«Ты однажды проснёшься и поймёшь — это просто кончается детство. Позади переезды и вёрсты, перекрёстки, перелески. Сколько лет я проходил переростком, сколько ныл, сколько верил химерам? Потом был пир во время чумы, а у нас была любовь во время холеры.»
Пока все нормальные школьники готовились к выпускным экзаменам, Евстигнеев сидел в СИЗО и ждал своей участи. Многочисленные допросы, судебно-психиатрические экспертизы, слезы мамы и полное разочарование отца — все это сопровождало Ваню на протяжении уже практически двух месяцев, но Евстигнеев ни о чем не жалел. Он был твёрдо уверен в том, что сделал всё правильно и даже если бы у него была возможность повернуть время вспять, то он поступил бы точно также, если не хуже. За все время, пока велось следствие, его отсутствующее выражение лица ни на йоту не поколебало сожаление либо раскаяние. На вопрос следователя «Зачем?», он всегда отвечал одно и тоже «Он заслужил». То, что Евстигнеева осудят, было ясно как божий день, однако на сколько и в какой форме зависело от обстоятельств и доказательств, которые будут предоставлены в суде. В отличие от своего закадычного друга, который принял уготованное как должное, Фёдоров сдаваться не собирался, изо дня в день обивая пороги всех возможных госструктур вместе с адвокатом, которого выделил отец Мирона. Напрочь забив на учебу, он пытался хоть как-то помочь Рудбою, прекрасно понимая, какое это клеймо на всю оставшуюся жизнь. Для полной ясности картины им были необходимы показания Светло, на основании которых они могли бы упечь и самого Ватлина. Окончательно отчаявшись, Мирон все же решил обратиться с этим вопросом напрямую к Ванечке, несмотря на то, что Замай ему строго-настрого запретил это делать.***
Федоров долго не решался войти в парадную. Выкурив пару сигарет, которые он начал втихую потягивать на нервяках, он собрался с мыслями и, поднявшись на нужный этаж, тихонько постучал в дверь. Мирон не приходил сюда ни разу. До этого не представлялось возможности, а после всего случившегося голова Фёдорова болела лишь об одном человеке, забота о котором его сюда и привела. В принципе Мирон знал, что, скорее всего, за Ванечкой присматривают Слава с Андреем, потому что они так же резко пропали и на занятиях практически не появлялись. За дверью послышались шаги. Кто-то шаркнул по двери, сместив крышечку глазка, а затем щёлкнул замок и в приоткрывшейся щели появилась голова Карелина. — Привет… — почти шёпотом поздоровался Мирон. Они со Славой не виделись и не общались с их последней ссоры, поэтому Фёдорову было немного неловко. Не то чтобы ему в другое время было ловко, но сейчас был особенный случай, когда неловко вдвойне. — Привет, — ответил Слава и приоткрыл дверь пошире. Стоя у порога, Мирон рассмотрел наполненное мыльной водой ведро, пару мешков с мусором и явно запыхавшегося Славу, который, аккуратно прислонив швабру к стене, достал сигарету и зажав ее между зубами, все же вышел в парадную. Так как Светло находился в весьма тяжелом состоянии, Карелин в последнее время у него не просто бывал, а жил. За Ванечкой нужен был постоянный уход и внимание. Все произошедшие с ним события слишком сильно пошатнули его психику вплоть до того, что он перестал говорить. Его практически с ложки приходилось кормить из-за депрессии, насильно собирать и таскать по врачам и психологам. Честно говоря, Слава даже за продуктами выходить боялся, так как однажды пробежался до киоска, всего на пару минут, а вернувшись, обнаружил Светло, стоящим на стуле с натянутой на шее петлей, привязанной к шведской стенке. Так как Ванечка жил один, постоянное присутствие Карелина было вполне оправданным в такой ситуации. Мало кто знал, что Светло сирота, но тётя, взявшая его под опеку, жила отдельно и достаточно далеко. Она решила не отрывать племянника от учебы и позволила ему остаться в квартире, в которой когда-то жили его покойные родители. Она лишь изредка позванивала, стабильно высылала деньги. Да и на том спасибо, хоть в детском доме не оставила. Они стояли молча. В полнейшей тишине было слышно, как тлеет Славина сигарета. Мирон, впервые за столько времени увидевший Карелина, ловил себя на мысли, насколько сильно он по нему соскучился, но сейчас было не до сантиментов. Пробежав по нему глазами, Мирон заметил, как тот похудел и в целом осунулся. Костяшки на кистях казались острее, линия скул чётче, плечи более угловатыми. Под глазами зияли синяки от недосыпа, а кожа отдавала сероватым оттенком. Взъерошенные волосы торчали в разные стороны и, скорее всего, были грязными. Когда Слава одним лёгким движением отправил бычок куда-то в сторону лестничного пролёта, Мирон прокашлялся и сказал: — Можно я… Войду? Слава устало взглянул на него, а затем отошёл в сторону, пропуская Фёдорова внутрь. Также молча они прошли на кухню. В квартире стояла ужасно давящая тишина, что даже уши закладывало. Казалось, будто в момент, когда захлопнулась дверь, их отрезало от остального мира. Мирон сел на старенький деревянный стул и осмотрелся. На столе стояла переполненная до краев пепельница. Грязная посуда горой громоздилась в небольшой повидавшей виды раковине, а на плите доходил суп. На кухонной столешнице, к слову, был порядок, лишь пару брусочков недорезанной морковки, да пакет с объедками, который Карелин тут же отправил в большой мусорный мешок. — Будешь чай? — нарушив тишину спросил Слава. — Да, спасибо. Карелин помешал половником суп, молча налил воду в чайник и, поставив его на плиту, принялся мыть посуду. По его плохой координации было заметно, что, скорее всего, он совсем не спал. По тому, как он нервно покусывал нижнюю губу, создавалось ощущение, что он хочет что-то сказать, но никак не решается. — Послушай, ты не держишь на меня зла? — вдруг выпалил Слава и немного покраснел. — Да какие уж тут обиды… — выдохнул Мирон, глядя на образовавшиеся от усталости морщинки у самых уголков глаз Карелина. — Я просто хочу, чтоб ты знал… — продолжил Слава. Его руки начало немного потряхивать то ли от волнения, то ли от усталости, впрочем, понять было сложно. Он старался не смотреть в сторону Мирона, а лишь говорил, упершись глазами в тарелку, которую намывал уже почти две минуты. — Мы с тобой больше не говорили об этом. Да, я тогда накосячил, но мне правда жаль. Я… — Слава продолжал шкрябать железной губкой по давно затертой до блеска посудине. Мирон видел, как тот с трудом подбирает слова, поэтому поднялся со стула, выключил воду и вырвал у него из рук дурацкую тарелку, швырнув ее в раковину. Слава тяжело вздохнул, облокотившись о стену, и перевёл взгляд на Фёдорова. — Прости меня. Эти слова прозвучали настолько тихо и искренне, что оглушили измученное сердце Мирона. Он никогда ни с кем не делился тем, что происходило у него внутри в тот момент. Даже с Ваней. Он даже ему рассказывать не хотел, насколько ему было тогда больно. Всего два слова, и дышать стало как-то легче, будто камень с души упал. Внутри растекалось что-то вязкое, заполняя пространство под рёбрами. Карелин опустил взгляд и несмело коснулся костяшек пальцев Мирона. Фёдоров, заострив на этом внимание, немного смутился, но руку не одернул. — Я просто хочу, чтобы ты знал, мне не все равно. Но сейчас я нужен Ванечке и я не могу… — продолжал бормотать Слава. Сейчас он казался очень уязвимым. Фёдоров понимал, что какими самостоятельными и сильными они не были, они ещё дети. Школьники. Подростки. В свои семнадцать лет взвалившие на себя непомерно тяжкую ношу ответственности, которая с каждым днём напирала все с большей силой. Мирон всегда осторожничал в этих вопросах, но глядя на то, как Карелин открывает перед ним душу и совсем не стесняется своих эмоций, он тоже решил не лукавить, быть честным хотя бы с самим собой, и, перехватив Славину ладонь, крепко её сжал. — Я подожду столько, сколько будет нужно. Я всегда буду рядом. Карелин лишь благодарно обнял его в ответ. Закрыв глаза, впервые за столько месяцев он отчетливо почувствовал запах мироновского парфюма. В этот момент славины колени подкосились и он обмяк в объятиях Мирона. Тот подхватил его и встряхнув привёл в чувство. Карелин потёр глаза, пробормотал что-то похожее на «извини». — Тебе поспать надо, — сказал Мирон придерживая Славу, чтобы тот окончательно не съехал вниз по стене. — Отдохни, я посижу, послежу за Ваней. Карелин коротко кивнул и упал на кухонный диван, даже не предприняв попытки дойти до гостиной.***
Солнце полыхнуло на горизонте, одарив Петербург розовым закатом. Мирон потягивал сигарету, вслушиваясь в монотонное дыхание Славы. Укрыв его пледом, он даже старался дышать потише, чтобы лишний раз не побеспокоить его и без того редкий и чуткий сон. Где-то в глубине квартиры послышался скрип кровати и Фёдоров, будто очнувшись, вспомнил, зачем он здесь вообще. Из-за этого разговора и переживаний он напрочь забыл изначальную цель своего визита. Тихонько поднявшись с диванчика, Мирон на цыпочках направился на поиски Ваниной комнаты. Под ногами мелькнула тень и он заметил, как пушистый, жирненький кот скользнул в одну из спален. «По любому в комнату к хозяину пошёл», — решил Мирон. Постояв ещё пару секунд и вслушиваясь в то, что происходит за дверью, он выдохнул и тихонько вошёл внутрь. Темная комната освещалась неоновым ночником в виде огромного перечеркнутого сердца. Мирон сразу понял, кому он принадлежал до этого. Темного цвета шторы были плотно задернуты. В комнате стоял какой-то затхлый, неприятный запах, то ли грязной одежды, то ли сырости, было душно, даже пришлось расстегнуть молнию на толстовке. Подойдя ближе к постели, Фёдоров рассмотрел фигуру, закутанную в ватное одеяло. Ванечка лежал неподвижно, будто спал, только торчащая снаружи рука слегка поглаживала лоснящуюся шёрстку Гришеньки. А тот мурчал, мурчал, словно пытался излечить хозяина от всех болезней. Мирон понятия не имел, как начать этот разговор. Присев на табуретку, стоящую у кровати, он заметил наполовину пустой стакан с водой, который нагнетал обстановку ещё больше тем, что для них двоих он не был на половину полон. Глаза Фёдорова скользнули по Ванечке. Синяки ещё не сошли, приобретя сине-желтоватый оттенок. На лице проступила щетина, которую Мирон никогда до этого не замечал. Впалые из-за неестественно-заострившегося подбородка щеки и пустой взгляд придавали ему немного пугающий вид, его будто забальзамировали. Но то, что Фёдоров заметил в последнюю очередь, отозвалось внутри неприятным уколом: на висках семнадцатилетнего парня просматривалась седина. Мирон все никак не решался нарушить загробную тишину, опасаясь последствий. Он думал, как правильно рассказать все так, чтобы не травмировать Светло ещё больше. Собравшись с мыслями, он чуть наклонился вперёд и прошептал: — Ты меня слышишь? Ванечка смотрел прямо перед собой остекленевшими глазами ещё некоторое время, а затем еле заметно кивнул. — Я понимаю, что…. — начал было Фёдоров, но запнулся. Потому что — нет, он не понимал. Он не знал, что сейчас в ваниной голове. Говорить что-то просто ради того, чтобы сказать, было крайне неуместно. — Да кого я обманываю… — пробубнил Фёдоров в никуда. — Нихуя я не понимаю! Я пришёл тебя попросить кое о чем. Ты можешь не отвечать. Можешь просто проигнорировать мои слова, но… Я прошу, помоги мне спасти этого идиота Евстигнеева. Ванечка перевёл взгляд на Мирона. Увидев хоть какой-то отклик, Фёдоров немного оживился. — Вань, я не знаю, можно ли тебе об этом говорить, не знаю, в курсе ли ты. Я боюсь сболтнуть лишнее, но без тебя никак не обойтись. Евстигнеев нашёл тех, кто тебя… — Мирон вновь запнулся, сглотнув вязкую слюну, прокашлялся и продолжил, — Тех, кто с тобой все это сделал. Он Антона чуть не убил. Сидит в СИЗО уже больше месяца. Ему грозит реальный срок. Губы Светло дрогнули, изогнувшись в тонкую изломанную нить. Уголки рта опустились, но он по-прежнему молчал и лишь вслушивался в слова Мирона. — Если бы ты мог дать показания, ему бы смягчили приговор… Он сам не расскажет. Сказал, что и слова о тебе не вставит. Гришенька, легко скинув с себя руку Светло, юркнул на колени Мирону и уставился на хозяина. Фёдоров ощутил некоторую поддержку и добавил: — У тебя ведь зафиксированы побои. Походы к врачам, Вань. Это доказательство того, что он был невменяем на время совершения преступления. Ванечка перевёл взгляд на Гришеньку, который недовольно мявкнул, а затем снова уставился в пыльные шторы. Фёдоров напряжённо вглядывался в парня в ожидании ответа, когда в комнату влетел Слава. — Мирон, выйди отсюда! — резко скомандовал Карелин, стоя в дверном проёме, словно мамочка подперев бока. Фёдоров поднялся, тихонько похлопал Ваню по плечу и скрылся за дверью, которую за ним закрыл Слава. Натягивая кроссовки, Мирон выслушивал нотации Карелина, который периодически умудрялся ещё и вопросы задавать, пытаясь выяснить, что ему вообще было нужно от Светло. Фёдоров не проронил ни слова, выпрямился и накинув куртку, сказал: — Может, что-то привезти? Продукты? Лекарства? Сигарет? — Да все вроде есть… — немного уняв своё ворчливое эго ответил Слава и, взглянув в глаза Мирона, добавил, — Если хочешь, себя привози. Мне тебя не хватает. Фёдоров какое-то время всматривался в лицо Карелина, чтобы понять, шутит он или говорит серьёзно, но Слава решил, что не позволит ему сомневаться и довольно решительно притянул его к себе за куртку. Мирон привстал на цыпочки, где-то в глубине души радуясь, что в этот раз, ему не оставили вариантов на отступление.***
Поднимаясь по лестнице на третий этаж, Фёдоров наткнулся на свою классную руководительницу. — Здравствуй, Мирон. — Здравствуйте. Он нехотя остановился. — Как там Иван? — Как… В тюрьме сидит. Фёдоров не знал, что ей ещё сказать. Его раздражало то, насколько глупые вопросы она ему задавала в последнее время. Да и зачем она это делала, вызывало вопросов ещё больше. Она ободряюще похлопала его по плечу и добавила: — Не переживай, все наладится. Тебе нужно к экзаменам готовиться сейчас, о будущем думать, у тебя показатели упа… — Можно я пойду? — перебил ее Мирон, когда та открыла журнал. Женщина понимающе кивнула, пропуская Фёдорова вверх по лестничному пролёту. Поднявшись на нужный этаж, первой, кого увидел Мирон, была Сэмми. Она стояла у подоконника во второй секции и с кем-то разговаривала. Федоров сначала подумал, что она общается по телефону, но подойдя ближе заметил, что мужская рука, наполовину прикрытая синим рукавом джинсовой куртки, аккуратно поправляет ее волосы. Сэмми с такой нежностью смотрела на своего собеседника, что Мирону стало как-то неудобно, что он вообще подсмотрел этот момент, хоть и случайно. Решив, что там он явно будет лишний, Фёдоров пошёл напрямую в кабинет. Упав за последнюю парту, он уставился в окно. В голове крутилось много разных мыслей: от надежды на то, что Светло все же пойдёт ему навстречу и сделает то, о чем он его вчера просил, до поцелуя со Славой, который вообще из головы не выходил всю ночь. Фёдоров никак не мог понять, что именно он чувствует. Почему не бывает так, чтобы сразу все хорошо? Даже в капле счастья зачастую присутствует океан горя! Кто-то похлопал по плечу и это отвлекло его от размышлений. Повернувшись, он увидел Замая. — Привет. Я присяду? — Конечно, — ответил Мирон, пожав тому руку. За первой партой уже сидела Сэмми. Фёдоров улыбнулся ей и отвёл взгляд. — Я тебя давно не видел. — Чувак, мы просто с тобой не попадаем. Когда тебя нет, я тут. Когда ты приходишь, я у Ванечки дежурю. Мирон кивнул. — Ты только это, пожалуйста, заставляй хоть иногда Славяна спать… Фёдоров быстро зыркнул на Андрея и немного смутился. Заметив это Замай вздохнул и мягко сказал: — Я конечно не люблю все эти ваши пидорские приколы, но вы мои друзья, прости Господи. Сейчас тяжёлое время и его надо пережить. Слава там от счастья кипятком ссытся, поэтому я рад… ээээ… за вас. Да. Мирон улыбнулся и снова молча кивнул. Он не знал, что должен на это сказать, но Андрей, вроде как, ответа и не ждал. У лежащего на столе андреевского смартфона загорелся дисплей, Мирон краем глаза заметил, что сообщение было от Сэм. Он глянул на переднюю парту, а затем снова на Замая и осознал, кому принадлежала эта синяя джинсовая куртка.***
Фёдоров как всегда сидел у кабинета следователя, потягивая кофе из «Старбакса». Он сюда уже как на работу ходил. Когда подъехал адвокат, они вместе вошли внутрь. Мирон все пытался выбить личную встречу с обвиняемым, в которой ему категорически отказывали, опасаясь, что Евстигнеев все же начнёт давать какие-то дополнительные показания, которые могут повлиять на ход следствия. Фёдоров перестал надеяться на Светло, поэтому нужно было хотя-бы уговорить Ваню начать рассказывать все как было. Когда Мирон писал очередное заявление, в кабинет постучали. — Войдите! — пробасил видимо уставший не только от Фёдорова, но и от жизни в целом следак. Дверь несмело приоткрылась и на пороге показался худой, измученный подросток. Из-за синяков на бледном лице казалось, будто он вообще прям из-под капельницы сбежал. — Здравствуйте. Меня зовут Светло Иван. Я пришёл давать показания в защиту Евстигнеева. Мирон резко обернулся и бросился его обнимать. Ванечка, высвободившись из мироновой хватки, кое-как подошёл к столу и бросил на него папку со своей медкартой и конвертом с фотографиями, который заботливо выслал ему Антон. Кстати, так и написал: «С любовью, на память».