XVI

+++ Вопрос, касательно работы и занятости, как известно, не одну тройку раз мелькал в ее голове, все более и более утруждая в резких мысленных метаниях по кругу, словно в воронке. И пускай даже за такое тебе предлагают вознаграждение в плане денег или же выпивки, ты все равно сомневаешься и находишь что-то неправильным в своей голове, ненавидя собственную жизнь еще больше. Зачем ей было вообще соглашаться на подобного рода деятельность, если на вознаграждение от такого человека как Римма, Мари не особо надеется, да и надеяться вообще охоты нет, так еще и тягание обессиленных туш животных вообще далеко не ее рода задача. Это же не просто поднять кобылу собственными руками и таким образом пронести по Вилле, чтобы вскоре положить на определенном участке. Мари не настолько сильна физически, в плане, ну сами подумайте, поднять огромную кобылу! Да, она сильная, но не на столько же. А вот чтобы действительно провернуть подобное, это надобно найти ближних людей, что не плохо отличатся будут по силе, договориться с ними, а в крайнем случае, заплатить за помощь, найти крепкие веревки, привязать лошадь, обговорить «куда тянуть, как тянуть», а после реально напрячь даже свои руки, таская животное по земле… И за всем этим «вознаграждающий» только смотрит и изрядно комментирует. Притом еще и не самыми умиротворяющими фразами, отвлекая. Конечно, помощь горожанам — часть ее работы, отнюдь, спорить без толку. В этой ситуации, от силы, у Франц особо нет выбора, ибо не сделай этого — еще в глазах других опустишься, а лишнее внимание ей не нужно. Сами должны понимать, что от самого охотника итак много шума: выстрелы по ночам, убитый скот, убитые люди, что на самом деле демоны, много всего, и люди терпят. Пойдет негодование, так еще и бунт против Мари начать могут, а от подобного пострадает уже не только охотник, но еще и репутация Нивы, ибо содержит разноглазую сейчас церковь. Итог: Франц все целостно зависит от того, что о ней думают и как надолго хватит всеобщего терпения на шум и прочее, не дай Бог Нива вообще сочтет ее более ненужной, потому что ничего толком изменить Мари не удалось, тогда девушку может вообще ожидать некое изгнание из города, и тут страдает множество авторитетов. Одни минусы. Опускаться в глазах людей нельзя, потому приходиться помогать по тем ситуациям, на которые Франц вообще работать не должна, но иного не дано. Она итак выставила на Конеро пистолет во всеобщее обозрение, подобное неприемлемо и если узнает Ян, то ее могут вновь отчитать и в чем-то граничить. Невыгодно. Везде одна подстава, и когда это понимаешь, будучи окруженным вообще неизвестными людьми, держа крепкую веревку, таща за спиной тушу в компании еще троих человек, когда осознаешь, что ты занимаешься не тем, чем тебе дано, ты хренов охотник, у тебя на бедре странный револьвер и ты мог бы всех перестрелять одним счетом, но за место этого ты терпишь чужой, порядком уже надоевший, голос голубоглазой, вот тогда твои глаза делают фееричный закат и прикрывают веки, утруждено ты вздыхаешь и так же порядком продолжаешь осознавать, что это единственное, что ты вообще можешь сделать в такой паскудной ситуации. — Пришли, — но вот тут-то, наконец-то, сероволосая останавливается перед определенным участком, срываясь в не быстром беге и открывая мелкие ворота своего деревянного забора. Вздыхая, Франц, ибо стояла в этом ключе «страдающих» первая, делает увесистый шаг вперед, начиная тянуть всех за собой в определенную сторону. Было некое ощущение, словно тебе помогают лишь от части, но когда кто-то просыпается, то уже чувствуется помощь. В конечном итоге все заканчивается уже тогда, когда животное дотянуло до самого хипкого домика, к сену, столбу, к которому привязывается. Люди о чем-то начинают говорить, но их внимание уже уводит Римма, что-то обещая, что-то им накручивая, в то время как Франц просто переводит дыхание, оставшись стоять у дома, облокотившись боком на него. От сюда охотник так и наблюдает, как сероволосая во все зубы усмехается и что-то продолжает рассказывать людям, но в конечном счете те просто уходят, а девушка закрывает за собой забор, проходя по своей территории. — Какая там команда в твоей дрессировке приглашает зайти на чай? — на загорелом лице с еле заметными веснушками сияет ухмылка некоего злорадства, та уперла руки об собственные бока, утыкаясь кулаками; голос звучал одновременно и со смешком и с издевкой, словно пытаясь либо задеть, ибо вот таким образом подшутить. Франц изогнула бровь, прикрыв понову глаза. — Нету такой, — та отводит взгляд, кидая сухо и вовсе не заинтересовано. — И вряд ли в этой холупе есть чай, — косой взгляд направляется на домик, что выглядит немного «выжатым». — Эх, года прошли, а ты все такая же дохлая, — в тоне отдалась грубость, но, хмыкнув, после та вновь злорадно усмехается. — Пошли, — толкнув Франц по плечу кулаком, та разворачивается. — Надо же тебе, как нормальному человеку, спасибо сказать, а? — та направилась ко входной двери и быстро открыла ее, будто там и нет замка. Уже, казалось, зайдя во внутрь, сероволосая выглянула вновь. — Или ты у нас все еще не нормальный человек? Римма быстро с наглым выражением лица скрылась за дверью. В тот момент Мари хотелось ударится головой об этот дом. По сути, тихо столкнутся с досками лбом — та столкнулась, после проведя ладонью по лицу. Ей как можно скорее просто хотелось слечь в своей кибитке. Ничего уже не хотелось, а беспринципная наглость голубоглазой раздражала. Она позволяет себе намного больше чем кто-либо вообще из всех граждан Виллы. Да что там, так общаться с Мари — никто не общался. Уж тем более так толкнуть ее в плечо. Это сугубые признаки отсутствия хоть дани уважения. А зная, кто такая Римма, то, чем ее и напоить могу, так и паршиво становится. Не в плане, что страшно, а просто противно, ибо та и яда подлить может. Тем не менее, играть на моральных ценностях — высший пилотаж. Просто так сейчас развернуться и уйти она не может по нескольким причинам. Допустим возьмем одну и основную — это некультурно. А еще, если из подобного и выльется награда в плане денег, то все не так уж и плохо. Смирившись с судьбой, сама Мари направилась ко входу, переступая через порог. Порог… Очень бедного по виду дома. — Добро пожаловать в пристанище конореек, — выйдя из-за соседней двери, что, по видимому, вела в соседнюю комнату, Римма вынесла пару бутылок, что звенели, соприкасаясь в ее руках. Обе стекляшки поставились на хлипкий столик у левого окна, подле которого стояло тройка стульев. — Здесь не особо красиво, но ты же простишь, верно? — пока та стояла возле стола, ногой же сероволосая назад оттолкнула пару стеклышек, что залетели под стоящий недалеко диван. Благо, тот был хотя бы заправлен. Хотя моль, видно, давным давно погрызла пару тканей. Сделав еще шаг вперед, та быстро оглянулась, оценивая домишко, в котором оказалась. Если начинать с самого начала, то в основном не самого высокого качества доски Франц узрела еще снаружи, всего лишь взглянув на участок. Дерево почти разъела погода и насекомые. Снаружи лишь от части заметно, но по углам холупы порос мох и грибы. Внутри же доски были еще хуже и под ногами прогибались дико. Можно было прыгать, да правда на свой страх и риск, то, что доски даже не скрипели — очень плохой знак. Они все сырые и что в пыли, так и в высохшей грязи. По углам паутина, а шторки на окнах то порваны, то просто связаны от глаз подальше. По полу то и дело разбросаны осколки и в местах бутылки. На стенах пару картин, но те либо разрисованы, либо еще что-то. Тот же самый стол, на котором уже стояло «приданое», в половину забит бумагами, которые мечтать уже и перестали о их проверке. В недрах же этой желтизны пергамента даже спряталась печатная машинка. На кресле в правом углу комнаты горизонтально будто валялся самовар, а его, возможно, содержимое давным давно протекло по тканям и полу, застыв багряными пятнами. Единственное спасение от задухи и отвратительного запаха — настежь открытые окна, и страшно представить, как здесь кто-то живет зимой или же осенью. Состояние же стекла так же плачевно: трещины, пятна, пыль, хоть рисуй. Про залежи бутылок, разбитого стекла в уголках, стаканов, чашек, прочей посуды по всей комнате стоит умалчивать. Не особо красиво? Если бы Мари была столь брезглива или же эмоциональна, то ее бы стошнило куда-то в бок. — По моему это все же пристанище Матаки, — делая робкие шаги, Мари то и дело еще поглядывала на потолок, в поисках того, что могло бы случайно свалиться ей на голову. А знаете, это было интересным. Нет, Мари не любитель мусора и далеко не ценитель таких мест, но по крайней мере вопросом «как до такого дошло?» она задалась. Если вообще представить себя на ее месте, не думаю, что и вы бы с диким воплем брезгливости побежали бы от сюда вон, что аж пятки сверкают блеском, нет, вы бы тоже остались из-за чистого интереса и примерной эмоции лукавости «и во что же все это выльется?». Давайте думать все вместе и рассуждать адекватно: такое состояние дома — настоящий траур. Здесь точно нормально никто не живет, а если и живет, то может тут просидеть всего сутки. Что же тогда здесь делает Римма? Как тут живет? Точно ли это ее дом? Вопросы, ну они же появляются сами собой, как видите. Еще не чувствуете некого азарта? Домишко давно забытого человека, нет, забытого недруга, оказался мертвым и сгнившим. Отвратительным. Конечно, радости от этого толком никакой, как и сказалось, Мари не любитель-ценитель подобного, просто и к Римме же отношения не столь ярко-радостные, чтобы сочувствовать, а сама Франц не на столько лицемерна, чтобы злорадствовать. Конеро часто доставляла Франц хлопот. Возможно, за всю свою жизнь Мари и не припомнит, чтобы Конеро угрожала ей лично или же начинала драку один на один. Эту сероволосую тварь никогда не было видно одну, и на то, скорее всего, были свои причины, но неприязнь к этой девушке точно такая же, как и ко всем тем остальным, ибо голубоглазая была чуть ли не тем, кто мечтал закопать мелкую Франц первым. Разноглазая прекрасно помнит все те камни и палки, первые выкрикнутые слова, оповещающие о драке. Это она закричала всем в первый день напасть на разноглазую, и Мари это прекрасно помнит. И вот сейчас, глядя на все это, нет, это не злорадство, сочувствие, это просто лукавый вопрос «и чтоже будет дальше?», ибо ничего другого Мари и предполагать не может. Тем не менее, если с одной стороны ты смотришь на эти стены с вопросом лукавым, то глядя с другой стороны, казалось, Франц впервые стала ощущать какие-то смешанные и непонятные чувства, которые сложно объяснить. Голубоглазая никогда не была главной и вперед первой особо не рвалась. Да, как только была возможность и данное ей «разрешение» девочка тут же накидывалась, как дикое животное на еду. Она была очень дикой по отношению к дракам. Слишком агрессивная. Удары попадали очень больно в затылок, а чрезмерная клевета в словах и наглость в голубых глазах, втайне, всегда Франц бесили. Но в чем тогда суть этих смешанных эмоций? Да просто еще и играло время. Очень долгое время, за которое забились ощущения, но не суть обиды. И вот когда, осознавая все свое прошлое и то, как развернулась судьба, после всего этого глядя на ее дом… На эти рухлые стены, гнилой пол и вообще до жути страшную картинку, ты ощущаешь вот то нечто непривычное. И ты даже не знаешь, как это описать. А вдруг это… зависть? — Чего? — чуть подойдя вперед, Римма подставила себе стул, перекинув ногу на ногу и уперевшись подпородком на правую руку, что локтем поставила на стол. — Кого пристанище? — изогнув бровь, не особо и глядя на Франц, с края стола та вытащила два стеклянных стакана, перевернув и поставив на стол. Если подобное является для этой голубоглазой нормой… То Франц сейчас чувствует себя немного высокомерно, но воспоминания быстро ставят ее обратно на свою нижнюю планку. — Матако — Бог мусора, — вздохнув, Франц отходит чутка назад, вновь упершись спиной об стенку. — У вас и такие есть? — оставаясь в недоумении, получив кивок, Конеро вдруг невольно сорвалась в далеко не культурном сжатом смехе. — Твою же баранину, какой бред, — та взялась за лоб, приподняв челку. — Я всегда говорила, что в вашей церкви одни бараны, Бог мусора, — поджав губы, та еще пару секунд пыталась заглушить собственный смех. Мари же было как-то до лампочки. Такую глупость она выучила еще очень давно. А Конеро продолжает напоминать о том, что далеко не из культурной семьи. Назвать священников баранами — уму непостижимо. — Ладно, черт с вашими богами, давай сядь, выпьем, чего уж, — усмехнувшись, Римма стянула со стола первую бутылку, берясь за пробку. — Не пью, — отмахнувшись, та и отвернулась, заставив сероволосую закатить глаза. — Ты? Не пьешь? Пф, — тихо посмеявшись, прозвучал звук открывания пробки. От горлышка пошла некая дымка. После же голубоглазая стянула первый стакан, налив туда. — Да зная, какая ты трусиха, чарка алкоголя — первое, что ты делаешь перед тем, как вообще револьвер высунуть из кармана, — нагло приметив, без доли иронии в голове, та поставила стакан на стол, подвинув его в сторону охотника. После же та стянула второй стакан. Поджав губы, Франц тихо вздыхает, пытаясь успокоится. Жалко, она действительно не может ее убить. Не за что. Не убивает тех, кого ставит выше себя. — Может быть не будешь мне ставить нравоучения, раз алкоголь — моя награда, так давай я сама найду когда подыму чарку, идет? — подняв взгляд, нахмурившись, Мари лишь видит, как лукаво теперь на нее смотрят голубые глаза. — Ты же не пьешь, — вскинув брови, после Римма срывается в неком хохоте, от которого Франц уже сжимает зубы. — Да брось, ладно, но серьезно, — вытерев пальцем несуществующие слезы, та поставила свой стакан и бутылку на стол, опустив свои же руки на колени и чутка наклонившись вперед. — Тебе что, страшно выпить со мной? — та изогнула бровь, смехотворно наклонив голову. — Думаешь, там отрава? — голос был слишком едким и постоянно в нем играла издевка, от чего хотелось закатать рукава и накинутся сию же секунду на сероволосую. На самом деле выпить хотелось дико. глотку сушило, а алкоголь действительно успокаивал. Но не с ней. Не в этом гадючнике. Алкоголь — не то, что помогает ей глушить эмоции или же страх, нет. Алкоголь — просто моральное украшение. Оно приятно на вкус, вот и все. А опьянение та перестала чувствовать, ибо всегда пьет в меру. Такие заявления всегда раздражают. Франц далеко не страдает алкоголизмом. — Я лучше прыгну в колодец, чем подыму с тобой стакан, — грубо фыркнув, Мари косо смотрела Конеро ровно глаза, замечая, как сероволосая выпрямилась. — Посмотри те, кто это у нас тут запаясничал, а? — ироничное заявления отдалось такой язвью, от чего аж стало тошно. — Вдруг это твой единственный шанс признания общества, а ты его отталкиваешь? — усмехнувшись, та встала со стула, подняв стакан и протянув в сторону охотника. — Я дарю тебе еще один шанс исправится. Ну же, Франц, — фыркнув, надменно усмехается. — Может быть я и не имею права сейчас перекинуть этот стакан тебе на голову, но стоять на своем я продолжу, — мысленно переворачивался квалд, но физически получалось только сверлить друг друга взглядом. — Я не возьму стакан с рук врага. Конеро, на мгновения, округлила глаза. — Возьми не с моих рук, возьми со стола, — Римма быстро поставила стакан обратно на стол, разведя руками. — Да брось, я просто хочу пообщаться с тобой, — теперь же ее взгляд стал более мягким и неким безобидным, что было ново. — Столько лет прошло, я о тебе наслышана, охотник за демонами, интересно же, да и может извинюсь в коем-то веке, — голубоглазая почесала затылок. — Да и, ничего же другого дать-то не могу, алкогольное дело — все, чем занимаемся я и отец, — пожав плечами, та облокотилась об стол рукой. — Так… Все еще нет? Франц лишь кратко мотнула головой. — Да брось, это ведь тоже грубо, отказываться. Ты помогла мне, должна же принять приданое, — сведя брови к переносице, Римма вновь меняется в лице. — Если тебя торкает именно это, то пяти монет будет достаточно, — вздохнув, Мари отпрянула от стенки, выпрямившись и сложив руки на груди. Колким взглядом Конеро сверлила охотника около секунд, после чего сунула руку в карман на комбинезоне и достала примерно десять монет. Она их ровной стойкой поставила на стол. — Вечно же ты любишь падать в чужих глазах, — та закатила глаза. — Не показывай себя как дурочку, — прикрыв их, сероволосая продолжает сверлить Франц взглядом. — Тебе ведь это ничего не стоит, просто выпить со мной, так сложно? Ты же должна понимать, что для меня это имеет большое значение, раз алкоголь — ремесло жизни, — грубо заявив, та хмыкнула. Немо, ничего так и не объяснив, охотник лишь тихо подошла к столу и с той горсти монет забрала всего пять, тут же спрятав их в карман. — Прощай, — так и не взглянув в глаза, та просто развернулась, и было, открыла дверь, как ее схватили за плечо. И секунды не прошло, рука Риммы перехватываются и ту с силой впечатывают в стенку у двери, придерживая что руку девушки за спиной, что и на спину надавливая. Конеро тут же стала шипеть от боли. — Сейчас же отпусти меня, безмозглая тварь! — даже пытаясь вырваться из столь мелочивой хватки, это слабо удавалось. Франц лишь сильнее только надавила на руку, за которую придерживала хватку. — Что тебе от меня нужно? — так же слабо прикрикнув, Мари заставляет голубоглазую на время перестать рыпаться, но лишь на пару мгновений. — Ты ненормальная! Конечно же, а я было подумала, что ты изменилась! — реакцией на такие слова Франц лишь закатила глаза. — Скажи, что ты от меня хотела, и я отпущу тебя, — грубо заявив, франц немного ослабила хватку, но только почувствовав сопротивлении, опять зажали чужие конечности, сделав еще чутка больнее. Римма упиралась примерно минуту, прежде чем просто затихла, нервно дыша. Та смотрела косо в разного цвета глаза. Франц хотелось уже самой что-то вновь сказать, но получилось лишь изогнуть бровь, этим и повторяя вопрос. Римма сбито дышала, прикрыла рот, но после вновь открыла его, дыша им. Это молчание чутка напрягало. — Мне нужна лошадь. Нужно быть на другом конце Виллы примерно к вечеру, а у меня ни коня, ни денег, и отпусти меня ты уже! — следующий рывок, и сероволосая действительно имеет возможность опять двигаться. Та не спешит накинутся на Мари, но смотрит на нее люто. — К отцу едешь? — сухой вопрос был словно безразличным, разноглазая даже смотрела в сторону, спрятав руки в карманах. — Да есть тебе до этого дело уже, — потирая наболевшую руку, Конеро недоброжелательно продолжала косится на брюнетку. — Вали уже в свою церковь, небось только о ней и думала все это время, — хмыкнув, та опустила взгляд, сцепив зубы. Промолчав на подобные заявления, охотник подняла взгляд на сероволосую. — Рука пройдет серез минуты, — сказв это, Мари направилась к двери, открыв ее. — Пошли, — не оглядываясь, Франц вышла из дома. Взгляд сероволосой устремился в некую пустоту. - Куда еще это, - сухо выразив, та только сделала пару шагов к двери. Приоткрыв ее, девушка заметила, как Франц уже подошла к забору. - Ну тебе же надобно до вечера оказаться на другом конце Виллы, верно? - Мари изогнула бровь. +++ Скорее всего, никто, кроме самой Франц, не сможет объяснить дословно смысл этого поступка. Может мораль? Ммм… нет. Ее нет. Хотя, дай и самому охотнику объяснится, мол, почему ты решила сделать именно так, после всего-то сказанного этой девкой, которую не раз хотелось утопить в воде, затолкать ей песок в гланды, да много чего тебе хотелось сделать, после всего ты… помогла ей. Черт. Это гениально, Мари Франц. Не поспорить, может, так повлияла атмосфера случая. Вся ситуация была действительно слишком спонтанной, и их встреча, возможно, целый переворот в их же головах. Мари не ожидала встретить кого-то из прошлого, на чьи силуэты чуть ли не молилась, прося быть просто друзьями, моля не трогать и вообще представить, что ее нет. Одновременно хотелось смачно врезать по ее лицу, но и с другой стороны это было неправильным, ибо многое изменилось, и даже пускай Римма ведет себя все еще неподобающе и раздражающе, это не особый повод для драки. Хотя, Франц хотели воспользоваться, и даже не самой Франц, а именно ее статусом при церкви. Ее возможностями, слепо думая, что удастся споить. Такой план слишком предсказуем и наивен, но на особо широкие стратегии Римма никогда не была способна. Знаете, а это очень легкая почва, дабы вызвать ненависть. На такой основе Мари могла бы и драку начать. Это подло, и этого хватает на мотивацию для скандала. И все же, Франц слишком умна для того, чтобы начинать скандал, что никому не нужен. Но тем не менее, вопрос основной и важный становится перед всеми ситуациями ровно и внятно. «Почему ты это сделала?», «Почему ты помогла ей?», «Зачем выпросила разрешение на коня Нивы?», «Она твой враг, чтоб тебя!». Хотя, помните, говорилось за странное чувство? Смешанное и невнятное, непривычное. Вот оно играет здесь очень важную роль. Знаете, в восприятии мира, у Мари есть, своего рода, некие грани. Некие грани средь людей, между которыми ты сортируешь свое общество и свое отношение к тому или определенному человеку. Эта грань не сколь эмоционально обретенная деталь, сколько вписанная в характер марля, не позволяющая всему сквозь нее пройти. Как неосознанная сортировка приоритетов, подсказывающая, в какой момент тебе стоит заткнуться, а в какой момент ты должен распустить руки. На эту сортировку ты мало обращаешь внимания в быту или же когда один, но вот когда возникают вот такие ситуации, грани упираются тебе в лицо и кричат алыми чернилами об опасности и запрете. Если всерьез задуматься, откуда эти грани, и есть ли они у всех — нет. Разгадка «откуда» уже была озвучена, грани — это марля в воспитании. Ключом здесь слово воспитание. В ней воспитали эту сортировку, которая не позволяет девушке действовать именно так, как хочет она. Нива переделала ее голову так, как надобно ей, запретив определенное и расставив приоритеты, заставляя каждый раз подбирать факты и научится ставить себя ниже кого-то. Это не просто сортировка, это определенный закон, некий слог, которым она живет, и его можно формулировать по разному, все равно воспринимается одинакового. «Прежде всего, на каком ты месте.» Это далеко не вопрос, и между этой запятой можно поставить очень много слов, но ты мало чего из всего сказанного сможешь понять. Это как задание. Первая мысль, что и является основой той марли, самой марлей, если объяснять на вещах дословно. Как ты общаешься с только что встреченным человеком? Наверное, с энтузиазмом, а может и вовсе нет. Тем не менее, ты заинтересован и твоими словами что-то движет. Мари же не разговаривает. Она говорит определенные слова, но до того, как та расставила приоритеты, она не воспринимает людей как людей. Ей нужно определить кто в данной ситуации выше, а кто ниже, что ты не имеешь права делать, как ты не можешь поступить, а как именно можешь. Грань в ее воспитании очень важна и нету ни дня без этой сортировки. Приоритеты очень важны, потому первые секунды любых диалогов Франц не разговаривает, она узнает нужную ей информацию, оценивает людей, и, зачастую, всегда понимает, что стоит ниже. Она всегда ниже любого человека. Помните… Зависть, а? Чувство зависти. Хилый дом, гнилые доски, бутылки и стекло. Да, зависть. Но не к дому, а к его существованию. Знаете, их судьбы были очень похожи. Пускай Конеро и Франц далеко не самые одинаковые девушки, но их жизни чем-то схожи. Обе были с родителями в детстве, обе оказались в Горне. Обе пережили пожар. Обе попали в Парн, а после в Виллу… Но вот, если Мари осталась совершенно одна, то у Риммы после пожара выжил отец. Они переехали в Парн со всеми, а после и в Виллу, пустив корни. У Конеро есть аж два дома. У нее есть отец. Заработок. Свобода. Возможно, какие-то знакомые, с кем та общается или что-то вроде того. У голубоглазой было веселое детство, и, может, та и лишилась матери, но полноценно жизнь ее не разрушена, а раз та может все еще быть наглой и крайне некультурной, морально девушка не пострадала. Конеро выше нее. И так множество людей, ибо они имеют больше, чем сама Франц. У Мари нет своего дома, где ее корни. Нету семьи. Нету определенного заработка, роботы. Она убивает демонов, но что с того? Ее ли это желание? У девушки было паршивое детство, а все, что имела, — потеряла навеки. Ниже ее только демоны. Единственные, кому она может причинять вред. Единственные, кому может сделать больно. Кто ей безразличен. На кого может повысить голос, нагрубить от души, обозвать, перейдя на личность… Никому иному, она еще таких не нашла, ни с кем иным так себя вести она не может. Грешные люди всегда оказывались выше того, кто всегда стремился ко свету… Римме не нагрубить, ни полноценно проигнорировать. Ее так воспитали, и как бы сильно Франц бы не ненавидела людей или же определенных натур, та всегда будет терпеливо ждать конца мук. В их ситуации, морально ей не было дано другого. Тому, кто выше, нужна была лошадь. А как она могла поступить иначе…? — А знаешь, — Римма свалилась рядом к Франц на лавку, перекинув через ее плечо свою руку. — Ты все такая же святая тряпка, умеющая сущее ни-че-го, — убрав руку, та тихо посмеялась, откинувшись на спинку лавки и этим же вновь глянув на бурую лошадь, что была по краше экипирована. Немного помолчав, взгляд голубых глаз вновь как-то переменился, став более спокойным и менее настырным. Вокруг шумели люди и повозки. Те находили подле конюшни при Ниве. Легкий ветерок и где-то поют птицы. Единственное, что могло успокоить Мари, которая наклонилась чуть вперед, держа голову на ладонях, так это птицы и шум города, отвлекающий от Конеро. — Что с тем демоном стало? — спонтанно спокойный голос сероволосой перевел на себя внимание, а смысл и вовсе как-то заставил немного поднять спину. — Бросил тебя, чтоль? Потому охотником стать решила? — Римма вернулась в сидячее положение и уже столкнулась со взглядом Франц. — Каким демоном из? — вскинув брови, та вздыхает, пытаясь слабо усмехнутся. Фыркнув, Римма вскидывает руки. — Как будто я знаю, которым он у тебя был, — та закатила глаза. — По крайней мере, точно помню, что он был беловолосым. Лес Горна. Он за тебя, помню, заступился. Что, раз война, так сразу хвост поджал? Не верю, что тебя боятся, — посмеявшись, Римма своими словами поставила Мари в некий своеобразный тупик. Кажется, вся грудная клетка сейчас сжалась. Лес Горна… Беловолосый демон, который заступился за нее? Он не был демоном. — Ты про того, у которого третий глаз на левой щеке? — ненароком предположив, хотя сильно оставаясь в шоке, Мари, слабо дрогнув, еще показала примерно на свою щеку. — Та вроде да, ой, без разницы, это был демон-альбинос, таких ты вряд ли за все столетия увидишь! — прыснув со смеху, та сложила руки перед собой. — Стремный то такой… С нормальными не свезло, вот ты и с поганками водилась, — продолжая смеяться, та уже прикрывала рот ладонью. — После пожара мы не видались, — после того, как разноглазая пожала плечами, сероволосая прекратила смеяться, как-то погрустнев. — Твоя жизнь прям сплошная трагедия, — иронично, вскинув брови, Конеро положила руку на чужое плече, но после благодаря этому встала со скамьи и подошла к животному. Мари лишь кратко глянула за спину, наблюдая, как девушка залезла на животное. — Ладно, бывай, — та усмехнулась. Охотник отвернулась к площади, подняв руку, как в знак прощания. Она так и не заметила робкой ухмылки сочувствия. Не было судьбой, значит. Лошадь быстро тронулась с места. А впереди только оживленный город и сотни бликов людей, которые не имели никакого смысла в ее глазах. Столь же мутные и какие-то невнятные блики. Громко вздохнув, девушка наклонилась вновь вперед, ладонями столкнувшись с лицом. Неужто он был действительно демоном? Архи… Черт. Сжав волосы, резко Мари встала с лавки, направившись к кибитке. +++ — Ты не учишься на своих ошибках, раз опять здесь, — огрызнувшись в сторону только ступившей за дверь этого подземного уголка, архи отводил взгляд в сторону, тяжело дыша. У него под глазами появились ели заметные линии синяков, сам он слегка побледнел, а хвост и вовсе вилял еле-еле. Франц же полноценно игнорирует любые слова, просто проходя по комнатке и садясь, как и вчера, напротив. Та молчаливо подняла взгляд, наблюдая за состоянием демона. — Выглядишь кислой, — с какой-то едкой усмешкой, тот пытается сдержать ухмылку, но очередное соприкосновение с серебром на шее заставляет его дернутся, сжать зубы и притихнуть. — Почему ты не убил меня?