — восторженно рассказывал Чанёль, уже набирая первый слог в графе поиска на ноутбуке, который одолжил у Сехуна на время их перелёта.
— Мне не интересно, — просто ответил Сехун, вырубая питание смартфона на моменте, когда незнакомый-знакомый номер снова начинает ему названивать.
Чанёль хмурится на такое холодное поведение и передаёт ноутбук обратно Сехуну в руки, потому что настроение уже ко всем чертям испорчено. Не то чтобы он не привык получать отказов, нет, как раз наоборот. Но такое холодное поведение именно Сехуна его сейчас очень сильно задело, чего он показывать точно не собирался, поэтому решил, что послушать музыку и отвлечься сейчас будет лучшим вариантом. Как назло, Сехун оказался зряч, как сокол.
— Да ладно тебе, — усмехнулся он, перехватывая у Чанёля провод от наушников. — Уверен, у нас с тобой есть дела более важные.
***
В Берлине погода намного лучше, чем на родине. Чанёль осматривает холл отеля, в котором они остановились, и ему всё кажется, что он здесь определённо точно лишний. Его помятая после самолёта футболка и рваные в некоторых местах джинсы можно было назвать высокой модой с большой натяжкой. А такому месту хотелось соответствовать.
Сехун зовёт его за собой: не словами, даже не кивком в сторону лифта. Один его взгляд и кончик проказливого языка, лизнувшего губы, и Чанёль всё понял. Их связь — как вспышка чего-то яркого; как фейерверк и опасная взрывчатка в одном, только она вряд ли загорится из-за слабой искры. В их телах огонь, ждавший своего часа долгие годы, с момента самого их рождения; в их телах то, что цвело все их предыдущие жизни и будет цвести в следующих, пока этот мир не упадёт в бездну вместе с продуманной сказкой, разбившись на триллионы осколков.
Мир вокруг — сплошная рябь, в чётком фокусе они могут видеть только друг друга. Только похотливые взгляды, только до мурашек неправильное дыхание; руки, которые обнимают, сжимают слишком сильно и не дают двинуться от двери к кровати. Ждать сложно, хочется здесь и сейчас. В этой иллюзии они вместе, в этих жарких чувствах и полувздохах. Они кожей ощущают это сумасшествие, уже не понимают, где чьи стоны и как понять, кто стонет громче. Каждому из них хочется чувствовать превосходство; знать, что другой пал, что именно он — охотник, никак не добыча. Только проигравший уже определён.
Чанёль двигает бёдрами слишком порывисто, выбивая из Сехуна и стоны, и душу, укладывает его перед собой на тарелочке спелым яблоком. Он чётко видит, как в чужих зрачках пляшут фейерверки: настолько сильную эмоциональную вспышку чувствует Сехун, уже совсем не обращая внимания на голую стену сзади, на которую опирается. Ноги сильнее прижимают к себе Чанёля, потому что между ними всё ещё расстояние, и Сехун пока не понимает, что их тела близки до невозможного, но души, пусть и повязаны друг с другом красной нитью, стоят на разных сторонах обрыва. Ступишь шаг навстречу — пропадёшь, утонешь в тёмной, бесконечной бездне, которая сразу даст отрезвляющий глоток. И последнее, о чём будешь думать перед тем, как разбиться насмерть — сожаление. Что всё это было ошибкой: от и до. И даже сейчас, отпуская себя и кончая, это всё ещё ошибка.
