Драбблы с той стороны войны

      Когда Брати отец таки вызволил из Азкабана, сменив реального заслуживающего наказания узника на его мать, младший Крауч только горько усмехнулся. Не на отца в большей степени был рассчитан его спектакль в зале суда, при виде которого любой маггловский кинокритик зная о том, что слова молодого человека полны фальши, а нужные для возможного оправдательного приговора эмоции он берёт из своего страха перед возвращением к дементорам, без раздумий отдал ему «Оскар» за отлично сыгранную второстепенную роль. На деле же Барти хотел, как устроить крах карьеры отца, вызванный народным возмущением, но тот прилюдно от него отказался, так и надавить эмоционально на мать, чтобы та, имевшая над Бартемиусом-старшим большую власть, устроила ему освобождение. В итоге, да, всё получилось именно так, как он и рассчитывал. Так — да не так! Из-за длительной болезни его матери пришлось именно с ней меняться «судьбами». А вся его надежда строилась исключительно на том, что мать будет рядом и сумеет хоть как-то повлиять на отца, прикрыв своего сына любовью от гнева мужа. Вот тогда бы можно было рассказывать сказки родителям и про «Империус», и про шантаж их жизнями, исходивший непосредственно от Тёмного Лорда, и про постановку ультиматума Беллатрикс Лейнстридж: мол, либо идёшь с нами, либо лишишься всех живущих родственников. Всё это могло бы убедить и разжалобить мать, но ни в коем случае не отца, который без каких либо колебаний проверит всю выданную сыном информацию «Сывороткой правды». У него на руке — метка, и теперь родитель не доверяет ему ни на грош.       Хоть волком вой, уже ничего не изменишь. Из узника Азкабана он превратился в узника «Империуса» и собственного отца.       Стоило ли тогда, на суде, ломать комедию, провоцируя Беллатрикс? А ведь ей было либо не до него, либо, что менее вероятно, она раскусила его игру и поняла зачем Барти её завёл.       Положение у младшего Крауча нынче выходила аховое! У него всё более усугубляется депрессия и единственное средство борьбы с ней это — «Империус» его отца, который позволяет мозгу не думать о том, что он бездействует, когда бы мог уже во всю вести активные поиски. Именно Непростительное проклятие стало его бичом и благодатью от самой магии. Сопутствующая ему эйфория не позволяла младшему Краучу, скатиться до полной потери интереса к действительности, в лице безвылазной апатии.       Но были моменты, когда какие-то части своего разума Барти брал под контроль. Избавиться от чужеродного влияния полностью ему не удавалось. Но, что больше всего удручало, именно такие мгновения отец избирал для "задушевных разговоров".       — Тебе, что совсем неизвестно чувство вины? — холодно и сухо, будто это очередной приговор в зале суда, спрашивает Крауч-старший.       — Почему же? Последнее время я слишком часто виню себя. А по мне ничто так не разъедает душу, как это чувство, вызванное невозможностью как-то эту вину загладить, — вполне честно отвечает Барти.       Он не говорит только того, что именно вызывает в нём это чувство. Нет, тут дело не в том, что он отрёкся от Лорда и собственных действий во имя него на словах, для Крауча-младшего куда губительней сказывается его бездействие, вызванное заклятием, которое он не в силах одолеть. Это видится ему куда большим малодушием, чем игра на публику в зале суда, когда и актёрского таланта-то не требовалось, необходимо было всего лишь накрутить себя до полного отчаяния, и с судорожным рвением хвататься за последний шанс обрести свободу действий. Возможно, если бы всё получилось так, как ему хотелось, некоторое время тоже пришлось бы выжидать. На этой необходимости настаивало то, что усыпить бдительность отца у него получилось бы далеко не сразу.       — Неужто раскаялся? — с ядовитым недоверием интересуется Бартемиус-старший.       — Я сказал только то, что я виню себя… а каяться я буду только перед Тем, перед Кем виноват, — наверное, Барти нужно было произнести это вслух, лишь затем, чтоб регламентировать мысль.       — Не думаю, что Августа Лонгботтом, вдруг узнав, что ты жив, подпустит тебя к своему внуку, — неправильно понимает сына отец и отчего-то хмурится. — Или ты, подонок, ведёшь речь не о нём? Да, есть ли у тебя вообще хоть какое-то понятие чести?       — Как думаешь, чья честь имеет большую ценность? — отвечает вопросом на вопрос Барти. — Того кто сохранил изначальные принципы, или того, кто прогнулся под новую политику? Что бы на это сказала твоя мать*?       — Не смей её сюда приплетать! — в глазах Крауча-старшего отчётливо читалось бешенство. — Она ошибалась, я эту ошибку, в отличии от тебя, понял.       — То, что ты зовёшь ошибкой, многие именуют смыслом жизни и сохранением родовых принципов, — тихо, но всё же слышно произносит Барти.       — Сохранение родовых принципов, ну надо же! — голос старшего Крауча наполнен сарказмом до краёв, создаётся впечатление, что он подобно какой-либо жидкости вот-вот начнёт выплёскиваться у него из-за рта. — То есть ради их сохранения ты заклеймил себя, как предателя и стал кем-то вроде палача для Того-кого-нельзя-называть?       Барти не может сдержать довольную немного сумасшедшую улыбку, когда его отец оказывается не в силах произнести псевдоним Повелителя.       — Значит, я — предатель? Ну что ж, отец, — он впервые зовёт его так, но и то лишь затем, чтобы усилить впечатление от дальнейших своих слов, — в этом мы с тобой равны. Ты точно так же предал мать, как я тебя.       "Задушевные разговоры" не имеют обычая длиться долго. Они вскоре прекращаются. «Империус» вновь берёт полной контроль над сознанием младшего Крауча. Вот тогда то, он и становится «послушным мальчиком», который всегда так был необходим отцу, а не Пожирателем Смерти, добровольно избравшим этот путь, который не винит себя за содеянное, но чувствует свою вину за то, что не в силах помочь тому, кого избрал своим Лордом.