Двенадцать дней.

Темнота. Нестерпимая вонь вперемешку с ледяным, но не освежающим воздухом — кажется, всё это заранее запихнули в холщовый мешок и крепко-накрепко обмотали верёвкой вокруг шеи, чтобы, не дай бог, не просыпать. Но верёвка была только на руках, в то время как мешок спокойно себе окутывал голову, однако снимать не хотелось; казалось, если сделаешь это, то непременно придётся начать игру, участвовать в которой Александру хотелось меньше всего. Со временем эти бесконечные похищения уже не пугают, а скорее надоедают, хотя, признаться честно, такого уже давно не было. Кажется уже год. Целый год спокойствия, боже. — Не думай, что если будешь просто валяться, я не приду, — недовольный, но до ужаса знакомый голос из колонок. — Как ты, блять, вообще выбрался из психушки? — ворча, Александр кое-как садится, стряхивает мешок с головы и оглядывает обшарпаное помещение, в котором оказался. — Это тот самый бабушкин дом, про который ты мне рассказывал? — Заткнись и развяжи себя уже! Жалкое зрелище, —злобно произнёс парень. — Так мог бы и не связывать, а поговорить нормально, Сашуль. И слышишь же меня тут как-то, ушастый какой. Александр запомнил, что страх — это то, чего от него ждут и желают, то, зачем он здесь. Злить Сашу тоже крайне опасно, но всё-таки лучше так, чем сразу проиграть эту маленькую битву. Все остальные способы он уже попробовал, так что остался последний. Пожалуйста, пусть он будет последним. Александр слишком привык к обыденной жизни, совсем позабыл какого это, когда в тебя неожиданно может полететь какой-нибудь предмет и каждый раз Ерохин удивлялся как под руку его парня не попадалось ничего опасного для жизни. — Ладно, Сашенька. Выходи и поедем обра- — Заткнись, заткнись, заткнись! — Саша закричал в динамик и отключился на пару мгновений, кажется, он слишком сильно разозлил парня. Чёрт. — Раз. — Саша, нет. — Два, три, четыре, пять, — контрастно спокойным голосом, ведётся отсчёт, — я иду искать, только пара правок в правилах. Кто плохо спрятался, тот… — Головин, прекрати это! — липкий страх, успешно контролируемый, пробежался по позвоночнику и закрался в мозг, начиная плести свою тонкую, но крепкую паутинку. Его Саша больше не контролирует себя. — …съеден. Беги, Саш. Беги. Хлопок, динамики отключены. Александр слышит топот где-то наверху. Взгляд мечется от одной двери до другой. Входная — не вариант, он не знает, как далеко они от дороги и потом, кто ему там поможет? Наугад выбрав дверь, он бежит к ней и открывает: маленькая кровать, настенный ночник, а вместо обычной люстры подвешены планеты — кажется, когда-то здесь была детская. Слишком темно, но даже сейчас кажется, что в комнате что-то не так. Этот странный запах. Топот ближе. Александр мечется и открывает двери наугад: туалет, кладовка, кухня. Он слышит шаги за спиной. Резко развернувшись, Александр отпрыгивает к столешнице и бьётся о неё спиной. — Саш, я же сказал тебе бежать, —Головин стоял в проходе с запачканным кровью ножом и пытался сделать шаг навстречу, но каждый раз одёргивал себя, смотря исподлобья на мужчину, —сменить адрес, имя, город, страну. Уйти из моей жизни. Почему ты не сделал, как я просил? Я всего лишь хочу, чтобы ты был в безопасности, идиот! — Поэтому ты резал себя? Думал, ослабнешь и не дойдёшь до резки меня? — Александр пробегается взглядом по исхудавшему, дёрнувшемуся, словно от пощёчины, телу, по рукам, с которых струйками стекала кровь. Говорить слишком сложно, но необходимо. Это единственное, что может помочь ему. Помочь им. — Сашенька, ты знаешь, что я не мог. Я не могу оставить тебя, зная, что это я виноват в том, что сейчас происходит с тобой. — Замолчи! — парень перехватывает получше нож и делает шаг навстречу. — Я монстр и всегда им был. Ты полюбил монстра и нарядил его в ангельские одежды, но они испортились на его гнилом теле. — Саш, ты такой же как я. С поправкой на то, что с тобой творили в детстве… —взмах, Ерохин едва успевает уклониться от полетевшего в него стакана, откуда-то взявшегося в руках парня, — Саш, я полюбил тебя за твою душу. За всю твою душу. Я помогал тебе, я пытался прийти к тебе, когда тебя положили в лечебницу, но мне сказали, что ты не хочешь меня видеть. — Что?.. —искреннее, детское изумление, промелькнувшее на лице парня, напомнило мужчине о тех временах, когда всё было нормально, заставив сердце болезненно ныть и царапать коготками рёбра. — Мне сказали, что ты бросил меня! Ты бросил меня так же, как и все остальные! Ты врёшь мне! Врёшь! Головин в два прыжка оказался вблизи Ерохина попытался занести нож над ним. Кисть резко вспыхнула от боли, заставив болезненно взвыть и отпустить оружие. — Саш, ты всегда был слабее меня, тем более в таком состоянии, —Александр наклоняется и бережно целует в истерзанное запястье, пачкая губы в крови и заставляя мурашки совершить забег по всей коже до кончиков ушей, — я действительно пытался к тебе прийти. Постоянно. Я ездил каждую неделю, затем каждый месяц, но ты никогда не хотел меня видеть. Я не верил, как и ты, но мне показали видео, на которых ты говорил специально для меня. Возможно твой мозг решил стереть это из памяти, чтобы сделать из меня предателя. Так проще было бы убить, да? Вроде и не убийство, а всего лишь месть. Пока Ерохин говорил, Саша стоял неподвижно и сверлил взглядом грудную клетку. В голове суматошно пробегали мысли, словно кто-то им сказал, что начался пожар и нужно срочно покинуть горящее помещение; попытки Саши поймать хоть одну приводили к тому, что все они ловко уворачивались от его призрачных рук и спешили прочь. — Саш, я могу показать. Достань телефон из кармана, пароль тот же, — голос мужчины дрожит, но это не страх за себя, о нет, он уже давно перестал бояться за себя — это страх за этого мальчишку, потерянного среди собственных мыслей. Всего каких-то два года назад он был обычным парнем: учился в институте, тусовался с друзьями и втайне мечтал о вечной и искренней любви. Мечта сбылась, только вот пришлось заплатить за неё слишком большую цену. Воспоминания, что держались за закрытой дверью наконец-то пробрались наружу вместе с первыми серьёзными ссорами и преградами, впились своими когтями в душу. Терзали чувствительного, ранимого парня и в конце концов сломали. Поглотили в свой тёмный, вязкий, словно смола, и пропахший гнилью омут, начали менять характер хозяина. Сначала незаметно, прокрадываясь тихо во все сферы его жизни, и, как только прочувствовали свободу, развернулись во всех своих размерах и устроились, словно дракон на золоте. Саша причинял боль всем, кто был рядом: друзьям, знакомым, просто случайно подвернувшимся людям и, конечно же, себе и Александру. От семьи он сбежал, как только поступил в институт, не мог выносить исходящей от них ненависти. Пытался всё забыть. Не получилось. — Не нужно, я верю тебе, — поникшим голосом произносит через некоторое время Головин и оседает на пол так, что Ерохин еле успевает его поймать, — упс, перестарался. — Дурак что-ли совсем? — испуганно восклицает мужчина и уносит своего сломленного ребёнка на диван. Ни секунды не медля, он стягивает толстовку, а затем футболку и рвёт её на лоскуты, чтобы перевязать кровоточащие запястья, — определённо дурак. Знаешь, я согласен на тысячу похищений, хоть кости мне ломай, но не смей больше причинять себе боль, понял? — Если я сломаю тебе что-нибудь, то никаких извращённых пыток не хватит, чтобы искупить этот поступок…—вздохнув, Саша закрывает глаза, пытаясь удержать уплывающее сознание, пока Александр раздумывает как выбраться из этой глуши. — Саша, где телефон, а? Должна же и машина быть, как-то же ты меня сюда притащил. Саша, не спи, не спи, балбес! — мужчина трасёт парня за плечи и пытается привести в чувства. — В кармане — ключи и мобильный. За домом — машина, — тихое бормотание в ответ. Ерохин больше не медлит: быстро нащупав телефон, он подхватывает Сашу на руки и выбегает на улицу, переговариваясь с оператором из службы спасения. — Да, потерял много крови? Что? Девушка, Вы издеваетесь? Я ему по-вашему к рукам баночку с измерениями приклеил и проверял каждые пять минут? — Александр буквально рычит в трубку, бережно укладывая Головина на заднем сиденье, и срывается с места, слушая оператора вместо навигатора. Всё однако этот ребёнок продумал: собирался угрожать расправой, возможно убить, а после и умереть самому. Но он не смог бы. Просто не посмел бы нанести какой-то реальный вред единственному лучику света в его жизни. Первому и последнему.