Ничья

Глядя на распростёртого Сабо, Эйс слышал, как зародился странный звук, похожий на гром такой силы, что ему показалось, будто небеса разверзлись, чтобы наказать его. Но это были овации. Всего лишь овации, подаренные ему за победу над братом. Ему оставалось надеяться, что он достаточно развлек зрителей, и Дофламинго исполнит свое слово. Эйс протянул руки, чтобы поднять Сабо, но того уже успели утащить. Эйс не стал возражать. После всего, что случилось, это было бы слишком глупо. Он отвернулся и направился к выходу с арены, когда поймал очередной взгляд Дофламинго. Тогда он поднял руки в победном жесте, не чувствуя горечи за то, что все сложилось именно так, не чувствуя даже стыда; последние несколько минут выпили его досуха. У него всё ещё ныло солнечное сплетение, куда Сабо ударил его во время боя, но теперь он понимал: это был очень слабый, почти нежный удар, а это значило, что Сабо предопределил все не на арене. Может быть, он решил это, ещё когда они плыли в лодке? В любых других обстоятельствах Эйс мог бы разозлиться на него за эту скрытность. И потом — Сабо выбрал себе очень удобную роль. Легко быть жертвой — нелегко исполнять роль неизбежного зла. Своей жертвенностью Сабо назначил Эйсу выполнить всю черную работу. Он заставил его оставаться в сознании до конца и слушать овации. Он заставил его причинить себе боль, зная, что Эйсу тоже будет больно. Что-то ударилось в него, когда он скрылся с арены. Это был Луффи, освобожденный от оков, он подбежал пулей и заколотил по нему своими маленькими кулачками, задыхаясь от рыданий. — Почему ты сделал это? — повторял он, и слезы катились у него из глаз, такие крупные, что становилось удивительно — как они все помещались внутри. Эйсу, наоборот, совсем не хотелось плакать, его глаза были сухими, огонь высушил их, высушил его всего. — Неужели вы не могли… не могли придумать что-то другое? И вообще, я… я бы и сам справился! Я не просил вас меня спасать!.. — Ну-ну, не глупи, — Эйс похлопал его по затылку, ласково и чуточку снисходительно — уж на кого, а на Луффи не стоило сердиться за эти глупости; они с Эйсом порой были слишком похожи и не умели правильно выражать свое горе. — С Сабо все будет хорошо. Сейчас мы все вместе отправимся домой, и Дадан даст нам такую взбучку, что Сабо еще будет считаться везунчиком. — Эйс… - пробормотал Луффи, глядя куда-то в сторону. Эйс скосил глаза, и даже быстрого, самого мимолетного взгляда хватило, чтобы его передернуло. Сабо не был везунчиком. Это была самая неудачная попытка пошутить в жизни Эйса. — Хороший бой, — насмешливо сказал кто-то и швырнул Сабо в сторону Эйса, и Эйс, который только и мечтал в последние минуты о том, чтобы прикоснуться к нему, едва не отшатнулся в сторону. Какая-то безумная — и трусливая — нотка его мыслей даже попыталась внушить ему, что это был вовсе и не Сабо. Потому что у Сабо когда-то были светлые кудрявые волосы. У Сабо когда-то были гибкие и длинные пальцы, способные сложиться в замысловатые жесты. У Сабо когда-то были ямочки на щеках. Эйс должен был целовать эти щеки, а не обжигать их. Он должен был защищать его, а не… Но ведь и Сабо клялся защитить Эйса. Просто так вышло, что они не могли защитить друг друга одновременно. — Луффи, помоги мне усадить его на плечи, — попросил Эйс, опускаясь на корточки, но Луффи продолжать стоять, словно приклеенный. — Эйс… это точно он? Это точно Сабо? — повторял он, шмыгая носом. — Мне очень жаль, Луффи, — только и мог сказать Эйс. Даже это было неправдой. Слово «очень» не подходило. Для того, что он чувствовал, не существовало шкалы. Никто им не препятствовал. Даже их брошенная лодка не уплыла в открытое море, а оказалась прибита к берегу. — Держи его голову, — скомандовал Эйс. — Я буду грести. — Глаза Луффи, и без того огромные, стали каких-то невероятных размеров, когда голова Сабо очутилась на его коленях. Кажется, он даже старался не смотреть на обожженное лицо Сабо, то и дело отводя взгляд, который постоянно возвращался — есть вещи, на которые не получается не смотреть. У Эйса, впрочем, получилось. До самого конца их короткого плавания он ни разу не взглянул Сабо в лицо, но в этом не было необходимости: единожды открывшаяся, картина не покидала его внутреннего взора — так она была даже яснее. Эйс хотел было снова ускорить их путь тягой своих огненных струй, но в этот раз не смог заставить себя родить даже самое крошечное пламя. Может быть, в этом и был весь расчет, учитывая, как быстро их отпустили: заставить Эйса возненавидеть свой дар, который он считал драгоценным, чтобы он больше никогда не воспользовался им даже в половину силы, чтобы ощущал страх каждый раз, когда высекал искры из своего тела. На родном берегу их тоже поджидали с нетерпением. Луффи выскочил из лодки и помчался прямо по воде, размазывая остатки слез по лицу. Без его помощи Эйсу трудно было усадить Сабо себе на спину, и он взял его на руки, как девушку. — Дадан, мы вернули Луффи, — сказал он и заплакал. Долгожданные слезы показались ему такими невыносимо горячими, словно они кипели в его глазах. В этот раз Дадан не ответила ничего, ни одного ругательства не вырвалось из ее рта, способного на самые виртуозные выражения; она только приобняла Луффи за плечо и быстрым шагом направилась домой. Эйс мог бы догнать ее, но предпочел отстать. Он знал, что Дадан не проронила бы ни одного лишнего слова и уж тем более не заговорила бы о его вине, но все равно предпочел возвращаться врозь. Поэтому, когда он переступил порог, все уже было готово: холодная вода и полотенца, какие-то мази, найденные на дальних полках — может быть, вовсе и не от ожогов, но им не из чего было выбирать. — Клади его сюда. Эйс, отчего он потерял сознание? — Эйс молча уставился на Дадан, когда она задала этот глупый на первый взгляд вопрос. — Это произошло сразу или по дороге сюда? — Сразу, — пробормотал Эйс. — Сразу после последнего удара. — Это хорошо. — Эйс снова поднял на нее непонимающий взгляд. — Во-первых, хорошо, что он сразу отключился. Во-вторых, хорошо, что это произошло скорее из-за удара, чем из-за ран. — Дадан перехватила его растерянный взгляд. — Ты же понимаешь, что он не умирает? — Эйс растерянно моргнул. — Сабо не умирает, Эйс. Знаю, все выглядит плохо сейчас, но поверь моему богатому опыту — не думаю, что его жизни что-то угрожает. Эйс, кажется, проглотил ком в горле небывалых размеров. — Да, я понял, — пролепетал он, но на самом деле он вообще не думал ни о чём подобном, он почему-то не думал о жизни и смерти Сабо, словно тот — неважно, живой или мертвый — был уже слишком далек от Эйса и от их прошлой жизни. Прозрачная капля упала Сабо на обожженную щеку. Его слеза. Соль причиняет боль, попадая на ожог. Эйсу нельзя было плакать над Сабо, было гораздо лучше, когда его глаза не могли выдавить слез. — Луффи, а ну не крутись под ногами! — неожиданно рявкнула Дадан. — Лучше сходи и принеси еще воды. Луффи немедленно послушался. Он бегал так, словно не переживал похищения и удержания в цепях, ослабляющих всех, кто владели силой дьявольского фрукта. Эйс не мог сказать о себе того же; всё его тело казалось онемевшим, непослушным. Он грезил мечтами о плаваниях и битвах, желал стать капитаном огромного флота, но первая же серьезная трудность выбила его из колеи. Только Дадан, которую он, несомненно, любил, но которая была далека от объекта его подражания, сохраняла хладнокровие в нужный миг. Впрочем, Сабо тоже был хладнокровен, когда просил Эйса «все закончить». — У нас не было другого выбора, — сказал Эйс, пытаясь оттереть кровь с волос Сабо. С того, что осталось от его волос. Кое-где еще оставались кудрявые пряди, но теперь они казались смешными, как уцелевшие кусты на выжженном поле. Может быть, их даже следовало остричь, чтобы они не мешали заживлению. — Мы не успели придумать… никакого другого плана. — Ты же не подумал, что я собираюсь тебя осуждать? — уточнила Дадан. Ее руки, огрубевшие и полные, были гораздо ловчее рук Эйса, когда она бинтовала Сабо каждый палец. — Думаешь, кто-то бы обрадовался, если бы вы вдвоем напали на Дофламинго в его владениях, и от вас не осталось бы мокрого места? Со всем можно справиться, если ты жив, а вот гибель — она ничего не решает, какой бы благородной она ни была. Как насчет благородства Сабо? Ведь оно тоже едва не привело к его смерти. Конечно, Эйс больше не мог сердиться; последние капли злости рассеивались, когда он смотрел на Сабо, превращавшегося на его глазах в перебинтованную мумию. Но усталая горечь все еще жила в нем. Сабо, должно быть, ничего не чувствовал сейчас, сознание покинуло его и не мучило раскаянием, не пытало угрызениями совести. Эйсу казалось, что его душевная боль была сильнее любой физической боли — он бы с радостью поменялся местами с кем угодно, готов был любым способом искалечить свое тело, если бы это помогло ему забыться. — Вот и все, — сказала Дадан, и ее слова, показавшиеся в тишине неожиданно громкими, заставили Эйса вздрогнуть — так странно они прозвучали, будто означали что-то ужасное, непоправимое. — Я закончила перевязку. Нужно будет сменить ее утром. Эйс растерянно кивнул. — Хочешь побыть с ним наедине? «Нет, — едва не сказал он, — я не могу, я боюсь оставаться с ним, я боюсь того, что будет, когда он очнется, а еще я боюсь, что он не очнется». — Да… пожалуйста. Его ноги немедленно подогнулись, как будто только этого и дожидались, и он медленно опустился на пол рядом с постелью Сабо. Откинув голову, он несколько раз медленно вдохнул и выдохнул, и только потом заметил, что до сих пор не один. Стоявший в углу Луффи подошел неслышно, как обычно не умел, и несмело заглянул ему в лицо. — Эйс, то, что я сказал… это неправда. Я не хотел… тебя обижать, я знаю, что ты ни за что не навредил бы Сабо… Но ведь он навредил. И пусть это случилось в исключительных обстоятельствах. — Луффи, я и не думал обижаться на тебя, — слова словами, но он знал, что Луффи имел в виду. — Не бойся. Дадан права. Все образуется. Успокоенный, Луффи выскочил следом за ней. В отличие от него, Эйс не чувствовал ни капли спокойствия. Его взгляд упал на руки Сабо. Он помнил, какие волдыри скрывались за этими бинтами. Сможет ли Сабо еще раз сложить пальцы в драконий коготь? Сможет ли Эйс еще раз замахнуться своим огненным кулаком? Их борьба наверняка смотрелась внушительно со стороны. Воля против дьявольского фрукта — это был неплохой анонс, и Дофламинго достаточно заработал на этом представлении. Вот только Дофламинго не просто гнался за легким достатком, его мысли всегда были хитрее. Он столкнул их, чтобы устранить обоих сразу, своих будущих врагов. Значит, он разглядел в них опасную силу, которую решил уничтожить, не дав ей толком родиться. Это было почти лестно. — Сабо… почему мы попались на эту удочку? — спросил он вслух. Они не просто попались, а с готовностью проглотили крючки и сами выбросились на берег, но на кону стояло нечто большее, чем жирный червяк. — Сабо, очнись поскорее, я больше не могу один думать обо всем этом. Сабо, мы ведь уплывем отсюда, когда ты поправишься? И заберем Луффи с собой. Но Дадан… она ведь не захочет уезжать. Это ее дом… мы не заставим ее. Она не захочет. Что же делать? Мы не можем оставаться здесь. Он не должен знать, где мы, чтобы однажды мы могли вернуться и отомстить так, чтобы он этого не ожидал. Вернее — чтобы он все время ждал этого и жил в страхе, но не знал, когда мы вернемся за ним. Потому что мы вернемся, правда?.. Он сбился. Мысли о мести пришли к нему неожиданно, но ведь это были самые понятные, самые логичные мысли, разве нет? Эйс вспомнил взгляд Дофламинго из-под темных очков, его малозаметный кивок, когда Эйс занес руку для последнего удара, и его рука словно онемела — так что он даже схватился за нее своей второй рукой. О какой мести могла идти речь, когда он даже думать не мог о том, чтобы вызвать огонь? — Как я теперь буду жить со своим проклятым фруктом? — прошипел он вслух и едва не вздрогнул, когда услышал: — Очень хорошо. Ты будешь отлично жить и никогда больше не пожалеешь, что однажды откусил от него кусочек. Эйс не сразу понял, что это не был его внутренний голос. — Сабо! — Он не должен был плакать. Но теперь раны Сабо были закрыты бинтами, и слезы Эйса не могли обжечь их. — Я… — он не знал, что сказать. Минуту назад, когда он был уверен, что Сабо ничего не слышал, у него родился целый монолог, а сейчас он не мог связать и двух слов. — Дашь мне воды? — Эйс подскочил и заметался по комнате в поисках чистой воды — не той, где они смачивали бесконечные перевязки. Их спальня теперь тоже напоминала поле боя, почти один в один — арена Колизея, только без зрителей, повсюду пятна крови и оставшиеся от одежды лохмотья. Когда он наконец отыскал кружку, Сабо попытался приподняться, но у него ничего не вышло. Эйс слышал, как что-то хрипело у него в груди, видел, как тот морщился, пытаясь опереться на руки, а те дрожали и никак не желали разгибаться. Он все повторял себе — как жестоко, что Сабо заставил его страдать и терзаться мыслями о том, что он причинил ему боль. Но физические страдания — разве это так просто? Разве просто — не знать, сможешь ли ты ходить, драться, выглядеть так, как прежде? Тяжело наносить удары брату, но разве просто — получать их от брата? Разве просто принимать такие удары, пусть даже вынужденные, запланированные, обреченные? Разве он хотел бы поменяться местами с Сабо, чтобы Сабо был тем, кто проломит ему грудь? Несправедливость собственных мыслей и несправедливость всего, что случилось, в который раз обрушились на него, и Эйс стиснул Сабо в неловких объятиях, пряча мокрое лицо у него на плече. — Все хорошо. Я здесь, — сказал Сабо очень спокойно, ничем не выдавая того, что Эйс, должно быть, сжал его слишком сильно — прямо поверх свежих ран. Снова его чертова готовность терпеть.