Три месяца назад Столица Империи
В Империи не чтили старых богов и духов, но старались пореже покидать дом в Тёмное время между Днём Поминовения и Зимним переломом. Мало ли что подстерегало в густой осенней тьме. Чтобы рассеять её и отпугнуть нечисть, бесчинствующую длинными осенними вечерами, зажигали у ворот факелы, резали светильники из твёрдой репы и яркой солнечной тыквы. Стражники, которым выпало нести службу на столичной стене спустя неделю после Поминовения, протёрли глаза и недоверчиво переглянулись. Дороги, ведущие к столице, давно опустели. Торговцы, наёмники, почётные гости — все спешили оказаться под защитой городских стен за неделю до Поминовения или встретить этот день на постоялом дворе, но не в пути. Однако по тракту двигалась цепь огней. «Кого и какая нужда погнала в дорогу в Тёмные дни?» — читалось во взглядах солдат. Бесшумно повернулись на смазанных петлях высокие ворота, и в город въехала процессия: всадник в алом плаще с полузабытым гербом, телега, на которой из-под груды соломы виднелся длинный деревянный ящик, и карета с гербом императорской канцелярии. Пламя в фонарях дёрнулось, будто сгибаясь в испуганном поклоне. — От этих любая нечисть сама сбежит, — тихо переговаривались стражники, закрывая ворота и касаясь оберегов на шеях. Впрочем, все знали, что от всевидящего ока на канцлерской карете обереги не спасали. Процессия медленно проследовала по главной улице и скрылась за дворцовой оградой.***
Два месяца назад. Столица Империи
Молчаливый и мрачный День Поминовения миновал, и столицу охватила предпраздничная суета. Зимний Перелом отмечали с размахом: готовили к столу разные диковинки, шили наряды, украшали дома лентами и зелёными ветвями. Фонарщики зажигали масляные фонари, в их ярком свете по улицам сновали посыльные, разносчики, бродячие торговцы, а на площади подновляли помост для представлений и казней, обещая народу зрелища. Та же предпраздничная суета царила в императорском дворце. В покои придворных доставляли образцы тканей и тесьмы, а в ловких руках модисток порхали угольки, набрасывая на бумаге лёгкое кружево воротников, застёжки дублетов, округлости юбок. — В этом году лиф шьют в складку с бархатной отделкой!.. — Складки совсем мелкие, а отделка из золота и янтаря!.. — Бархат? Янтарь? Что за чушь? На Перелом будет объявлено о полном присоединении Севера, и мы должны поддержать наших воинов подобающими нарядами. Говорят, сам император выйдет одетым на северный манер: в дублет из лучшей шерсти с собольим воротником! — Вязаные вставки будут смотреться превосходно!.. — А если добавить отделку медвежьим мехом? Ведь войско ведёт Ардерик Медвежья Шкура! — Ах этот Ардерик! Верный воин императора, но язык у него просто ужасный… — Так вести о победе придерживают нарочно, чтобы меха не подешевели? — А вы сомневаетесь?.. — Вестей с Севера до сих пор нет. За окнами зала Совета темнело, но светильники не давали теням сгуститься в углах. В Тёмные дни дворец служил маяком для глаз и сердец, а потому расходы на свечи и масло превышали все мыслимые пределы. Зато на карте, по которой вёл указкой военный министр, можно было различить каждую букву. Император, канцлер и другие министры собрались вокруг стола, на котором из разных пород дерева была составлена карта, и неотрывно следили за кончиком указки. Золотая линия — Северный тракт — вилась между маркграфствами из морёного дуба и палисандра, подбираясь к массиву из светлого бука. Дальше плескалась широкая кайма из серебра — Ледяное море, куда впадали серебряные же реки. — Сотник Ардерик давно должен был добраться до Эслинге. Мы знаем, что он благополучно пересек границу Северного маркграфства вскоре после Поминовения, — военный министр чуть задержал указатель на рубеже, откуда до самоцвета, обозначавшего замок, оставалось пара вершков. — С тех пор не было вестей ни от него, ни от барона. — Три недели, — император хмурился, глядя на карту, и постукивал по ней черенком пера. — Достаточно, чтобы освоиться на месте и расправиться с разбойничьей шайкой. Даже если во всей округе не оказалось почтовых голубей, можно было послать гонца. Вы говорили, дорога безопасна? — Безопасна, и доказательства тому — осенние обозы, достигшие столицы без всяких препятствий. — Что ж, подождем ещё неделю, после чего сами отправим голубей. Все вы знаете, что победа над Севером принесёт нам не только богатства Ледяного моря, но в первую очередь покой и воодушевление среди народа. Мы давно не склоняли своих знамён, но и не приносили чужих. Люди должны знать, что рубежам Империи ничего не угрожает. А в Тёмное время нужда в добрых новостях особенно велика. — Император обвёл министров взглядом и отложил перо. — Мы хорошо потрудились сегодня, господа. Ещё что-то? — Дело маркграфа Олларда, — негромко проговорил канцлер. В руках у него была толстая кожаная папка, из которой виднелись края бумажных листов и пергаментных свитков. — Расследование завершено. Свидетели допрошены, замок осмотрен, все представляющие интерес предметы и бумаги приобщены к делу. — Прекрасные новости! — Император позволил себе улыбку. — Сегодня я просмотрю бумаги, и завтра же соберём Верховный суд. Народ получит подарок на Перелом — не один, так другой.***
Дверь в императорском кабинете чуть слышно скрипела, предупреждая о немногочисленных гостях, вхожих без доклада. Канцлер вошёл бесшумно, и император поднял на него глаза, только когда на стол перед ним шлёпнулась увесистая папка из телячьей кожи. — Итак, дело маркграфа Олларда, — проговорил он, пока канцлер устраивался в кресле напротив. — Может стать одним из самых громких скандалов за последние пятнадцать лет. — Дело и вправду крайне занимательное, — согласился канцлер, открывая папку. — Причём занимательно в нём всё, от личности обвиняемого до доказательств его вины. — Я с удовольствием обсужу его личность после того, как опустится топор палача. Кто мог подумать, что Оллард сам копает могилы, а?.. За одно это следует казнить, а за то, что он делал с останками, и подавно. Давайте приговор. — Не будем торопиться. — Канцлер взял бумаги в руки, но передавать не спешил. — Есть некоторые нюансы. Обыск замка, осмотр земли и допрос свидетелей были выполнены со всей тщательностью, однако не дали достоверных улик. Мы обнаружили подвальную мастерскую, однако там не оказалось ничего запрещённого. Заготовки для музыкальных автоматов и часов, модели полевых механизмов — словом, ничего особенного. Потайные ходы также были осмотрены, благо в наших руках оказались и планы, и ключи. Решительно ничего интересного. Мы не нашли ни малейших доказательств того, что выкопанные тела когда-либо хранились в замке. Правда, осколки крупных костей были найдены в собачьем вольере, но кому они принадлежали, сказать уже невозможно. — Да отчего же невозможно?.. Впрочем, Оллард достаточно умён, чтобы вовремя замести следы. Значит, вы построите обвинение на показаниях свидетелей? — И здесь не всё так просто. Давайте вспомним, с чего всё началось. Вскоре после Праздника Урожая пришла жалоба от маркграфа Фердинанда Вилларда, — канцлер положил перед правителем густо исписанный лист, — будто бы Оллард жестоко обращается со своей женой. Держит её взаперти, не пускает лекарей, не позволяет приглашать гостей. Все это подтвердила нянька, живущая в замке, вот её подписи на жалобе и на протоколе допроса. Однако же дознаватели, прибыв в замок, обнаружили лишь тело госпожи Оллард. Она умерла не менее пяти лет назад и была подобающим образом похоронена в фамильной усыпальнице на замковом кладбище. Рядом с ней была похоронена единственная дочь Оллардов, скончавшаяся буквально накануне нашего приезда. — Я помню, как мы поминали их обеих, — задумчиво кивнул император. — Ужасная история. Причину выяснили? — Найти следы насилия либо отравления не удалось. В случае с дочерью можно с уверенностью утверждать, что виной всему мучивший её с рождения недуг. Госпожа Оллард, вероятнее всего, тоже скончалась от болезни — если помните, она много лет страдала нервным расстройством. — Но почему Оллард скрыл смерть жены? — Кто знает, — пожал плечами канцлер. — Меня больше заботит, куда смотрел господин Виллард, когда писал свою жалобу. И отчего нянька — как её? а, Катерина из Лиффена, — не заметила, что госпожа пять лет как мертва. — Это говорит не о её безумии или злом умысле, а об умении Олларда пускать пыль в глаза. — Вполне вероятно. Но есть ещё кое-что — судя по показаниям няньки, она не ладила с Оллардом, и он выставил её из замка за несколько дней до смерти дочери. А до того изрядно обидел маркграфа Вилларда. Летом должны были объявить о помолвке между их детьми, однако Оллард отказал. По слухам — в весьма резкой форме. Встаёт вопрос, было ли обвинение следствием заблуждения или же заведомо ложным? — Какая теперь разница? Если эта Катерина не способна отличить живого человека от мёртвого, используйте показания других слуг. — Они не подтвердили обвинений даже под пытками. Удивительная верность, должен сказать. — Неуместная в данном случае. А что горожане? Помнится, мы посылали предписание бургомистру и эсхенскому судье разобраться с жалобами. — Судите сами, — канцлер взял из разложенных на столе листов нужный и, придвинув светильник, начал читать: — «Мы, бургомистр и судья славного города Эсхена, согласно Высочайшему повелению Императорской канцелярии, посетили замок маркграфа Олларда, господина и покровителя нашего, и установили, что супруга его, госпожа Малвайн ведет существование затворницы… Так же сообщаем, что слышали мы многажды отчаянные жалобы со стороны добрых и надежных свидетелей, безукоризненно честных и достойных доверия, что вышеупомянутый господин наш маркграф Оллард служит силам тёмным и ужасным, нрав имеет чудовищный, а ещё раскапывает могилы и совершает противоестественные действия с телами, и вызывает демонов, и оборачивается чёрным котом и вороном, высасывает молоко у коров и растлевает девиц в своём демонском обличье…» — До чего же темны и дремучи люди! — Чем дальше читал канцлер, тем выше поднимались брови императора. — Знаете, Олларда-оборотня я могу представить, но что он охотился за девицами… — Полностью с вами согласен. И подобных россказней у меня целая стопка. Итак, что мы имеем? Одно обвинение в жестоком обращении с женой, в действительности умершей несколько лет назад. Второе — в разорении могил, чему не нашлось доказательств. И третье — в оборотничестве, что попросту смешно — не в тёмные века живём. — Да полно! Мы-то с вами знаем, что Оллард виновен. В этом не может быть ни малейшего сомнения. Достаточно вспомнить его подарок. Какие ещё доказательства нужны? — Подарок… да. Вы знаете, мне думается, если бы мы взглянули на него ещё раз, приблизились бы к ответам. Короткий взмах пером, указавший на занавеси в простенках — и император едва заметно кивнул и поднялся. Нельзя быть уверенным в безопасности покоев, но никто не подслушает в подземелье, где хранился длинный ящик. Они спустились из кабинета вниз, где изящество арочных сводов уступало место тяжести бывших крепостных стен. Перед очередным поворотом император отпустил свиту и отпер неприметную дверь, обитую железом. Свет фонаря осветил небольшую комнату, стол посередине и непринуждённо устроившийся на его краю человеческий скелет. — За одно это следует казнить, — проговорил император, рассматривая его с нескрываемым отвращением. — Так издеваться над человеческим телом, лишить человека достойных похорон… На первый взгляд скелет казался оправленным в медь и латунь, но, присмотревшись, можно было разглядеть шестерни и пружины, заменившие суставы, а также спицы и тросы, протянутые вдоль костей. В углу лежал деревянный ящик. Из-под сдвинутой крышки виднелись стружка и солома, которыми он был заполнен. — Тело принадлежало замковому егерю и было передано в полное распоряжение Олларда добровольно, о чём имеется предсмертная записка, — напомнил канцлер. — Впечатление, конечно, производит своеобразное. Но взгляните, какая тонкая работа! И какая дерзкая, смелая задумка! Он повернул один из небольших ключей, спрятанных вдоль позвоночника, и скелет пришёл в движение. Валы и шестерни завертелись, тросы натянулись. Костяная рука поднялась, сложила пальцы в щепоть и принялась совершать плавные движения. — Если дать ему перо, он напишет «Слава Империи!» — сказал канцлер. — Бьюсь об заклад, при жизни у этого парня был совсем не такой хороший почерк. — Он подпишет своему хозяину смертный приговор! — заявил император и зашагал по камере, не отрывая взгляда от движущихся костей. — Что Оллард возомнил о себе? Что властвует над жизнью и смертью? Что он могущественнее всех в стране? Удивительная наглость! Тьма с ними, с могилами, я казню его по обвинению в измене. Вы захватили с собой бумаги? Не будем откладывать. Или канцелярия разучилась вести дела? — Не будем торопиться, — повторил канцлер, примирительно подняв ладонь. — Если наша главная цель — покой и воодушевление жителей Империи, то казнь маркграфа Олларда может привести к обратным последствиям. — Каким это образом? Говорите прямо, здесь нас никто не услышит. — Старая аристократия верна короне, ваше величество, чего нельзя сказать о тех, кто был удостоен титулов и земель, не получив перед тем достаточного воспитания и силы духа. Мы можем опираться на новое дворянство в делах торговли, однако подлинное доверие заслуживают не несколькими удачными сделками, а веками безупречной службы. — Старая аристократия? Да вы посмотрите на них! Оллард лишился рассудка со своими шестерёнками, Вилларды одержимы жадностью, у Таллардов братья спят с сёстрами… — И тем не менее, ни один из них не замышляет заговор против вас и никогда не замыслит. Вспомните — Олларды добыли корону вашим предкам и стояли у колыбели новорожденной Империи. Они первыми поклялись в верности и не нарушили эту клятву ни словом, ни делом. Даже удалившись от двора, они снабжали Империю полезными машинами и занимательными безделушками. — И неплохо нажились на этом! — Однако же направили свои богатства на процветание земель. Мы подробно изучили расходные книги — отчисления в казну не прекращались ни на год. Не выявлено никаких злоупотреблений. Оллард едва не богаче вас, однако даже не думал использовать своё могущество во зло. — Но это?.. — Император снова указал на скелет, но канцлер мягко перебил его: — Нельзя прервать столь древний и отважный род по навету сумасшедшей служанки и мстительного соседа. Вас никогда не упрекали в неблагодарности. Не дайте повод сделать это сейчас и не губите веру старой аристократии в вашу нерушимую защиту. Наступившую тишину разрывали лишь звук шагов и щелчки механизмов. Император думал, разглядывая каменные плиты под ногами, и, наконец, кивнул: — Что ж, вероятно, вы правы. Жаль отказываться от зрелищной казни, но так и быть — пусть Оллард умрёт в тюрьме. Возраст, душевная болезнь, тюремный климат… не мне вас учить. И действуйте побыстрее. Северная война может затянуться, и богатства Оллардов окажутся весьма своевременной платой за оказанное им доверие. — О Севере я хотел поговорить особо, — проронил канцлер. — Мы с вами с самого начала сомневались, хватит ли сотни мечей, чтобы его покорить. Маркграф Виллард обещал послать ещё триста, но, узнав, что их поведёт сотник Ардерик, отложил поход, сославшись на расходы в связи с помолвкой сына. Ныне же мы не имеем никаких вестей ни от сотника, ни от барона. Ещё более настораживает то, что жалоба на бесчинства дикарей пришла не от барона, а от лиамских купцов. — У вас есть подозрения? — Пока ничего определённого. Но есть опасения, что на плечах нынешнего барона Эслинга лежит слишком тяжкое бремя, и он нуждается в добром совете. А мы, в свою очередь, нуждаемся в незаинтересованном наблюдателе, который разобрался бы, всё ли благополучно в Северном маркграфстве. Шаги стихли. Император остановился напротив скелета, наблюдая за сокращением пружин. — Отправить Олларда на Север? Он же безумен. — Не более, чем любой человек, увидевший закат своего рода. Я говорил с тюремным лекарем. Он склоняется к тому, что перемена обстановки уже оказала своё целебное действие и в скором времени можно ожидать почти полного выздоровления. — Он преступник. — Так позвольте ему искупить свою вину. Он сведущ в военном деле, а его таланты помогут повысить дальность и меткость нашего оружия. Направьте ум Олларда в нужном направлении, и вместо этого, — канцлер указал на скелет, продолжавший выводить невидимые письмена, — он прославит Империю. — Зима на пороге. Отряд не доберётся и до северных рубежей. — Тогда и о казни не придётся заботиться, верно? — Да вы всё предусмотрели, — император недобро усмехнулся. — Что ж, я обдумаю эту мысль. Безумная авантюра, признаться… Могу сказать одно: если Оллард и доберётся до цели, пути назад ему не будет. Войну выигрывают не люди, а гербы, и если он вернётся героем… — О, не волнуйтесь. На Севере ни в чём нельзя быть увереным. Непривычный климат, пища… — Вот и позаботьтесь о том, чтобы мы — были уверены. Соберите Верховный Суд через три дня. К этому времени я обдумаю своё решение. Отчаянная идея, поистине отчаянная…***
Императорский дворец возносился к небу сотнями башенок, шпилей, узких стрельчатых арок — и уходил в землю массивными стенами древнего замка. Под натёртым паркетом светлых и шумных парадных залов прятались мрачные каменные подземелья. Толстые стены и низкие своды гулко отражали шаги канцлера и его свиты. Процессия свернула на лестницу и принялась подниматься в старую башню, ныне служившую тюрьмой важным преступникам. Добравшись до нужной двери, канцлер щёлкнул ключом и распахнул крепкую дверь с крошечным зарешечённым окошком. Камера была тесной — не больше шести шагов в длину — но светлой и неплохо обставленной: постель, стол, два кресла и умывальник в углу. Забранное решеткой окно выходило во внутренний двор, откуда слышался стук молотков — там, перебрасываясь шутками, рабочие чинили помост для казней. Солнечный луч пересчитывал доски пола, подбираясь к носкам сапог человека, развалившегося в кресле в тёмном углу. Заключённый, не отрываясь, смотрел на светлый прямоугольник. — Маркграф Оллард! — приветствовал канцлер заключённого и ловко развернул свиток, внизу которого красовались его и императорская печати. — Верховный Суд завершил расследование и вынес приговор по вашему делу. Вы оправданы. Обвинения сняты. Вам сохранены титул, все права и привилегии. Ответом был молчаливый кивок. Канцлер жестом отпустил сопровождающих, благо процедура была соблюдена, прошёл к столу и удобно устроился во втором кресле. Небрежно перебрал бумаги — это были сплошь чертежи. Среди них не было ни одного законченного. В нижнем углу каждого листа стоял наспех нарисованный родовой герб Оллардов — циркуль над зубчатым колесом, будто бы он заменил последнему в роду личную подпись. Канцлер сложил бумаги стопкой, устроил на гладкой столешнице папку и негромко заговорил: — Вы умный человек, маркграф Оллард, и, конечно, не купились на дешёвый спектакль. В ваших богатствах заинтересованы слишком многие, чтобы вы ушли отсюда дальше порога, сколько бы печатей ни стояло на вашем приговоре. — Я должен выбрать между ядом и кинжалом? — поинтересовался маркграф, оторвав наконец взгляд от солнечного прямоугольника. — Нет, зачем же. Кое-кто ценит ваши таланты достаточно высоко, чтобы выторговать вам жизнь. Ценой некоторых уступок, конечно… — Оллард молчал, но поза показывала, что он слушает. — Так вот, вы отправитесь в дорогу и навестите барона Эслинга. Путь дальний, но тем лучше для вас. На Севере нынче неспокойно, а нынешний барон… скажем так, несколько уступает своему отцу. Вы поможете ему добрым советом, если будет необходимость. Титул остаётся при вас, иначе вы ничего не сможете сделать, однако перед отъездом вы напишете прошение на имя Императора о передаче опеки над делами на время вашего отсутствия. Он вытянул из папки чистый лист, положил перед Оллардом, окунул перо в чернильницу. Маркграф не шевельнулся. — Поберегите бумагу, — усмехнулся он. — Лучше быть убитым в камере, чем в придорожном трактире. — Узнаю вас, — губы канцлера тронула одобрительная улыбка. — Даю слово, это честная сделка. Императору нужен свой человек на Севере — верный, преданный и непредвзятый. Я бы поехал сам, но дела не отпустят меня раньше весны. — И вы выбрали для этой миссии преступника. — Обвинения против вас оказались лживыми. Имя Оллардов уже триста лет означает честь и верность и вновь осталось незапятнанным. Ваши предки укрепили и расширили границы Империи. Кому, как не вам, продолжить их дело? — Но я не воин. — Бросьте, Оллард! Все помнят, как в молодости вы блистали на турнирах. С тех пор ваши силы не иссякли. Бедняга Виллард до сих пор в обиде, что вы обошли его и на мечах, и в стрельбе на его неудавшемся сватовстве. Да и посылают вас не для того, чтобы сражаться в первых рядах. Для этого в замке есть войско. Оллард всё ещё медлил взяться на перо, и канцлер со вздохом продолжил: — Я и так сказал слишком много, но всё же напомню вам, что войну выигрывают не люди, а гербы. Гнев императора не вечен. Весной я приеду на Север и надеюсь привезти вам помилование не только на бумаге. Вы умны и уступите большую часть владений и доходов, зато сохраните имя и сможете жениться снова. Послушайте, Оллард, положение нынче серьёзное. Мы не можем потерять Север, а там творится невесть что. И этого следовало ожидать. Я давно предупреждал… На кого ещё положиться? — Вам-то это зачем? — Что поделать, я питаю странное расположение к потомкам древних и славных родов. Оллард презрительно хмыкнул. Встал, расправил затёкшие плечи, шагнул в солнечный прямоугольник и замер у окна, рассматривая помост для казней. — Та ещё авантюра, — произнёс наконец. — Хорошо. Я поеду. В четверть часа прошение и доверенности были написаны. Оллард, вытянув длинные ноги на столе, перечитывал бумаги перед тем, как заверить их печатью. — Значит, Север, — проговорил он, — где простота и суровость быта способствуют нравственной и благочестивой жизни? Так, кажется, пишут об этом крае. — Именно, — кивнул канцлер. — Вам понравится. Отлично проведёте время. Увидите Ледяное море, попробуете свежую северную рыбу, познакомитесь с тамошними жителями… Жена у барона, к слову сказать, настоящая красавица, хоть вы и не ценитель… — Тюремный воздух особенно не располагает. — Оллард капнул на листы воском, приложил перстень, и герб, которому предстояло быть разбитым, скрепил бумаги. Канцлер протянул руку, но листы ускользнули, едва коснувшись пальцев. — Так что же, Императорская канцелярия и Верховный суд действительно не обнаружили против меня никаких улик? — Совершенно никаких, — заверил канцлер. — Сами посудите, какие могут быть улики? В ваших поступках многое достойно осуждения, но вы искупите их усердной службой. — Я, знаете ли, уже не молод… Ехать в такую даль, будучи чистым перед людьми и законом… При дворе найдутся люди моложе и достойнее. Канцлер откинулся на спинку кресла и устремил взгляд на потолок. — Разумеется, можете отказаться. Канцелярия никогда не славилась умением находить улики против невиновных. Разве что полезной привычкой тянуть за все подвернувшиеся под руку нити. — Вы снова говорите загадками, а тюремный воздух, знаете ли, не способствует остроте ума. — Правда? О, никаких загадок, лишь одна незначительная мелочь. Вас, кажется, ограбили летом в Эсхене? — Меня? Ограбили? — Не помните? Впрочем, я же говорю, ничего не значащая мелочь. Тем более, запись в судебной книге всё равно оказалась залита чернилами. — Какая досада. У меня давно были вопросы к эсхенскому судье. Совершенно не умеет держать бумаги в порядке. — К счастью, человеческая память порой оказывается надёжнее бумаги и может подсказать и имя, и многое другое… — И что же, стоила эта нить затраченных на неё усилий? — Не знаю. Пока что я лишь держу её в руках. На всякий случай. За иные концы, знаете, лучше вообще не тянуть, если нет необходимости. — С некоторых пор я невзлюбил загадки, — невозмутимо усмехнулся Оллард, поднимаясь и небрежно бросая на стол бумаги. — Вам есть что ещё мне сказать? Или я могу собираться в дорогу? — Собирайтесь. Я загляну к вам ближе к вечеру обсудить детали. Сейчас мы не сможем отправить с вами большой отряд, но к весне созовём войско, если в нём будет необходимость. Я рад, что мы с вами нашли общий язык. В следующий миг ударил башенный колокол. Он разносил по округе весть, что сегодня Верховный суд вынес оправдательный приговор. В камере его звук был хорошо слышен сквозь окно, а ещё отдавался дрожью в стенах и полу. Канцлер поморщился — хоть он и привык к этой дрожи, ощущать её всякий раз было неприятно. Он перевёл взгляд на Олларда, желая что-то сказать, и осёкся. Тот стоял неподвижно, опершись на стол, прикрыв глаза и дышал мелко и редко. Канцлер поднялся было позвать лекаря, но быстро понял — маркграф уловил ту же дрожь пола и впитывал звук всем телом, костями, пропуская волну от ступней до свода черепа. — Я рад, что мы нашли общий язык, — повторил канцлер, прикрывая за собой дверь камеры. Затхлый и прохладный воздух коридора показался глотком свежести. — Но хотел бы я знать, какие планы были на того мальчишку-грабителя…