XVI

+++ В ушах громко и назойливо пищало. Будто тебя замкнули в холодных металлических стенах и кто-то снаружи ударил по ним. Да еще и с такой силой, что все тело кинуло в дрожь, а ноги аж онемели от пульсации, хотя та сковала все по большей части. Будто не хватало воздуха. Ее всю трясло и горло дерло от своеобразной засухи, это было даже больно, но кроме как застыть и не двигаться она ничего не могла. … А может быть это даже был ее максимум. Как только ее ладонь беспощадно толкнула деревянную дверь, что та аж ударилась о стены, Мари выбежала на траву, будучи в туманном состоянии. Действия были слишком резкими, необдуманными, когда дверь гупнула об стенки вновь, ибо закрылась, это чувство продолжилось и общий итог подобного вообще был не осязаем. Ни скрип досок, ни ее собственный шум, пение птиц, голоса людей с площади, даже те самые колокола, — ничего не могло вытащить ее из этого состояния. Девушка намертво застыла перед дверью, опираясь на нее одной рукой и чутка склонившись вперед. Вторая конечность держалась на весу и раскрытые как колодцы глаза, полные воды и соли, взирали с неким ужасом на эти драные белые перчатки, которыми девушка не покрывала сейчас ладони, а держала в одной из них. Кожаная ткань не имела жизни или каких-либо особых очертаний. Перчатка не имела красок или же определенного запаха. Та не была красивой, скорее наоборот, была блеклой и неприятной на вид. И если людям могло показаться, что эта вещица не имеет возможности отбирать воздух и здравый рассудок, то они глубоко ошибаются, ибо Франц не то, что дышать, кажется, даже моргнуть не может. Как только звон в миг замолкает, та будто ожила, подняв голову и взглянув куда-то выше своих возможностей. Созерцать с такого угла колокола было невозможным, потому Франц глазела на небо. Красновато-розовое, с персиковыми облаками. Солнце плавно заходило за горизонт, расплавляясь в далеких гранях у самой земли. Некоторым такой вид помог бы прийти в чувство, да только не в этой ситуации. Не контролируя это, Франц замечает только через секунды, глаза дико пекут из-за слез, что так наровят и продолжают сие действие. Но она не спешит начать стирать воду с лица. Охотник вновь опускает голову и словно глядит в никуда, поджимая губы, а после открывая и дыша ртом. Девушка будто пережила нервный срыв, ее всю трясет, перед глазами мыльная завеса, а тело изнутри пульсирует в намеках на судороги в каждой клетке. Мари делает шаг назад от двери, отстраняясь от нее. Разноцветные радужки пилят эту дверь все с таким же взглядом. В них читалось так много: ужас, паника, волнение, смятение, растерянность, вопросы, удивление? страх. Все смешалось в одну кучу, отразившись в глазах, что сейчас заливались слезами от переизбытка бутонов эмоций. Территория для рассадника оказалась слишком мала, пихать цветы некуда, почему их тогда садят именно здесь? Она не знает куда смотреть, на что обращать свое внимания. Перчатки выпадают из рук, ладони же хватают голову. Кожей та чувствовала как пульсация сердца отдавалась в ушах. Она закрыла их, но даже это не помогло расслышать писк и тряску. У дрожи тоже есть свое звучание, и оно отвратительно… В туманном состоянии охотник пыталась разбудить себя, хлопая по щекам, сжимая волосы, но ничего не выходило. Слезы рекой, голова кругом, глаза ничерта не видят, ходить невозможно да и вообще двигаться также. Из кабуры резко и быстро вытягивается револьвер и дуло мгновением направлено ей в глотку своими же руками. Курок, не обдумывая ни черта, почти нажат, вот-вот мог бы произойти выстрел, но в голове крикнуло пестро воспоминание, оно сдавило и изрезало голову изнутри за миг, и оружие уже руки не держат, их сводит, потому пистолет глухо падает на землю. Франц смотрела на руки. Они расплывались то вправо, то влево. Ладони дико трясло. Руки дико трясло. Ее всю дико трясло, да так, что было невыносимо. Почему же она помнит то, как ее топили за попытку застрелится? Почему помнит, как стащила свой первый револьвер с чужой шухляды, как лично минут 5-6 заряжала его, ибо не умела, почему помнит то, как с дрожью держала дуло у виска, как почти нажала курок, но ее словили на горячем? С какого черта помнит, как дала отпор, выстрелив священнику в ногу?! Почему, черт возьми, помнит, как ее за это почти утопили и углем на ноге оставили вечный отпечаток боли?! Оно пекло, она дико кричала, ей было всего восемь, и она это помнит! А его наотрез забыла. Постепенно, как свалилась с ног на землю, засев на коленях, та начала приходить в норму. Глубоко дышала, вытирала воду с лица. Все давалось с трудом, успокоится было сложнее, чем казалось на первый взгляд. Так ярко пустить эмоции при архи, а после выпалить еще и такую молитву на самого правителя демонов, да чтоб сработало. Эту маленькую поговорку с большим смыслом она повторила раз десять, чтобы оглушить демона. Стоять так близко было страшнее всего, а когда тот глаза открыл, сердце ушло в пятки. Что же она наделала? Упав вперед, ладони с не маленькой силой сжали траву. Как она могла осквернить Ниву? В подвале самого здания? Подле свечей, что сама заговаривала?! Перед крестом, на котором изгоняли демонов, помогали людям. Годами демонов считают отродьем падшим, их всех нужно перебивать при первой же возможности, а она… Как ты могла помочь правителю демонов, Мари Франц, а? Как ты могла так поступить? Как духу хватило подойти к нему, сняв перчатки, и зажать эти чертовы уши? Как вообще посмела прочесть молитву во благо нечестивому?! Трава сильнее была сжата, но из-за этого она оторвалась от земли. Слыша это, Мари подняла голову, резко вновь встав на ноги и сделав еще пару шагов назад. Морально та понимала лишь одно — нужно успокоиться, но это не так уж и просто, как могло бы показаться. Дыхание все еще отбирало и дышать было невозможным. Чем больше воздуха попадало в легкие, тем сильнее все в них сжималось и приносило боль. А ведь она даже пойти ни к кому не может. Главное никуда не упасть, главное по нову научится ходить и успокоится. Просто дыши. Все в порядке, пускай и временно. +++ Как бы много времени не понадобилось закату, пока на город не падет тьма ночи, люди не утихнут, блуждая по улочкам в громком гомоне. Кибитки, повозки, телеги катают с одной стороны в другую, сбивая своей ездой все мысли. Колеса крутятся под цокот копыт и чей-то голос, так с ними мысли и уезжают, попадая в грязь и растаптываясь уже другим животным. Лавка перед конюшней — единственное, куда привели ее ноги. Локти прикованы к коленям, а голова держится в ладонях скованной хваткой. Продолжая глядеть в землю, брюнетка теряла мысли благодаря шуму колес. Слух ловил излишний цокот копыт и человеческие голоса, не имеющие смысла. Кто-то может крикнуть, кто-то просто разговаривает, монологи как блики теней на картине художника: их полно, они являются неотъемлемой частью произведения искусства, правда самого какого-то своего цвета они ведь не имеют. Темные размытые пятна, что не привлекают внимания, ибо вписываются в картину плавно и со своим шармом. Жаль, реальность, как бы ты не сравнивал ее с картиной, на нее похожа лишь от части. Эти голоса не красят вид, они только утруждают и давят на голову, не смотря на то, что сама охотник их даже и не слышит. В таком сравнении, сравнении с картиной, сама Мари сейчас ощущает себя ошибкой на прекрасном холсте. Чудесная картина была испорчена чернилом непутевого ученика, который воткнул кисть в чернильницу и случайно провел поперек шедевра этой темно-синей полоской. И та настолько некрасива… Завораживающий вид с множеством мелких деталей, теней, людей, вещей, чего только не могло бы оказаться на этой картине, все это испорчено ненужной краской. Испорчено вовсе неграмотно, своим существованием ошибка привлекала все внимание самого творца, который начинал уже сходить с катушек, ибо картину-то никто уже кроме него не увидит. Как это убрать? Как стереть чернила с холста? Замазать поверх? Да как же так, ошибка столь велика, что и не знаешь, как за такое взяться! А все на фоне заднем блекнет. Теряет свой цвет. Дома остаются без внимания, детали упускаются и проходят мимо глаз, люди превращаются в ненужные пятна… Тебя не волнует то, что на втором плане в самой картине. Эта ошибка стала поперек всего, и ты уже чисто физически не можешь не заметить ее, она же вот, прямо здесь, перед твоим носом, посередине самой картины, да как же смотреть на смысл задумки художника, раз такая оплошность сияла ярче самого произведения? Так и люди, проходящие мимо нее, теряли свой смысл. Теряли цвет. Теряли абсолютно любые значения, и теряли все это не только они… Сидя на лавке, девушка слышала все тот же писк, ощущала все ту же тряску, и та ничего не слышала более. Мир продолжал расплываться перед глазами, слух отказывался четко ловить звуки и что-то осознавать, из этого состояния не выводит ничего, а перед ней сейчас столько шума! В церковь было идти даже опасно. Когда-то в детстве, чтобы ни случилось, она тут же бежала к алтарю, молилась, просила гобелены помочь… Сейчас же, учитывая то, насколько четко и в своих правилах действуют стихи, неведомо миру почему они-то еще и действуют, да и как именно, в общем, молится после такого поступка было опасным для ее физического состояния. Мари итак себя ощущает не очень, да и девушка до сих пор не поняла, это из-за ее поступка или же по моральными устоям. А может и то и то? Черт его знает, но в церковь заходить Франц мысленно отказывалась наотрез. В такие моменты никогда не хочется все таить в себе. Эти ощущения застревают в горле как рыбья кость и постоянно болят и колят, а горло першит и ты словно задыхаешься. Мари была бы далеко не против заявится к Форду и под бокалы крепкого спиртного выплеснуть пережитое. Ей хотелось кричать, а может быть просто на просто ей хотелось мирно и тихо, так, чтоб никто не знал, зареветь от сложившихся обстоятельств, ибо… Она потеряна. Да, странно осознавать, но охотник сейчас застряла в такой моральной карусели, что никто не позавидует. Крутит по кругу и крутит, и ты, будучи ребенком в голове, не знаешь, смеяться ли тебе от радости, визжать от страха, или плакать от того, что тебя закручивает. Если бы хоть кто-то мог выслушать все и сразу… Если бы был хотя бы один человек, с которым Мари поставила бы себя на один уровень, которому могла бы все до последнего рассказать… И самое паршивое, этим человеком был когда-то он, но ведь она не пойдет плакаться демону о том, что он демон, верно? От этого в глазах колит, а все мысли, нет, даже не голова, именно мысли бьют изнутри всю черепушку, пронизывая болью. От подобного хотелось кричать. Нет, орать во всю глотку, как заорал демон в первые секунды звона колоколов. Не человеческим криком. Все. Она не может его убить. Не может и пальцем тронуть. А спустя время мысли начнут гложить, ибо альбиносу каждую секунду адски больно из-за металла и свечей. Она же не может оставить все так, как есть? С теми, кто выше, так обращаться строго запрещено. Смертью караться может. И одновременно со всем этим он являлся демоном. Архи. Это единственное существо, которое одновременно на ее весах стояло и по правую и по левую сторону, а появившееся третье блюдце застряло с Мари по середине. Он выше, он ниже, а она по середине. Существование демона не давало покоя голове. Как он может быть тем, кем является…? +++ Когда на округу уже напала тьма, — стало легче. Потребовалось достаточное время и его лечение, дабы мысли испарились также, как и люди, только завидевшие темноту. И дело было вовсе не в том, что ночная пора и время для спуска курка притягивало бойкий характер, что очищало голову, нет, дело было более в опустошении округи и гробовой тишине. Пустые улицы, тихие дома, никого рядом, только она и город, который засыпает под песнь ветра или же вечерних птиц. Все шумы испарились и теперь ничто не отвлекает от умиротворения: Ни голосов, ни цокота копыт, ни громких и вальяжных тележек, которые трещат по своим деревянным швам из-за кочек и камней. Никто не горланит заядлые песни направо и налево. Пускай пусто стало не только вокруг, но и еще внутри нее самой, словно состояние первой матрешки без продолжения истории, это все равно было лучше, чем пару часов назад. А знаете… Вилла достаточно оптимистичный город. Да, может быть кто-то нервно сейчас посмеется, но настроению его граждан можно было бы позавидовать, ибо днем все на перебор открытые и громкие, как для тех, кого в любую ночь могут убить. Горланить люди Виллы очень любят… Кажется, в один из дней, Мари точно не обращала на это должного внимания, но в городе были бандуристы. Музыка откуда-то слышалась, была тихой и приглушенной, но очень красивой и лиричной. Охотник не обратила на нее должного внимания тогда. Музыка как музыка, чего с нее взять-то? Играет себе кто-то на одной из бандур, перебирает пальцами струны, создает симфонии. Тогда мысли лишь промелькнули. Сейчас же Франц осознает, что эту группу музыкантов наблюдала даже несколько дней подряд, а песни, которые те пели, с каждым днем звучали все дальше и дальше по Вилле. Днем народ напевал со всех сторон, но ведь было охотнику до этого дело, когда та бегала из стороны в сторону то с письмами, то еще с чем-то… Днями ранее все притихло. Видно, музыканты уехали из города, правда, музыку эти люди оставили. Порой дети напевали мелодии, что им запомнились. Было легко заметить детвору в поле для скота, которые поначалу просто бегают, плетут венки из цветов, играют с одногодками и со скотом, а потом начинают по детскому запевать какие-то мелодии, что им запомнились. Это воспринималось как норма, дети часто могут напевать, если им нравится. Но вот когда начинают им подпевать взрослые, ух, это уже симфония. В Вилле очень много «золотых жил» с такими людьми разных возрастов… Жаль, если идти уже по другой тропинке мыслей, Мари не может себя причислять ни к одной из категорий возраста, она лишилась всего очень рано, а повзрослела морально в своеобразной колонии всего за год. Если задуматься о таком, Франц никогда не была «подростком» или же «ребенком». Даже в своем достаточно мелком возрасте девочка уже понимала больше нужного. Вела себя неподобающе детям, намного взрослее. А сейчас, если подумать, то по возрасту она подросток, но разве может же быть так, что подросток спасает села и города путем убийств? Нет, это бредни. Морально ей далеко за двадцать, а некоторые люди в это отчаянно верят. К чему же все это ведет? Ай, она не знает. Ход мыслей девушки сейчас неоднозначен… Перекидывало на любые темы, лишь бы не думать о недавнем. А знаете… Мари Франц любила музыку. Сидя на одной из крыш вновь, девушка думает не о том, о чем нужно, вертя в руках револьвер. Порой поглаживая его, временами просто проводя голыми пальцами по покрытию. Перчатки за сегодня одевать ей более не хотелось, тем не менее сделать это все равно придется, как нападут. Как же убедить ее голову, что мысли должны перестать так резко менять свою тему? Музыка — не то, о чем она должна думать, сидя на этой крыше. Это не важно, как и все, что пронеслось до этого в голове. Хотя, скорее всего, кто послушает. — Ветер шумит… над головой, птицы поют рядом со мной, — голос тихий и будто хриплый. И все же, да, слушать голову никто не стал. Не думается, что Мари могла бы от себя ожидать запевания забытой мелодии. Губы робко закрыли проход воздуху, она не могла ничего молвить вновь, переклонившись чутка вперед. Взгляд недолго глядел в никуда, пока охотник отчаянно вспоминала этот напев. Указательный палец в согнутом виде коснулся подбородка. Это не она ее написала. Напевал кто-то другой. Что-то стало щелкать по разуму. Это не то, нет, нельзя об этом думать. Не смей это вспоминать. Зачем вообще это делать? Но на уме вертелось только музыка, то, что она была очень спокойной. Перебор струн, медленный, мелодичный, очень спокойный, как колыбельная. В подобных воспоминаниях нет смысла, но эта спонтанная мелодия перекосила ее моральную дорожку вновь, и теперь все внимание на этой странной песенке. Сколько еще ошибок будет нарисовано на холсте? Она отчетливо помнила только один куплет или это был припев, конкретно не помнит. Но это он ее написал.

«Ветер шумит над головой,» «Птицы поют рядом со мной,» «Шелест травы, там где-то река,» «В дебри лесной жизнь мне мила.»

Когда воспоминания ударили в голову, когда вспомнился весь текст, а может и не вспомнился, может Мари просто сама подобрала по смыслу, но что-то в этом роде она точно напевала тогда. Давно, очень давно. В Горне. Вместе с ним напевала… --- — А что-то была за песня? — Чего…? Какая? — Та, которую ты напевал. — Пф, тебе послышалось, я не из тех, кто поет. — Нет ты пел, я слышала! Что-то… Над головой ветер шумит,/ — Ветер шумит над головой… — Вот! — Иди ты… — Ты сочиняешь песни? — Нет. — Врешь. — Нет. — Еще и краснеешь. — А вот это реально ложь. — Значит я была до этого права? — Агр! --- Она помнит так мало… Франц поджала колени, обняв их и прислонившись спиной к дымоходу. На удивление тихо и без какой-либо души на горизонте. Только ей нужно выместить злобу и вот это состояние, как все резко исчезают. Ну и пусть… Главное вновь не пытаться выстрелить в себя. А что-то продолжает доносить до головы какие-то воспоминания и мысли. Зачем ей воспоминания о том, как та зашла в лес и просто начала кричать эту песенку, а ей альбинос мигом рот закрыл? Парень появился из ниоткуда, просто сверху свалился и тут же заткнул ее. Зачем ей эти муторные воспоминания, которые только сильнее путают голову? Зачем он все это делал? Почему вообще все, что она помнит, все настолько безмятежно и приятно? Ей нравятся эти воспоминания, так какого черта они оба это одно существо? Как такое может быть? Как так могло оказаться, что белобрысый мальчик, давший ее детству свои яркие краски, которые ей так хотелось тогда узнать, что же случилось, что он стал таким, каким есть? А все эти воспоминания, пускай ничего и не помнит, пускай голова только и твердит о их существовании… Он дал ей все, чего не могли дать родные и одногодки. Никто не играл с ней. Никто не ловил с ней животных. Рыбу. Не пел с ней дуэтом этот мелкий стишок. Добиться от альбиноса признания, что тот любит петь, было сложно, а выпросить спеть вместе — вообще что-то с чем-то. Тем не менее, он это дал. Да, ее могли выгонять из леса, да, первые недели парень был не особо рад ее существованию, но… Он ее защищал, делился лесными ягодами, когда та сбегала ночью. Слушал и помогал. Шутил и всегда вел себя так глупо, будто специально строит из себя недалекого. Почему же ты демон, чтоб тебя. Почему ты оказался Архи? почему не убил ее? Если это и правда ты, то что же произошло? Руки вновь затряслись. Револьвер прячется в кабуру и девушка хватает саму себя за плечи, терпя эту тряску, будто от температуры. Колокола еще не прозвенели, но до этого не так уж и долго… Сжав зубы, та тихо ругнулась в голос. =+++= Железное ведро, поставленное на пол, как только Франц зашла сюда вновь, напрягло его больше всего. И знаете, у демона было много поводов насторожится и начать вилять хвостом в определенном раздраженном темпе. Она вернулась слишком быстро, ее лицо выглядит так, будто на нем прошел заплыв, а это ведро с вадой и черпаком из дерева его просто оставляли в недоумении. Неужто убить его надумала? Решила водой святой напоить?! — Ты чего удумала?! Отойди, я н/! Поначалу демон всячески начал отворачиваться, когда та подняла черпак с водой и поднесла к его лицу. Паника прошлась мурашками по спине, хвост оживился, сам демон завертел головой, но… Нет, вода ему в рот так и не попала, он оттолкнул ее руку рогами, но вот вода на теле оказалась, и после этого он застыл, недоумевая. Вода… Она не была святой.