Шелест опавших листьев

      И потянулись будни. Они были похожи один на другой, как капли дождя на стекле. С тура всех унаров будили ровно в шесть. На подготовку к фехтованию давали пятнадцать минут. После чего строем вели в зал. Там было холодно. Все ёжились в куртках, и надо было получше двигаться, если хочешь согреться. Потом скудный завтрак, занятия, обед, дополнительные занятия. Затем прогулка, если позволяла погода, ужин, молитва и сон. Третьего ментора не любили ни другие менторы, ни унары, ни даже слуги. И сам полковник Дюваль держал его при себе по непонятной причине. Фехтовал тот откровенно плохо, зато придирался по поводу, а чаще просто так Иорама он ставил в пару с сильными фехтовальщиками. И этим злил их неимоверно. Фернан и Арнольд не могли бы тягаться с теми же кэналлийцами или марикьяре. Но в этом году не было ни одного из них. Так что оба унара считали себя лучшими из лучших. - Опять эта недодевица, - громко вздыхал темноволосый южанин, - Создатель, за что? - Ферни тебе лучше спросить не у Всевышнего, а у капитана, - со смехом отзывался рыжий. Иорам даже не старался. Правда, иногда, когда его доставали насмешками, он рвался в атаку, но этот пыл быстро проходил после удара по запястью. Тогда белокурый унар ронял оружие, чем вызывал страшный гнев Арамоны. А по бледным щекам текли слезы.       Анри не знал, когда в первый раз он вступился за своего соседа по комнате. Наверное, в один из первых, уныло-сонных дней, когда Арнольд ударил рапирой того плашмя по лицу. Удар был сильным. Через всю правую сторону, от виска до подбородка протянулась багровая линия, вспухавшая на глазах и сочившаяся капельками крови. Иорам даже не заплакал, просто упал на пол и так лежал, держась за лицо. Джастин помог ему подняться, усадил на скамью. А Анри сказал, обращаясь к рыжему «навознику»: - Сударь, вы забыли, что во время учебного боя запрещено бить по голове и лицу? - И что? А если бы это был настоящий бой? - Если бы, да кабы, - отозвался Оскар Феншо, точнее, унар Оскар, - правильно говорят, что у рыжих ни совести, ни чести. - Естественно, я же не потомок старой знати, - фыркнул тот. Спор прервал Арамона, заставивший, и вполне справедливо, стоять у стены со шпагой уже Арнольда. А Иорам так и поглядывал, скосив глаза, на пораненную щеку. В зале не было зеркала. Присев рядом с ним, Анри сказал: - Не беда. До выпуска все пройдет. Иорам слабо кивнул и отвернулся. Он был переменчив в настроении, словно погода за окном. Иногда белокурый красавчик был просто золото – общительный, веселый, хохочущий над шутками товарищей, а через полчаса становился мрачным, язвительным и отпускал злобные комментарии по поводу других унаров. Анри присматривался к соседу, и понимал, что с Иорамом что-то не в порядке. А еще – вспоминал, что у отца тоже все началось с перепадов настроения. После контузии полученной во время Гельбской кампании, Габриэль Дорак стал раздражителен, придирался к матушке и к сыну. Доставалось от него и слугам, и даже матушкиной горничной. А после смерти матери, когда Анри было всего двенадцать, у отца и начались приступы, когда он не осознавал, что делает. Пару раз он собственноручно порол сына, да так, что тот потом отлеживался неделями. Отойдя от приступа, он просил прощения, клялся, что больше не будет, но чем дальше, тем было понятнее – виновата с болезнь. Не телесная – душевная. Дядя порой забирал к себе племянника, а Гарбиэль безвыездно жил в поместье под надзором лекарей и слуг.       И сейчас, глядя на Иорама, что молча сидел за книгой или же просто смотрел в окно, Анри думал, что тот же недуг есть и у этого юноши. Однажды Иораму стало дурно за обедом – он едва успел вылететь из столовой, оттолкнув стоявшего на пути слугу. Когда он вернулся – бледно-зеленоватый, пошатываясь от недавнего приступа дурноты, его встретили насмешками: - Похоже, вы, унар, все-таки женского пола. - Не смешно, - отозвался Джастин. - Разумеется, дама в … хм, интересном положении – это ничуть не смешно, - отозвался Фернан. Тогда Иорам размахнулся и неожиданно для всех отвесил тому пощечину. И, прежде, чем все успели опомниться, вылетел из столовой во второй раз. После обеда Анри поспешил к себе. Иорам сидел, как ни в чем не бывало, и рисовал в альбоме. Он умел рисовать, причем очень талантливо. Анри порой любовался цветами, зданиями с остроконечными крышами и профилями красивых юношей. Сейчас он рисовал надгробие и могилу, усыпанную цветами. - Нравится? – спросил он у Анри, показывая свой рисунок. - Ты талант. - Ги тоже так говорит. - Это твой старший брат? - Да. Если меня никто не назовет в Фабианов день, он выберет. Он имеет право. Иорам улыбнулся хитровато. - А почему тебя никто не выберет? Из-за фехтования? - Ага. Похоже, Иорам забыл о неприятности во время обеда. Хотя был до сих пор бледен. Но Анри надо было готовиться к землеописанию. На завтра Анри готовил доклад об островах в Померанцевом море. Он долго переписывал сведения в читальном зале в библиотеке и вернулся в комнату лишь перед ужином. И увидел, что Иорам лежит на полу. Он бросился к нему, встряхнул, принялся тормошить. А затем выскочил из комнаты, решив позвать кого-нибудь на помощь. Через некоторое время к ним в комнату вошел долговязый молодой человек с коротким волосами и проницательным взглядом. Он нес небольшой саквояж. - Я – Паскаль, лекарь в Лаик, только вчера прибыл, - представился он и стал осматривать больного. - Похоже, его вырвало, и он едва не задохнулся. После долгих манипуляций, на которые Анри старался не смотреть, Иорам задышал и пришел в себя. - Присмотри за ним, - неожиданно попросил Паскаль Анри, - и посылай за мной, если ему станет хуже. Я живу в менторском крыле. Там, где кабинеты. - Хорошо, - кивнул Анри. Когда за лекарем закрылась дверь, Иорам расплакался. - Лучше б я умер… Анри присел на край кровати. Но Иорам оттолкнул его. - Не надо меня жалеть. Я чудовище. Ты просто ещё не знаешь. И отвернулся к стене. Анри ничего не оставалось, как вернуться к учебникам. Да с досадой думать, что ему «повезло» с соседом по комнате.