«Чел, ты вспомни, мы с тобою в ногу сто лет шли, Бок о бок сто лет шли по дороге до мечты из депо до конечной. Чем залечь на дно, еще на пару лет лучше прочь эту хрень шли. Слышь, жидок, ты, походу, не вечный. А, ну-ка, соберись, ты чего такой нежный?»
Поднимаясь по лестнице Слава чувствовал, как к горлу подкатывала тошнота. Сухой, как наждачка, язык напоминал о вчерашнем дне, которого лучше бы вообще не было. Карелин в сотый раз перебирал в сознании последние события и ненавидел себя с каждой минутой все больше. Но, с другой стороны, не проболтайся он сейчас, это выплыло бы потом и, возможно, было бы намного хуже. Да и что теперь гадать? Что сделано, то сделано. Обратно не воротишь. Кое-как вставив ключ в замочную скважину, Слава на секунду остановился перед тем, как его повернуть. «Бля, бабушке-то я вчера ничего не сказал…» — подумал Карелин, — «Щас такой скандал будет…». Заходя в квартиру, он сразу почувствовал приятный запах выпечки. Елена Васильевна хлопотала на кухне, где-то на фоне работал старенький телевизор, из которого доносились звуки передачи «Модный приговор». Старушка уже плохо слышала, поэтому не сразу заметила присутствие внука. Слава тихонько, можно сказать на цыпочках, вошёл в гостиную и, оперевшись о холодильник, стоявший почти у порога, наблюдал за ее ловкими движениями. Она весьма опытно орудовала кистью, которой смазывала пирожки желтком. — Привет, ба, — с опаской поздоровался Слава. — Привет, а ты чего так рано то? — В смысле? — Карелин даже опешил. Его не было дома всю ночь, но вместо затрещины, она спрашивала, почему он рано явился. Это как минимум было странно. — Я думала, ты ближе к вечеру придёшь. Как у Вани то дела? — Нормально… — настороженно ответил Слава и скинув рюкзак, сел на диван, — А ты откуда знаешь, что… — Да Мирон же мне сказал! Глаза Славы округлились. Он даже на какое-то мгновение потерял дар речи. — Он вчера звонил узнать, как дела, сказал, что писал Ване, а вы у него занимаетесь. Я так и подумала, что ты у него на ночь остался. А разве нет? Старушка поставила в духовку огромный курник. — Да… Занимались… — задумчиво ответил Слава, — Ба, а он больше ничего не сказал? — Нет, сынок. Ничего. Тебе чай налить? — Нет, спасибо, ба… Поднявшись с дивана, Карелин быстрым шагом направился в комнату. Выудив из внутреннего кармана куртки телефон и потыкав по кнопке разблокировки, он понял, что тот разряжен. — Блядь. Кое-как отыскав зарядник, Слава включил компьютер и, в первую очередь, открыл телеграм. *звук входящего сообщения в телеграме* *Светло покинул чат* Мирон: Что случилось? Сэмми: Ребят, что произошло? Мирон: Так и будут все отмалчиваться? Читая написанное, хотелось провалиться сквозь землю. Если до этого Карелина волновали только чувства и состояние Ванечки, то сейчас он осознал, что и Фёдоров скоро обо всём узнает — уж Евстигнеев не станет от него ничего скрывать. Но тут на глаза попалось ещё одно, не прочитанное со вчерашнего дня, сообщение от Мирона. Взяв себя в руки, Слава с опаской его открыл. Пока зрачки бегали по написанному, внутри у Карелина все переворачивалось с ног на голову, превращаясь в одну сплошную истерику. Обхватив голову руками, Слава тяжело вздохнул, пытаясь понять, что делать дальше.***
— Я так скучала! — воскликнула Сэм, запрыгнув на Фёдорова и обхватив его ногами за талию. Мирон улыбнулся, глядя ей в глаза. — Я тоже. Девушка мягко поцеловала его в щеку и спрыгнула, выпустив его из своих объятий. Кинув рюкзак под парту, Фёдоров принялся подворачивать рукава розовой рубашки. — Как дела? — поинтересовался он, глядя на то, как Сэмми суетливо перебирает бусинки на своём браслете, будто хочет что-то ему рассказать. — Да в целом все нормально. У парней там только что-то происходит, но они мне ничего не говорят. — Ты так и будешь бегать от меня? Мирон обернулся, услышав голос Евстигнеева. Может, он не обратил бы внимания, если бы тот как всегда кого-то задирал, но в этот раз он говорил как-то с опаской, надломлено, будто был чем-то расстроен. Мирон видел только его затылок, потому что Рудбой смотрел, как Ванечка собирает вещи и пересаживается к Андрею. Евстигнеев что-то пытался ему сказать, но Светло его даже не слушал. — Андрей, ты домашку сделал? — демонстративно не замечая Рудбоя, обратился к Замаю Светло. — Не игнорируй меня. Светло перевёл взгляд на Евстигнеева. Впервые за столько времени Рудбой обратил внимание на его глаза. Он никогда раньше и подумать не мог, что они могут его так обжечь. Возможно, сейчас это был один из самых сильных оксюморонов в его жизни, но Евстигнеев действительно обжегся, провалившись в ледяную бездну, затаившуюся где-то на дне зрачков Светло. Стало так холодно и так тоскливо, что Рудбоя обдало жаром, отчего слегка начало потряхивать, а на лбу проступила испарина. — Кто-то что-то сказал? Или мне показалось? А, Андрей? — Не вмешивайте меня в свои отношения, — сухо ответил Замай, протягивая тетрадь Светло. Фаллен снова перевёл взгляд на Ваню, а затем уткнулся в конспект. Евстигнеев тяжело вздохнул и развернулся к своей парте. Фёдоров, наблюдая за разворачивающейся драмой, вопросительно глянул на Сэм. Та лишь пожала плечами и добавила: — И так они уже почти неделю собачатся. Мирон смотрел на уткнувшегося в телефон Евстигнеева и не знал, что ему делать. Такие ситуации в принципе были не свойственны для самого Вани. Он никогда ни в кого не влюблялся и не страдал, в отличие от того же Мирона с его мимолетными эмоциональными всплесками. Но сейчас он впервые показался ему настолько беззащитным и беспомощным, что Фёдорову стало его жаль. А находясь в неведении самой ситуации Мирон ещё и помочь ему никак не мог, отчего было вдвойне тошно. На пороге класса появился Карелин. Он долго не решался войти в кабинет, всматриваясь в профиль Фёдорова. Понимая, что встреча неизбежна, Слава как мог пытался оттянуть тот момент, когда вся правда выльется наружу. — Мирон? — М? — Фёдоров вскинул брови, глядя на Сэмми. — Обернись. Он развернулся на все сто восемьдесят градусов и увидев Славу, расплылся в доброй улыбке. Решиться на первый шаг было сложно. Всё, что с ним сейчас происходило, было ярким примером победы сердца над разумом. Он настолько привык делать всё под диктовку отца, социума, да и вообще всех, что выйти за пределы рамок собственного комфорта было крайне тяжело. Где-то внутри он чувствовал, что Славе не всё равно, но мозг постоянно одергивал его, возвращая в суровую реальность, напоминая о том, что Слава ему так тогда и не ответил. Мирон по-прежнему не знал, что тот думает по поводу его признания, поэтому броситься ему на шею, как малолетняя школьница он точно не мог. Карелин же, стоя напротив, испытывал обратно пропорциональные эмоции. Он был готов обнять Мирона и не отпускать. Он так скучал, так ждал его возвращения, но ощущение непомерного стыда, что им овладевало в этот момент, не позволяло ему сдвинуться с места. Он прекрасно понимал, что, знай Мирон всю правду, он бы не был ему так рад. Одно дело — накосячить где-то на стороне, а другое — спутаться с его лучшим другом. Карелин чувствовал, как к лицу приливает кровь и щёки становятся красными, как его толстовка. Не справившись с грузом вины, Слава резко развернулся и скрылся в глубине школьного коридора, оставив Мирона в недоумении.***
Сжимая в кармане пачку любимого Лаки Страйка, Евстигнеев в одиночестве брёл в сторону курилки. Надо было подумать, как быть дальше. Погрузившись в свои мысли, он на полном ходу вписался в верхний бортик забора. — Блядь, — выругался Ваня, потирая ушибленную голову. Как сложно жить, когда ты шпала двухметровая, в этом плане его мог понять лишь Карелин. «У нас теперь две проблемы на двоих», — с досадой подумал Евстигнеев. Пригнувшись, Рудбой скользнул в проём и подняв взгляд замер. Уж кого он здесь не ожидал встретить, так это Светло. Парень сидел на старой сымпровизированной из говна и палок лавочке, закинув ногу на ногу, и с задумчивым видом потягивал сигарету. Евстигнеев наблюдал за тем, как Ванечка медленно выдыхает дым и буквально чувствовал, как сжимаются его лёгкие. Светло всегда ругал его за эту привычку, опасался, что когда-нибудь эта дрянь его убьет, и впервые Ваня понял, что он чувствовал, глядя на то, как он лезет в карман за пачкой. Рудбой молча подошёл к Фаллену и вырвал из его рук сигарету. Ванечка вытащил один наушник и поднял взгляд. Осознав, кто перед ним стоит, он тут же изменился в лице. Брови нахмурились, а губы сжались в тонкую изломанную нить. — Дядь, ты больной? — Светло поднялся, глядя на то, как Рудбой топчет его недокуренный парламент. — С каких это пор, ты курить то начал? — пытаясь сохранять спокойствие, спросил Евстигнеев. Чиркнув зажигалкой, Ваня затянулся с прищуром и наклонил голову к Фаллену. — Я у тебя спросить забыл, что и когда мне делать! Ванечка петушился как в старые добрые времена. Будто нарочно выводил на конфликт, чтобы Евстигнеев сорвался и ударил его. А может быть, только это и нужно было, чтобы выплеснуть всю злость, что копилась у него внутри. Лучшее из того, что мог сейчас сделать Ваня, так это выслушать все недовольство этого обиженного подростка. Осознавая свою вину, он молча ждал, когда тот выговорится. — Ты мерзкий и лицемерный мудак! Никогда больше ко мне не подходи! Между нами всё закончилось тогда, когда у тебя хватило наглости сосаться с моим лучшим другом! — продолжал Ванечка, постепенно переходя на крик. Его голос срывался от отчаяния и казалось, что он вот-вот заплачет. — Вань, я уже извинился! Это ничего не значило! Ты же знаешь, что я тебя… — Любишь? — перебив Евстигнеева, горько усмехнулся Светло, — Да никого ты не любишь, кроме бутылки! А, ну да, и потрахаться. И тебе, видимо, вообще не важно, с кем это делать! И знаешь, что обидно? То, что для этих целей ты выбрал именно Славу! Я ненавижу тебя, слышишь? Ненавижу! — сорвавшись на крик, Светло со всей силы толкнул Евстигнеева и развернулся в сторону выхода из курилки, практически лицом к лицу столкнувшись с Фёдоровым. Ваня даже отпрянул. Он впервые видел такого Мирона. Его взгляд был совершенно чужим, жёстким, лицо неестественно застыло, словно маска. — Мирон… Фёдоров его будто не слышал. Он смотрел куда-то сквозь Светло, пару секунд, не более, а потом опустил голову, круто развернулся и направился в сторону школы. — Мирон, подожди! — кричал ему вслед Евстигнеев; тот не оглядывался, будто не слышал. Нагнав Фёдорова у самого крыльца, Рудбой попытался перехватить его за руку, но он резко вырвался, избегая контакта. — Мирон, у нас ничего не было! — повторил Евстигнеев. Тот остановился и развернувшись к другу сказал: — Хватит. Я достаточно слышал. — Мирон, да это всё… — Рудбой пытался как-то оправдаться, но Фёдоров лишь разочарованно покачав головой, пошёл дальше вверх по ступенькам. В дверях он столкнулся со Славой. Мирон, даже не остановившись, проскочил мимо, сильно задев его плечом.***
Все мысли Фёдорова были по-прежнему там, в курилке, где Евстигнеев сознавался в своем предательстве. Подобное когда-то уже с ним случалось, но то были другие обстоятельства и другие люди. Сейчас Мирону было по-настоящему больно, казалось, что вот она, та самая грань, когда ты готов рвать и метать, кричать, но нельзя. Нельзя показывать слабость. Хотелось спрятаться, убежать подальше от всех, чтобы не видеть и не слышать всего этого. И чёрт его дернул вообще пойти в эту злосчастную курилку! Потоптавшись у двери, в класс зашёл Карелин. Он в нерешительности остановился у парты Фёдорова и тихонько спросил: — Можно я присяду? Фёдоров ничего не ответил, чувствуя, как выпрыгивает сердце из груди, он даже дышать не мог, судорожно захватывая воздух, лишь бы хватило до следующего болевого синдрома в легких. Слава опустился на стул и пробормотал: — Прости меня, пожалуйста. Я должен был сказать сам. Это произошло в ту ночь, когда ты написал смс… Мы были пьяные и накуролесили не специально. Ваня там не при чем. Он опустил взгляд, нервно теребя лямку рюкзака и украдкой поглядывая на Мирона. Он видел, как того трясёт. Фёдоров держал в руках телефон и на нервяке перебирал иконки меню на дисплее, продолжая молчать. — Мне очень жаль, что так вышло, — почти шёпотом произнёс Слава. Не получив ответа Карелин коснулся его руки, а затем поднялся и вышел из кабинета. Мирон закрыл глаза, почувствовав, как с ресниц упала соленая капелька.***
Фёдоров полностью погрузился в учёбу. Удалил все социальные сети и закрылся дома, отгородившись от мира. Каждый переживает проблемы по-своему. Мирон не был любителем ругаться и выяснять отношения, ему было проще так — молча. Приезжая в школу он всячески избегал контакта с одноклассниками, сидя за последней партой, утыкался в учебники. Мирон все глубже погружался в себя, и реальность теперь казалась ему зыбкой и несущественной. Ему казалось, что он где-то не здесь, где-то в отдельном мире, где было слишком тихо и спокойно, будто разом отключили все эмоции. И обратно, к живым, ему не очень-то и хотелось. — Мирон, я не могу до тебя дописаться. Мы можем поговорить? — Фёдоров кивнул, и Евстигнеев упал на соседний стул. — Мир… — Рудбой замолк, пытаясь подобрать слова, — Блядь… Фёдоров повернулся в сторону Вани и впервые обратил внимание на то, как тот осунулся за эту длинную неделю, что будто вечность проехалась по ним, как каток с неисправными тормозами. Наблюдая за жалкими попытками друга оправдаться Мирон беззвучно улыбнулся. Но тут же помрачнел, почувствовав стойкий запах перегара. — Опять пьёшь? Евстигнеев ничего не ответил. Фёдоров смерил его пристальным взглядом. — С Ванечкой помирился? Рудбой отрицательно покачал головой, украдкой зыркнув на сидящего впереди Светло. Мирон аккуратно взял Евстигнеева за руку и крепко сжал его ладонь. — А ты со Сла… — Не надо, — резко оборвал его Фёдоров, — Не хочу это обсуждать.***
*звук входящего сообщения в телеграме* Мирон: Вань, поговорить надо. Светло: что-то случилось Мирон: Евстигнеев опять спивается. Надо что-то делать с этим. Светло: а мне какое до него дело? Мирон: Это твоё окончательное слово? Светло: я иду от репетитора, ща забегу к тебе, поговорим Мирон: Жду.