Эгоист

      Людей много. Так много, что Сехун чувствует душащее его со всех сторон давление. Каждый человек, словно маленький пресс, пытается задушить, задавить, прижать к стенке. Эти люди крадут его кислород; эти люди сжимают ему горло и ехидно усмехаются в сопровождении заливистого смеха, называя это улыбками и счастьем; эти люди выматывают. Бесят и раздражают. Но он продолжает подниматься по этажам торгового комплекса Соех в поисках несчастного пункта выдачи.       Сехун одёргивает серое пальто с тёплой чёрной подкладкой и раздражённо выдыхает через нос. Будь его воля, он бы ни за что не пошёл в место, где ему находиться не комфортно. Но Минсок попросил его забрать посылку, которая срочно-внезапно-немедленно понадобилась ему для приёма на работу. Пока сам Минсок удалял и добавлял слайды с презентации, Сехун взял такси и поехал забирать то, что сам Минсок, в силу разных обстоятельств, не успел. По этой, и только по этой причине Сехун согласился оказаться в толпе и дышал теми остатками спасительного кислорода, который ему перепадал.       Пару лет назад Сехун ушёл из университета из-за страха толпы и стал работать в компании отца, где производились различные модели смартфонов и прочей электроники. Не то чтобы отец был рад тому, что сын бросил университет, но и отказывать проявившему инициативу Сехуну он не стал: пусть уж чем-нибудь занимается, только будет под контролем.       Выйдя из лифта, Сехун ступил начищенными ботинками на только что вымытый пол и скрипнул зубами, чуть на нём не поскользнувшись. Он отошёл в относительно безопасное место — к стене с панорамными окнами во всю стену, которые давали возможность видеть всё происходящее на улице с этой стороны, и лишали этой возможности тех, кто был не внутри, а снаружи. Такое себе чувство безопасности, непонятного контроля.       Сехун поднёс телефон к уху. Спустя четыре длинных гудка ему, наконец, ответили.       — Алло, — эхом повторил за Минсоком Сехун. — Я уже на нужном этаже, куда идти дальше?       — От лифта — вперёд и направо, там должна быть яркая вывеска пункта выдачи, — сбитым голосом ответил Минсок, но в голосе его звучала улыбка. — И спасибо, что пошёл туда вместо меня.       — Забей, — отмахнулся от благодарностей Сехун, хоть сердце и заполнило убаюкивающее тепло. Они поговорили ещё совсем недолго — до того момента, когда Сехун всё же нашёл нужное место.       С Минсоком можно было разговаривать бесконечно даже о сущих мелочах — Сехун начал ценить это его качество достаточно поздно. Минсок сможет уделить ему внимание, даже если очень сильно занят, и это делало его бесконечно преданным и любящим человеком.       С того ужасного времени, которое они пережили и старались не вспоминать, старательно убегая от каждой подробности, утекло столько воды, но они вдвоём остались. Для Сехуна было чем-то невероятным чувствовать человека на большом расстоянии, когда их разделяют даже сотни, а то и тысячи километров. Он всегда мог сказать, чем прямо сейчас занимается Минсок — готовит ли обед или пишет на доске мелом. Иногда он кончиками пальцев чувствовал лёгкую вибрацию, когда Минсок зажимал кнопку на блендере или готовил себе кофе. Сехун чувствовал, как холодит чужую кожу тонкая ткань джинсов, когда они шли на прогулку или уезжали на выходные к родителям — туда, где ситуация не требовала быть с отглаженным и приличным; туда, где они могли быть самими собой.       И даже то, что таким образом терялась некая интрига, их не волновало. Ведь когда ты лежишь на кровати и ждёшь Минсока из ванной, где он себя активно подготавливает для грядущего вечера — это только сильнее заводит, заставляет в нетерпении возиться на кровати и поджимать пальцы ног.       Они не могли друг другу соврать, точно зная, что другой чувствует. Знали о переживаниях друг друга, поэтому никогда друг другу не врали. Далеко не побочные соулмейты, а родственные души с привилегиями. Принявшие друг друга, те, кто любят. И какая разница, кто на самом деле предназначен судьбой, если они уже нашли друг друга?       — Помнишь, как наши родители познакомились? — не уставал припоминать Сехуну Минсок при каждом удобном случае.       Конечно Сехун помнил. Как вообще можно забыть взгляд, которым одарила его мать двух отцов Минсока и его маленького братишку! Отец тем временем подозрительно молчал, даже когда две машины элитного класса доехали до ресторана. Так они и сели за стол. Мать что-то шептала себе под нос, а отец всё так же молчал, внимательно наблюдая за парой старших Кимов, которые относились к компании семьи О не менее настороженно. И уже тогда, когда точка кипения всех здесь собравшихся начала достигать опасной отметки, отец Сехуна встал из-за стола и поднял бокал с шампанским — скорее из-за банального приличия, чем из-за того, что ему немедленно требовалась спасительная капля спиртного — и произнёс свой тост.       — Сехун никогда не рассказывал мне о своих сердечных переживаниях, — начал старик, наблюдая за тем, как старшие Кимы переглянулись между собой. Сехун сжал руку Минсока под столом. — Но, когда он бросил университет, а затем рассказал мне о вашем сыне, я впервые подумал о том, что лучше бы не знал о его проблемах совсем. — Теперь Минсок сжимал руку Сехуна меж пальцев. — Больше всего меня поразило то, что сын сам подошёл ко мне, рассказал о Минсоке, и я… растерялся. Впервые за двадцать лет со дня рождения Сехуна мне не хотелось сказать ему «нет», потому что его глаза оказались такими чистыми, полными решительности. Он крепко сжимал руку вашего сына — прямо как сейчас. Кто я такой, чтобы противиться связи соулмейтов? — закончив свой монолог, старик опрокинул в себя бокал с шампанским.       Мама плакала, а самый младший Ким радостно захлопал в ладоши. Минсок улыбался. Всё напряжение куда-то делось, и остаток ужина они провели, беседуя меж собой. Как оказалось, пара Ким были соулмейтами. Они были управленцами довольно популярной газеты и имели свою радиостанцию. В общем, всё, что помогло бы им содержать двух своих сыновей в чрезмерном достатке, которого они сами были когда-то лишены. Мама больше не плакала, а наоборот — только рада была получать внимание от шестерых мужчин, даже от самого младшего из них.       — Конечно помню, — каждый раз отвечал Минсоку Сехун, улыбаясь. — Как я могу забыть самый счастливый день в моей жизни?       — Разве самый счастливый день в твоей жизни не тот, когда мы познакомились? — лукаво говорил Минсок.       — Один из.       И так, из раза в раз, они становились ближе. Кожа к коже, душа к душе.       Но иногда Сехун чувствовал пустоту, будто его душа разрывала грудную клетку и цепкими пальцами цеплялась за рёбра в надежде на то, что окажется свободна. Каждый раз в таких ступорах Сехуна одолевала мысль о том, что он, вероятно, что-то забыл, и это «что-то» оказывалось слишком важным, чтобы просто перестать об этом думать. Прямо сейчас, сбросив вызов и смотря в потухший экран телефона под цветной вывеской, он не мог понять, откуда берётся это странное желание вырвать себе сердце. Чтобы больше не чувствовать эту ужасную пустоту, это горе… Он же счастлив, так почему периодами его одолевают эти немые истерики?!       Пол неожиданно задрожал, через секунду — покрылся трещинами. Сехун протёр глаза рукавом пальто, но они так никуда и не исчезли. Он не успел понять, что произошло, потому что цветная вывеска с мигающими лампочками упала прямо на него, прижав к сетке трещин на кафельной полу. Через секунду он обрушился вместе с полом вниз. И понял. Кто-то.