Cicatrix.

Мир состоит из осколков: разбитых надежд и сердец. Наши ноги стираются в кровь за время прохождения жизненного пути. Жить — очень больно, а особенно любить. Воительница смаргивает, пытаясь осознать вкус сказанных слов. «Женюсь» — звучит как-то пафосно. Если бы слова имели свойство тухнуть, портиться под воздействием эмоций и переживаний, то сказанное минутой ранее оказалось бы тухлой кучей разочарования. Проходит пару десятков секунд, прежде чем ей удается прийти в себя. Смахнуть ту боль, что читалась во взгляде и нацепить маску, под которой она чувствовала себя в безопасности. Лично проводит границу между ними и теперь никому не позволено ее переступить, даже ему. Это можно назвать трусостью, какую не должна проявлять доблестная Валькирия, но она отчаянно хваталась за крупицы уцелевшего сердца, боясь, словно ребенок, что у нее заберут последнее. — Неужели? — на лице появляется ехидная улыбка, но пальцы за спиной смыкаются в замок, болезненно сдавливая костяшки. — И когда это Вы успели повзрослеть для женитьбы? Тишина в коридорах замка давила на них двоих, стоящих возле портрета королевской семьи. Даже портьеры замерли; для них время остановилось и никакой ветер, проникающий с оконной рамы, не смел потревожить покой. Только сердце Брунгильды не умолкало, отбивая свой бешенный ритм и стуча этим по черепной коробке. — А… — растерянность на лице Одинсона красноречивее любых слов. Он перестал понимать, что происходит, когда у него пропала возможность прочесть мысли в глазах напротив. Она улыбается, так искренне, как только может. Брунгильда похоронила любовь, еще не начавшиеся отношения, а на надгробии написала «фиаско». Забавно, что воображению хватает времени устроить похороны, пока хозяин тела все ещё находится на поле боя с эмоциями, что сжигают все внутренности изнутри. — Только не говори мне, что ты предавал значение нашему детскому обещанию. — острие вступает в собственную игру; закатывает глаза, показывая, что это все несерьезно. — Так по-детски! — Твои слова, как острие меча — бьют болезненно, Брунгильда, — Тор тяжело вздыхает, глядя, в, казалось бы, счастливое лицо. — Ты хочешь сказать, что наше обещание лишь ребяческая игра? Ей хочется задохнуться от его слов. Это словно жесткая пощечина, вторая. На войне и то проще, чем тут, когда она стоит перед своей несбывшейся мечтой. Валькирия с натяжкой высмеивается, старается разбавить возникшее напряжение в атмосфере, давящее затишье возле них и делает шаг, чтобы взглянуть прямо в голубые глаза, сравнимые с безграничным небосводом. — Именно так, — произносит на выдохе, хлопает по плечу кронпринца и собирается удалиться, как можно скорее. Сбежать. — У меня тренировка с отрядом, до скорого. Была рада повидаться. — Стой, — большая ладонь хватает ее под локоть, не давая сдвинуться и на шаг. Принц ее не дергает, не разворачивает, лишь молча пережевывает вкус слов, что хочет сказать, но так и оставляет их в своем закрытом рту. Не имеет права произносить что-то вслух, ведь именно он виновник всего произошедшего, первый, кто забыл. Неловко посмеявшись, он отпускает руку и чешет затылок, глядя куда-то в сторону, избегая взгляда девушки. — Хотел сказать: удачи на тренировке. — Благодарю, Ваше Высочество, — Брунгильда смотрит на свою руку, на место, где было его тепло и спешно удаляется, высматривая ближайший поворот в коридоре. Воительнице с трудом удается не сорваться на бег, прокручивая одно слово, от которого порядком тошнит. Женюсь. Женюсь. Женюсь. Женюсь. Шаг, еще один, два: она достигает долгожданного угла, за которым скрывается от тяжелого взгляда кронпринца. Янтарные очи застилает пелена непрошенных слез, легкие сдавливает от вырывающегося наружу всхлипа. Как не вовремя она проявляет душевную хрупкость, дозволенную дворянкам. Впору было бы разрыдаться где-нибудь в своем доме, на коленях у матушки, когда та размеренно и ласково поглаживает глупую голову дочери, но вместо этого у нее лишь холодная стена. Острие облокачивается плечом к каменной выкладке, медленно скатываясь к полу, припадает на колени. Крепко придавливает ладонями пухлые губы, чтобы не издать ни звука. Слезы, все-таки, резким напором скатываются на щеки. Чувство боли и досады смешиваются, образуют обиду; обиду горькую, удушающую, безумно раздражающую ее гордость.

***

На мосту, соединяющим Мидгард и Асгард, всегда кипела жизнь. Торговцы вечно слонялись туда-сюда, дабы обменять свои пожитки на драгоценности из «страны Богов». На зависть многих, эта земля была богата минералами, а именно — золотом. Лучшие ювелиры жили именно тут, обретая славу за счет изобилия драгоценного металла. Их стиль еще никому не удавалось повторить. Мастера ремесла кропотливо работали месяцами над будущими шедеврами, чтобы добиться тонкости и изящности сережек, сравнимыми с золотыми нитями на фраках королевских семей. Благородные дамы со всего континента любили принимать асгардские драгоценности, подобно божественному дару: всеми желанному, но мало кому доступному. Подобная щедрость обычно сопровождалась скорейшим банкетом в этих семьях, конечно же, для хвастовства. Мост напоминал рыночный базар в это время дня: шум, треск деревянных телег по мощенной дорожке, сплетение разных диалектов. Но больше всего Эйр раздражал заметный акцент мидгардцев, когда те пытались говорить на их родном языке. Это неприятно резало по чуткому слуху, из-за чего становилось трудно сдерживать эмоции на лице. Душевный порыв путешественников сложно поддавался пониманию после того, как все монархи соседних стран пришли к обоюдному решению о принятии единого языка. Главнокомандующей тяжело было представить себя на месте близкого друга: как он терпел столько народу, оставался обходителен и чуток к каждому. Для неё, вечно отрешенной от страны походами, и привыкшей к тишине, подобное казалось пыткой. Отряд Хеймдалла хоть и не был многочисленным, как на других точках, но состоял из тех, кому он доверял свою жизнь; он никогда не сомневался в их навыках. Возможно, на них двоих повлияло время: стало комфортней в кругу близких людей, наконец-то поняв, что многочисленность отряда не равно безопасности. Страх большим комком сидел поперек дыхательных путей, когда под руководство неожиданно назначали новобранцев. Предательство — это вторая черта аристократов после гордости. Все метили на высокие звания, чтобы приумножить честь семьи и оказаться тем, кто преграждает их путь, не каждому хочется. Особенно в собственном отряде. Женщина медленно ведет коня за поводья, стараясь бесшумно скользить сквозь толпу, собираясь остаться незаметной для янтарных глаз. Вот только люди машинально расступались перед скакуном, боясь повредить свой товар, так что генерал быстро заметил старую подругу. Приветливо вскинув руку, Хеймдалл пошел на встречу к ней, чтобы заключить поскорее в медвежьи объятья. — Эйр, — тянет мужчина в своей монотонной привычке и губы подрагивают в слабой улыбке. — Иди-ка сюда. Главнокомандующая совсем не против оказаться в крепких руках, поэтому буквально ныряет в них. Мимические морщинки россыпью покрывали их лица — возраст не шутка. Даже у героев страны, увековеченных в летописях, была слабость перед временем. Эйр чувствует тепло через легкую тунику генерала, крепче прижимает к себе. Она ловит себя на мысли, что проводит с этим человеком ассоциацию с теплым домом. Прикрывает глаза, наслаждаясь моментом и слушая ритмичный стук сердца. — Эй, а какого Суртура ты стоишь тут в одной тунике? — наконец-то приходя в себя, возмущается Валькирия. Ей приходится сразу отстраниться, чтобы короткими пальцами ухватиться за ткань и потянуть на себя, приподнимая бровь в немом вопросе. — Ты серьезно? Нынче осень. — О, Боги, Эйр, и это ты хочешь первым делом сказать после долгого отсутствия? — пытается защититься, выдергивая тунику из рук женщины. Прохладный воздух успел пробраться под верхнюю одежду, от чего мужчина еле заметно вздрогнул, покрываясь мириадами мурашек. — Если ты не в состоянии следить за своей старой задницей, то кто-то другой должен, — парирует в ответ Эйр. — Твоя взяла, я накину плащ. Лучше расскажи, как ваш поход, и как Брун, — разворачивается в сторону казарм, чтобы поскорее накинуть теплую одежду, боясь, что эта суровая женщина за секунду сможет вытрясти из него дух. Главнокомандующая с минуту молчит, перекидывая свои мысли по полочкам и стараясь оценить каждое событие и происшествие по степени важности. В привычной манере жует губы, пока думает, и это не укрывается от взгляда Хеймдалла. Понимание волной обрушивается на его голову, как кувшин с ледяной водой — что-то произошло. Его мысли сразу переносятся к образу племянницы, и он старается отогнать дурное видение, что застилало пеленой взор. Из-за сковавшего страха, он случайно спотыкается о какую-то палку. Обоих это выдергивает из собственных дум. — Ты настолько стар, что запинаешься на ровном месте? — изумленно выпаливает женщина, останавливаясь и хватая под руку друга. — То, о чем ты подумал — неверно. Конечно, то, что из 30 валькирий вернулось меньше — факт. Мы потеряли 4 дев в Муспельхейме, между огненными близнецами. Хеймдалл шумно выдохнул, перебивая тем самым Эйр и начал поглаживать пальцами щетину на подбородке. Он уже плохо помнил окрестности за пределами Асгарда, так как его положение запрещало покидать страну. Он должен оставаться на защите моста. Покинуть путь, по которому соединялись границы, выйдет лишь посмертно. — Суртур пробудился? — наконец-то выдает он, понимая, что в скором времени придется отправить известие двум другим генералам, чтобы укрепить отряды по защите границ. — Не думаю, — качает головой, и подходя к казарме, останавливается. — Лично мы его не видели, только полчища других демонов, мелких. К ним мы тоже готовы не были, как видишь. — А Локи? — неожиданно вспоминает Хеймдалл, нахмурив брови. Это дитё было на одной ступени по важности с наследным принцем. Сердце пожилого воина болело от мысли, что из-за интриг родителей пострадала такая невинная дружба. — Лишь слухи, мне кажется, он давно погиб. Не может же он столько времени прятаться от нас. Нет следов, говоривших о том, что он жив. Эйр умолкает, заметив колючий взгляд мужчины, понимая, что задела струны его души словами о смерти. Ей сложно понять привязанность, ведь у неё самой никогда не было тяги к воспитанию детей. Даже Брунгильду до совершеннолетия, та старалась избегать, как огня. — Возможно, поспешила, — спустя несколько секунд молчания, выдавливает женщина, находя спасительную соломку, как отвлечь старого ворчуна. Она осторожно пихает генерала ко входу к казармам и подмигивает, что означает: «я жду тебя тут». Хеймдалл недовольно выдыхает, но скрывается в тени навеса над входной дверью, стремительным шагом направляясь к своей комнате. Он слышит, как его сослуживцы прилипли к окнам, перешептываясь об Эйр, как о чем-то удивительном, доселе невиданном. Одно только её появление на том мосту говорит: Валькирии вернулись в столицу. Это означало, что красавицы-воительницы тоже на родине, и у молодых перехватывало дух от одного желания встретиться с ними лично. Только все это останется сладкими грезами для них, ведь вступившие в службу никогда не покидали этого места. За редким исключением: свадьбы, рождение детей или смерть родственника. Генерал томно выдыхает, хватая со стула свой темный утепленный плащ, и быстро выходит на улицу. — Я тут подумал: почему бы тебе не провести сюда Валькирий? — сразу выпаливает вояка, стоя в дверном проёме, чтобы все остальные тоже услышали. — Моим ребятам нужен отдых, да и племянницу увижу. Все, кто оставался в здании, затаили дыхание, молясь Всеотцу, чтобы просьбу их добродушного начальства одобрили. Главнокомандующая сощурила свой взор, испепеляя им мужчину напротив, пытаясь понять, какого ответа от неё ждут. — Можно, — будто сдавшись, на выдохе, отвечает Эйр. Мужчины у окна взорвались дружным «ура», крепко пожимая друг другу руки, словно ухватили фортуну этими ладонями.