***
Если бы Иорам был более проницательным, если бы вспомнил, что письма отдают воспитанникам лично в руки… Если бы разглядел письмо,как следует. Если бы хоть успел посоветоваться с Анри. Но болезнь обострилась, а бесконечные бессонные ночь расшатали и без того хрупкую психику. Мой драгоценный брат. В этом письме спешу сообщить вам неприятное известие. Отец запретили мне называть Ваше имя на площади в день святого Фабиана. Видимо, он счел это позором для нашей семьи. Прошу вас сжечь письмо на свече либо в камине после прочтения. Любящий Вас Ги, граф Ариго. Вскрыв конверт и прочитав письмо, Иорам закричал, как попавший в силки зверь. Беспомощно и тонко. Затем бросился бежать. Скорее, скорее… Он доберется до особняка на площади Леопарда. Ги, должно быть там. Он объяснит, в чем дело. По пути Иорам вспомнил, что так и не выполнил просьбу брата, не сжег письмо. Но решил сделать это потом. А пока мчался, не разбирая дороги, держа в руке белый листок. - Ги! Ги! – выкрикивал он на бегу, совершенно потеряв рассудок от горя. Слезы застилали ему глаза. - Нет… Нет… Я больше не выдержу, брат мой… Бег по улицам – редкие прохожие оглядывались на мальчишку, что был одет слишком легко для весеннего дня. Торговка яблоками еле успела отскочить в сторону. А Иорам все бежал, задыхаясь, но не чувствовал усталости. - Ги… Брат мой, брат…***
Когда-то перед родами почтенная мать семейства почувствовала себя очень плохо. Настолько плохо, то решила исповедоваться домашнему священнику. К счастью, болезнь отступила, и Каролина разрешилась от бремени в срок. А вот святой отец, хотя и был обязан хранить тайну исповеди, рассказал ее супругу о том, что новорожденный сын, третий в семье – не от него, а от ментора, что занимался со средним сыном, Ги. Мэтр Капотта был очень молод и весьма недурен собой. Пьер-Луи кивнул. И ничем не выдал себя. Вот только мэтр Капотта спешно уволился и отбыл в неизвестном направлении. А Иорам рос – чужим ребенком в родной семье. Отец ни разу не взял его на руки, не похвалил, старался даже лишний раз не видеть. Жермон, старший сын, к тому времени уже не жил дома. Лишь приезжал на время, чтобы вновь окунуться в бурную жизнь столичного дворянина. В памяти Иорама остались лишь сильные руки, что подбрасывают и ловят вновь. А затем отец сказал: - Жермон, убери это отродье с глаз долой. Почему-то слова навеки врезались в память Иорама, хотя он был слишком мал, чтобы понять их. И лишь горько плакал, когда нянька спешно увела его прочь. Мать, родив наконец-то дочурку, перестала уделять внимание сыновьям. Тем более, что Ги тоже вырос, а Иорам… До него никому не было дела. Тем не менее, его учили всему, что полагается знать дворянскому отпрыску. Он не знал недостатка в еде, жил в поместье в Гайярэ, где слуги делали для него все. Только любви и ласки не знал вовсе. Так бы и рос он в поместье, но вдруг Ги, приехав в очередной раз обнаружил, что младший брат вырос и превратился из очаровательного мальчика в не менее очаровательного юношу. Он стал выезжать с братом в луга, к речке, устраивал всякие развлечения, вроде охоты или брал с собой на деревенский праздник. А по ночам ласкал его «там» - было сладко - стыдно и маняще – чувственно. - Ты мой чудесный цветок, - шептал он ему в духоте летней ночи, - и всегда будешь моим, Иорам.***
- Что-то белобрысая шлюха не подает признаков жизни, - сказал Винсент. - Может, заперся и рыдает в подушку? Арнольд подошел к двери в комнату Анри и Иорама и остановился. За дверью была тишина. Тогда он заглянул в щель – письма на полу не было. - Значит, адресат его получил. - Может, письмо попало в руки Анри? – предположил он. - Исключено. Анри с утра сидит в библиотеке. И с завтрака он не покидал её, - отрезал Фернан. - Тогда наша шутка удалась.