На пороге зимы

      Вечер и ночь прошли в заботах, как накормить и разместить три сотни людей, а с рассветом войско двинулось на укрепления. Но они оказались пусты. Шейн Эслинг скрылся, забрав с собой раненых и даже убитых. Через пустошь тянулась широкая полоса следов от человеческих ног, лошадиных и козьих копыт, саней и волокуш. След уходил в горы — ясный, чёткий — но чем ближе становились отроги, тем сильнее преследователи придерживали коней.       — У Шейна здесь полно убежищ, — буркнул лиамский военачальник, первым натягивая поводья. — Уползёт в свой Бор-Линге, залижет раны, соберёт ещё людей и вернётся, благо перевалы завалит нескоро.       — Этак он будет бегать туда-сюда, — с досадой проговорил Ардерик. — Жалить, как овод лошадь, и снова хорониться…       Было обидно останавливаться в какой-то сотне шагов от места, где тропа уходила вверх. Совсем рядом за гранитными склонами пряталось войско — обескровленное, слабое. Добить бы одним ударом, привезти Элеоноре рыжую голову, вырвать долгожданную победу!       — Который год уже бегает, — проворчал лиамец. — Эслинги, скоты, знали, где строить новый замок — поближе к родным горам! В лесу мы бы взяли их, как новорождённых зайчат, а так никому неохота отхватить камнем по башке.       Ардерик тронул коня, направляя войско вдоль хребта. Лиамец прав: нечего и думать соваться в горы. На узких тропах придётся растянуть войско, и Шейну хватит горстки людей, чтобы если не уничтожить их, то заставить повернуть назад.       — А где это Бор-Линге? — спросил он лиамца.       Тот, прежде чем начать рассказ, сделал непонятный знак рукой и сплюнул, будто нечисть отгонял. Ардерик слушал его, вспоминая, что слышал от Элеоноры и местных.       Бор-Линге — так звали старую крепость, прежний оплот клана Эслингов. Говорили, что она стоит на самом берегу, с трёх сторон её окружает море и рыбу к столу удят прямо из окон. Берега же пустынны и бесплодны, потому хлеб пекут из мха и сосновой коры, а сосны те редко вырастают выше колена из-за сильных морских ветров. Ещё говорили, будто старики помнили туда дорогу, только после особо сильного землетрясения её засыпало. Новую тропу знали лишь старый барон и Шейн. И их люди.       Ардерик подставил было лицо ветру и поморщился. Воздух, как нарочно, успокоился едва ли не впервые за последнее время. Пока Шейн стоял на пустоши, жестокий северный ветер дул каждый день. Можно было представить, как безжалостно хлещет он береговую крепость, бросая в лицо ледяные брызги и колючий снег. Как тёмные волны целуют и бьют гранитную кладку, ветер ревёт в печных трубах и гонит дым в залы. Кем надо быть, чтобы считать такое место своим домом? Какую несгибаемую гордость нужно иметь, как нужно верить в себя и своих людей, чтобы уйти с плодородных по северным меркам земель?       Достойный противник, ничего не скажешь.       Ардерик покосился на барона. Он ехал в стороне вместе с Дарвелом и горсткой людей и с самого утра не проронил ни слова. Верно, только примесью имперской крови можно было объяснить, как в семье горцев и мореходов умудрился вырасти этакий раззява-миротворец. Знали в Империи, что делали, когда обязывали северных баронов жениться по указке столицы… Сейчас Эслинг выглядел куда менее уверенно, чем в голубятне. Ардерик поглядывал на него с плохо скрытым злорадством. Он-то хорошо знал, каково это, когда воодушевление и азарт отступают, и приходится разгребать всё, что наворотил в героическом угаре.       — Я тоже отказался посылать своих людей в горы, — вернулся он к разговору. — А если попробовать морем? У Лиама же есть корабли?       — Есть, — подтвердил лиамец, — только Эслинги и тогда знали, где строить. Крепость стоит во фьорде, по-вашему в бухте, с моря не сразу разглядишь. Мы летом пытались искать, чтобы отомстить за солеварни… — Он резко замолчал и искоса глянул на Ардерика. — Оно, конечно, не совсем по имперскому закону…       — Да плевать. Имперский закон хорош, когда в каждом городе судья, а до столицы рукой подать. Встреть я Шейна — тоже отомстил бы за свою сотню сам.       — В очередь становись, — ухмыльнулся лиамец. Недоверие на его лице исчезло. — Так вот, искали мы летом Шейново логово и вернулись с тремя покойниками и десятком стрел в бортах. И я припомню это Шейну вместе с солеварнями… и вырубленным лесом, и овцами, что он угнал двенадцать лет назад с прибрежного пастбища…       Ардерик слушал речь лиамца и слышал в ней отзвуки многовековой клановой борьбы. За размазнёй Эслингом стояли поколения воинов — горцев и мореходов, чья разбавленная кровь и не думала успокаиваться. Солеварни спалили не просто в отместку за отказ принять сторону — тем утверждалось, что власть Империи ничего не стоит и Север по-прежнему живёт войной и местью.       — Один раз мы уже выманили Шейна на пустошь, — проговорил Ардерик. — Второй раз он придёт сам, чтобы победить или погибнуть. Явно не для того он мёрз под окнами и терял людей, чтобы так просто уйти. Кровь не позволит.       Он оглянулся на замок и снова на горы. Каменные твердыни словно переглядывались через пустошь, спорили, делили старшинство.       — Расскажи ещё о Бор-Линге, — попросил он лиамца. — И о Шейне. И о старом бароне. Вообще обо всём, что у вас тут творилось.       Верен за спиной тоже слушал, раскрыв рот. Впрочем, поглядывать по сторонам он не забывал, и в сердце Ардерика закрадывалась гордость. Верный меч, послушно лежавший в руке — вот кем был Верен, и Ардерик даже не мог сказать, за кого больше радовался вчера, когда оказалось, что умирать пока не придётся — за себя или за Верена, не заслужившего смерти в первом же походе.       Или за Элеонору, не заслужившую смерти вовсе.       Ардерик оглянулся на замок, где его — в кои-то веки! — ждали, и ощутил непривычное тепло в груди. Сближаться с Элеонорой было непростительной ошибкой, мальчишеской глупостью. Но и забыть её было теперь немыслимо. Как доверчиво она льнула к груди, как пылко раскрывала объятия, как бесстрашно стояла за плечом с твёрдой рукой на бесполезном кинжале! Нельзя было тогда терять голову, думать, что всё потеряно, что на пороге гибели позволено всё. С приходом подмоги Элеонора вновь стала баронессой и замужней женщиной, и это меняло всё и… ничего.       В первую очередь не отменяло клятвы защищать и беречь её.       Стало быть, нечего было и думать рассказать Олларду об измене барона и хоть так отомстить за перебитую сотню. Тогда Элеонора потеряет Север. Всё запуталось, нити переплелись в одну крепкую паутину. Потянешь одну — порвётся в другом месте.       Впрочем, Ардерик всё больше уверялся, что война была для Олларда лишь поводом приехать на Север. Верен всё утро просил спровадить друга-лучника в Лиам, подальше от маркграфских глаз, но у Ардерика были свои соображения на этот счёт. Если они окажутся верными, то добиться расположения маркграфа будет несложно. А это значило, что весной в столицу уйдёт правильный отчёт, и Эслинг получит своё только после того, как Элеонора обзаведётся наследником… Его, Ардерика, наследником.       Здесь положение запутывалось окончательно.       Чтобы прогнать назойливые и бесполезные мысли, Ардерик вновь вслушался в речь лиамца. Тот снова рассуждал об убытках и о том, как заставит Эслинга — не одного, так другого — заплатить за всё.       — Встречу Шейна — шею сверну, — цедил он сквозь зубы. — Кипит в Эслинге, а жжётся весь Север. С одних солеварен убытка марки на четыре! А Тенрик тянет… Я вчера прямо сказал — мы пришли защищать себя, а не его.       — Будете требовать назначить нового барона? — как бы невзначай спросил Ардерик.       — Зачем? Пусть выправляет, что напортил, а там посмотрим. А то кто знает, кого вместо него пришлют… — Лиамец бросил на Ардерика испытующий взгляд и всё же продолжил: — Я с графом этим особо не говорил, он птица не нашего полёта, но тебе скажу, что Тенрик хоть и распустил младшего брата, а всё же люди при нём сыты. Налоги не задирает, берёт ровно столько, сколько столицей положено. Если угомонит братца, то и пусть сидит. Новый-то сразу возьмётся порядок наводить… межи проверять, леса пересчитывать…       — Севером должен править северянин, — кивнул Ардерик. — Я бы и сам поглядел, как барон себя поведёт. В Империи не найти рода, чьё имя не запятнано предательством — все хоть раз, да оступались…       — Не все.       Маркграф Оллард подобрался незаметно за шумом отряда. Держался он сдержанно, даже отчуждённо, но всё же не так, как обычно ведут себя, когда собираются обвинить всех собравшихся в государственной измене. Невозможно было понять по его лицу, слышал ли он что-то, и если слышал, то что именно.       — Что, господа, вы намерены преследовать врага в горах?       Ардерик и лиамец переглянулись. Никому не хотелось прослыть трусом, да ещё перед лицом императора, которому маркграф, несомненно, собирался докладывать обо всём.       — Неплохо бы для начала понять силы противника, — медленно проговорил Ардерик. — Признаться, я уже один раз недооценил их…       — Вы человек военный, опытный, — ответил Оллард, и невозможно было понять, говорит он серьёзно или насмехается. — Вашему мнению можно доверять. А вы что скажете, почтенный?       Лиамец молча кивнул. Он разом утратил всю свою словоохотливость и, похоже, благоразумно предоставил разговор двум имперцам.       — Я бы ещё проведал деревни в лесу, — добавил Ардерик. — Если кто и знает горные тропы, то местные пастухи. Я узнал от них много дельного, пока мы строили укрепления.       — По меньшей мере одна деревня уцелела, — заметил Оллард. — Значит, заглянем туда, расспросим жителей и вернёмся в замок. Да, едва не забыл: здесь все ваши люди? Все, кто уцелел?       — Почти, — небрежно ответил Ардерик. — Кое-кто остался в замке. А что?       — Ничего. Их так мало. Должно быть, печально потерять целую сотню. Надеюсь, мы будем удачливее.       Нестройный шум голосов, оружия, стука копыт за спиной отзывался острой тоской, и Ардерик крепче сжал поводья. На что Оллард книжный червяк, а смекнул не соваться сразу в пекло. Как знать, как бы всё обернулось, если бы Ардерик тоже сперва заручился поддержкой соседей? Или хотя бы разузнал, с кем придётся иметь дело? Сейчас Ардерику казалось, будто с тех пор прошло лет десять и сам он давно перешагнул сорокалетний рубеж — так много всего перегорело, перемололось, было потеряно и обретено за эти три месяца.       Он оглянулся на Верена, уткнувшегося взглядом в лошадиную гриву. Его лицо снова было озабоченным и растерянным. Что ж, Север заставил многих расстаться со своими заблуждениями, пора было расстаться с ними и Верену. Если предположение Ардерика верно и Олларду нет дела до северных разборок, значит, в столице не узнают ничего сверх меры, головы не полетят, и план Элеоноры не рухнет.       И сын Ардерика, безземельного имперского сотника, станет следующим бароном Эслингом.       Ардерик ударил лошадь по бокам, поднимая в рысь. Забот было много, а времени до сумерек — слишком мало, чтобы тратить его на пустые мысли и ещё сильнее запутывать тугой клубок.

***

      Людей в пиршественный зал набилось, как сельдей в бочке — без малого три сотни. Верен диву давался, как быстро замок превратился из крепости в гостеприимный дом. Дети и женщины, несколько часов назад подносившие стрелы и кипящее масло, сейчас сбивались с ног, подавая к столу полные кувшины и дымящиеся блюда. Верен ждал, что ему поручат если не прислуживать за столом, то нести стражу, но Ардерик потянул его на скамью рядом с собой:       — Ты бился, как ополоумевший по весне кот. Если кому вздумается сложить обо всём этом недоразумении балладу, тебя в ней точно не забудут. Кидай зад рядом с моим, и пусть только попробуют вякнуть, будто тебе здесь не место.       Никто не вякнул, и Верен восседал вместе с Риком на самом верху, за главным столом, пусть и с краю. Дальше расположился лиамский военачальник, в середине сидели баронесса и маркграф, занявший хозяйское кресло, на месте почётного гостя мочил усы в вине хмурый барон, а правый край стола занимали Дарвел и военачальник из Северного Предела. Остальные воины расселись по старшинству за двумя длинными столами вдоль зала. В каминах пылали огромные поленья, под столом отирались собаки, выпрашивая кости, в кубки лилось густое вино и пенное пиво, и всё до крайности напоминало первый ужин в Эслинге, когда ещё была жива сотня, и все они верили барону, со дня на день ожидая подкрепления. Даже Такко не было — точь-в-точь как тогда.       Зато кресло хозяйки в этот раз не пустовало. Баронесса с самоцветами в волосах и в свежем платье расточала гостям улыбки, а слугам — строгие взгляды. Верен не решался поднять глаза и видел одни руки — холёные кисти баронессы, которые ныне цвели ссадинами и ожогами, широкие ладони Эслинга, в которых ломались козлиные кости, и бледные пальцы маркграфа, охватившие оправленный в золото винный рог.       — За гостеприимство хозяев, — поднял он рог, и зал отозвался дружным рёвом.       — За дружбу и помощь! — хмуро ответил Эслинг, и воины столкнули над столом кубки, чаши, рога, расплёскивая хмельное питьё. — И за здоровье уважаемого гостя — маркграфа Олларда!       Оллард! Ещё вчера имя облетело замок, как огненная стрела, разом осветив для Верена события последних дней. У Олларда они с Такко просили работу, оставшись летом без денег в чужом городе. От Олларда Такко получил заказ на лук и у него же застрял, не предупредив. Верен тогда пытался задержать обоз, куда они оба нанялись охранниками, всю дорогу оглядывался и вызвался сторожить в первую ночь, ожидая, что задержавшийся друг вот-вот выйдет к костру. Встретились они уже здесь, на Севере, и никто так и не узнал, что Такко делал у графа, за что получил богатую плату и почему нынче боялся его больше, чем холеры. Верен клял друга последними словами за то, что скрыл эту историю, а заодно и себя за то, что не вытряс побольше подробностей. Теперь Оллард сидел во главе стола, как будто так и надо, Такко мёрз в подземелье, а Ардерик почему-то не спешил отправлять его из Эслинге. Верена до сих пор передёргивало от взгляда, которым окинул его Оллард, входя в замок. Верен тогда отступил в тень, за плечо Ардерика, но отчего-то не сомневался: маркграф его узнал. А значит, понял, что Такко где-то близко.       Зато предательство барона должно было вот-вот открыться. Верно, оттого он и сидел с кислым видом, поднимая рог из одной учтивости. Напряжение над столом ощущалось кожей, воздух был тяжёл, как перед грозой. Теперь в Империи узнают всё, и барона будут судить как изменника.       — Мы не предполагали, что помощь придёт с востока, — голос Элеоноры тёк сладким мёдом. — Мы почти отчаялись, едва не приняли вас за врагов.       — Ещё бы, — отвечал ей Оллард. — Местные говорят, на востоке неспокойно. Отчего вы сразу не попросили прислать подкрепление?       Верен затаил дыхание. Вот сейчас баронесса выложит всё о предательстве барона, и ему не удастся выкрутиться! Но вместо этого услышал тот же мягкий голос:       — К несчастью, в начале зимы голубятню охватил мор. Много птиц погибло, а остальные, видимо, оказались слишком слабы, чтобы долететь. Вы так вовремя подоспели и спасли нас!       Верен поперхнулся воздухом от такой наглой лжи и с отчаянием посмотрел на Ардерика. Сотник пожал плечами и опрокинул в себя очередной кубок.       — Я слышал, в здешних краях зимние моры — обычное дело, — заметил Оллард. — Большая удача, что зараза не распространилась по окрестностям и даже не затронула домашнюю птицу.       — Мы приняли меры, — ответила Элеонора и сделала знак Грете, застывшей вместе с Бригиттой у столика с кувшинами. — Ещё вина?       — У оруженосцев, которых сажают за верхний стол, обычно бывает лицо повеселее. — Ардерик толкнул Верена локтём и перелил ему в кубок половину своего. — Развлекайся сегодня, чтобы были силы разгрести то, чем нас приложит завтра.       Опережая вопросы, он мотнул головой и указал подбородком на зал. Верен снова отхлебнул вина, на этот раз разобрав привкус лесных ягод, и уставился на длинные столы, концы которых почти терялись в сумраке зала.       Блюда и кувшины пустели на глазах; руки в кожаных и железных наручах расхватывали куски едва ли не раньше, чем еду ставили на стол. Верен снова подумал о тех, кто не сомкнул глаз во время осады, а сейчас выбивался из сил у кухонных печей или готовил гостям постели. Но додумать мысль не успел, ощутив прикосновение к локтю. Бригитта, изогнувшись под тяжестью кувшина, обходила гостей и наклонилась наполнить его кубок.       Верен впервые видел её в праздничном платье и загляделся, разом позабыв обо всём. Он ничего не понимал в женских нарядах и только выхватывал детали: мягкие складки цвета лесного мха, вышитые чем-то мелким и жёлтым, ожерелье из голубых камней, длинные серебряные серьги. Золотистые локоны струились по спине, широкие рукава ниспадали, открывая нежные руки до локтей.       Бригитта прошла дальше, снова наклонилась над столом, и сидевший рядом воин сгрёб её в объятия. Одна пятерня зарылась в волосы, вторая огладила самый низ спины. Верен рванулся было подправить обидчику зубы — не здесь, ясное дело, вызвать в коридор, но Ардерик удержал за плечо:       — Сиди, чего ты? Не убудет от неё.       Бригитта высвободилась под дружный хохот и пошла с кувшином дальше. Верен будто впервые увидел жаркие взгляды, скользившие по её рукам, нежной шее, груди, туго обтянутой корсажем… Бригитта держалась прямо, но напряжённая спина и крепко сжатые губы выдавали, что и она всё замечает.       — Можно подумать, сам никогда не щупал девок по трактирам, — буркнул Ардерик. — Запал на неё или как?       Верен покачал головой.       — Ну и правильно. Такие красотки не для нас с тобой. Поди, дочка какого-нибудь обедневшего барона. Серебра за душой меньше, чем у тебя, зато спеси… ещё жениться на ней потом… Попроще найдём. А баронских да графских дочек лучше за милю обходить. И вообще нечего нам лезть в дела знати. Они чего-нибудь не поделят, а нам разгребать.       Метнул взгляд в сторону баронессы и помрачнел.       Верен всё же поймал Бригитту за локоть, когда она снова проходила мимо:       — Если баронесса потребует… ну… чтобы ты… с гостями там… Приходи к нам, что ли…       Бригитта насмешливо фыркнула и выдернула руку. Верен проклял своё косноязычие: ясно, что она подумала, надо было сперва прикинуть, что говорить… Нет, прав был Рик: такая красавица не для него, дубины.       Он снова принялся рассматривать зал. Бригитту больше никто не обижал, а Грета, тонкая, темноволосая, в винного цвета платье, смеялась и ловко уворачивалась от объятий. Сколько раз Верен сам не упускал случая потискать трактирную красотку! В Зимний Перелом обнимал девчонку, даже имени не спросив, и слова не сказал, когда от него она сразу пошла к другому — понятно было, что на всех девок не хватит, надо делиться. Север ломал его, заставлял задаваться вопросами, которые раньше и в голову не приходили.

***

      — Надо было добить их вчера!       — Облить стены маслом и поджечь, как они жгли солеварни!       — Заодно поглядели бы, что ярче — пламя или Шейновы космы!       Военачальники Лиама и Северного Предела перекрикивались через стол, навалившись грудью на опустевшие миски. Тенрик давно перестал поднимать рог и сидел молча, опустив глаза, как провинившийся школяр. Элеонора зябко передёрнула плечами. В открытом платье было прохладно. Она оставила наплечники и пояс с кинжалом, но кольчугу сняла. Теперь вырез тёмно-синего платья и шнуровка рукавов открывали ровно столько, чтобы приковать к себе взгляды мужчин и не оскорбить хвалёную северную добродетель.       От одной мысли, что придётся выгораживать Тенрика, Элеонору трясло сильнее, чем от холода. Но закон был неумолим — женщина носит титул до тех пор, пока жив хоть один мужчина в роду, а значит, Тенрик должен жить.       Вкус вина не изменился, и жареное мясо по-прежнему возбуждало аппетит. Впрочем, было слишком рано, чтобы что-то почувствовать. Близость с Ардериком случилась в самые правильные дни, но тело пока не заявило о новой жизни. Значит, Тенрик должен жить.       Элеонора не сомневалась, что с северными соседями удастся договориться. Конечно, одной улыбкой и низким вырезом дела не решить, придётся делиться лесами и пастбищами, весной выписать из Империи хороших лошадей и оружие, а ещё отстроить эти клятые солеварни! Зато лиамцы успокоятся, и о предательстве Тенрика не узнают в столице.       Не узнали бы, если бы столица сама не явилась на Север.       Элеонора повернулась к Олларду:       — Надеюсь, утром вы хотя бы насладились видами. Как обидно упустить победу!       — Да, — кивнул Оллард. — Вчера люди слишком устали и замёрзли, чтобы идти на приступ. Полагаю, вам уже рассказали, как мы две недели наслаждались красотами местных лесов, чтобы подобраться к замку незамеченными?       — Я с радостью послушаю эту историю ещё раз, — обольстительно улыбнулась Элеонора.       Послушать не удалось. Посуда на столе вздрогнула — лиамский военачальник, раскрасневшийся от вина и пива, орал на Тенрика, стуча по столу, а Грета привычно выхватывала из-под его кулаков миски и ножи.       — Четыре марки убытка! — ревел лиамец. — Четыре! Кто заплатит нам за солеварни? Восемь мер отборного леса, а сколько железа ушло на жаровни?! Какого рожна ты сам не затребовал в столице войско, чтобы размазать братца, как слизня по листу?       Эслинг сидел молча, только желваки ходили на скулах.       — Вы и правда выбрали несколько самоуверенную стратегию, — заметил Оллард. Эслинг поднял голову:       — Я, верно, должен поблагодарить за то, что вы своей властью созвали северные войска.       — Созвал? Зачем же. Я здесь с дипломатическим поручением и лишь поинтересовался, долго ли уважаемые господа собираются ждать.       — А я, — ввернул лиамец, — сказал, что мы давно собрали людей и ждём, когда рыжая лисица явится к нам!       — Ждали они! — рявкнул кто-то с середины стола. — Мы бились, а вы ждали, чтобы прийти на готовое и наложить лапы на наше добро!       В глубине зала завязалась потасовка; драчунов окатили водой, растащили, толкнули в самый конец стола… Элеонора вздохнула и снова повернулась к Олларду:       — Простите наши порядки. Вы говорили, что прибыли с дипломатическим поручением?       — Да. Императора беспокоит медленное освоение восточных земель. Он подозревает, что они находятся в составе Империи исключительно формально.       — Вы храбрый человек, маркграф Оллард, раз решились приехать сюда, да ещё в разгар зимы.       — Ерунда. Лекарь советовал мне переменить обстановку после смерти дочери, и это удачно совпало с нуждами его величества.       — Какое несчастье! Сочувствую вашему горю. Я помню Агнет совсем крошкой, она была очаровательной девочкой. При первой же возможности я напишу вашей супруге.       — Не стоит. Она тоже скончалась. Несколько лет назад, так что с соболезнованиями вы опоздали.       — О… Я не знала.       — Не удивительно — вы же не были близки. Никогда не понимал, зачем делать любые перемены в семье достоянием общественности.       — Должно быть, печально потерять ребёнка, — вдруг встрял Ардерик. Элеонора почти забыла о нём: сотник больше молчал, изредка перекидываясь парой слов с оруженосцем. — У вас больше не осталось детей?       — Вас правда это заботит?       — Просто хотел посочувствовать, — пожал плечами Ардерик и приподнял кубок. Оллард ответил холодным кивком и перевёл взгляд на щиты, украшавшие простенки между окнами.       Элеонора послала Ардерику суровый взгляд и выпрямилась, чуть прогнув спину, чтобы вышитая золотом парча плотнее обтянула грудь. Маркграф Оллард оставался для неё столь же чужим, как двадцать лет назад. По его бледному лицу и спокойным движениям рук не удавалось прочесть ровным счётом ничего. Он был равнодушен к местным новостям и имперским сплетням. А ещё смотрел Элеоноре исключительно в глаза, а не в вырез платья. Пожалуй, единственный из трёх с лишним сотен мужчин, собравшихся здесь.       Элеонора искоса оглядывала Олларда. Спокойное лицо, словно вырезанное из камня, тёмные волосы, худощавое тело, затянутое в чёрное и сталь. Руки неподвижно лежали на столе, изредка вздрагивая в нервном танце. Элеонора поблагодарила судьбу, защитившую её от брака с этим странным человеком. Тенрик внушал ей отвращение, но хотя бы был понятен. От Олларда же веяло смертью — не той жаркой, кровавой, туманящей разум, что от Ардерика или Шейна, а холодной, безжалостной и какой-то… механической.       Зато делить с ним постель, похоже, не придётся. «Это было бы всё равно что лечь с музыкальной шкатулкой», — мысленно усмехнулась она.       Военачальники продолжали переругиваться, всё чаще осекаясь на полуслове и оглядываясь на них. Элеонора спрятала платок, допила вино и отставила кубок.       — Здесь становится шумно, — сказала она. — Продолжим беседу в более спокойной обстановке?       — Пожалуй, да, — кивнул Оллард. — И захватите своего верного рыцаря — думаю, этим троим есть что обсудить без нас, имперцев.       Поднимаясь, Элеонора поймала обречённый взгляд Тенрика.       — Какого рожна ты не вправил братцу мозги, пока он пешком ходил под этот стол? — грохнуло в зале, едва дверь закрылась. — Сам теперь ищи его по горам и подставляй зад под камни!       — Я всё ещё храню вашу шкатулку, — сказала Элеонора Олларду, когда они вышли в коридор. Ардерик замешкался в дверях. — Все эти годы она скрашивала мне одиночество.       — Шкатулку?       — Вы подарили её мне, когда приезжали к нам… Это было двадцать лет назад, но…       — Ах да, возможно. Мы тогда ездили ко многим.       — Не сомневаюсь, — Элеонора проглотила обиду с любезной улыбкой. — Так вот, шкатулка сломалась, а я боюсь доверять её местным мастерам. Вы посмотрите?       — Почту за честь.       Двери снова распахнулись, выпустив в прохладную тишину коридора шум и запах вина, мяса и потных тел и, наконец, Ардерика с оруженосцем. Элеонора опустила глаза, чтобы не выдать вспыхнувшего в них огня, и снова повернулась к маркграфу:       — Я покажу ваши покои и сама принесу шкатулку. Старалась угадать ваши привычки, но, если что-то понадобится, ваши слуги могут обращаться прямо ко мне.       — Я привык обходиться без слуг, — непринуждённо заметил Оллард. — Дома мы держали только необходимых людей. Однако я рассчитываю посвятить некоторое время своему увлечению, а потому мне потребуется помощник.       — Разумеется, — Элеонора мгновенно перебрала в памяти всех уцелевших слуг и стражников, которые могли бы помогать в механической мастерской. — Ардерик, подойдите, будьте добры! Возможно, нужный человек найдётся среди ваших людей.       — Требований немного, — перечислил Оллард. — Он должен уверенно держать перо, бегло читать и разбираться в стрельбе. Это пригодится, если нам придётся делать метательные машины.       — Найти стрелка, умеющего писать что-то, кроме своего имени? — протянул Ардерик. — Почти невозможная задача. Признаться, все мои люди проиграли битву с грамотой, хотя неплохо выигрывали другие… Впрочем, есть у меня один лучник хорошего происхождения и образования. Совсем мальчишка, правда, и ростом не вышел, зато пером владеет почти столь же ловко, как луком.       — И где же он?       — У нас тут вышло небольшое недоразумение, и мне пришлось отправить его остыть. В нижнюю кладовую, под ледником. Проводить?       — Не стоит утруждаться. Если доверите мне ключи, я найду сам.       — Там заперто на засов. Ключи не нужны.       — Очень хорошо.       Оллард повернулся к Элеоноре и отвесил лёгкий поклон:       — Я посмотрю вашу шкатулку завтра. Благодарю за великолепный ужин.       Он скрылся в темноте коридора раньше, чем Элеонора успела ответить. Она недоумевающе переглянулась с Ардериком.       — Об учтивости Оллардов недаром ходят легенды, — хмыкнул сотник. — Тьма с ними, с манерами! Пока он как будто нам не враг.       — Посмотрим, — проронила Элеонора.       Она собиралась перекинуться с Ардериком ещё парой слов о сегодняшней вылазке, но её окликнула Грета, и Элеонора поспешно попрощалась. Три сотни гостей принесли замку не только подмогу, но и множество хлопот, а принять защитников следовало как можно лучше.

***

      С немым воплем Верен смотрел, как Оллард удаляется. Когда ушла и баронесса, он повернулся к Ардерику, кипя от изумления и гнева.       — Пусть поговорят, — Рик успокаивающе похлопал его по плечу.       — Но… Такко же…       — Он не просил защиты. А я не люблю, когда мне морочат голову. Я с самого начала не верил в то, что он плёл, а после того, как Оллард весь день вертел головой и расспрашивал, точно ли все мои люди в сборе… нет, Верен, там явно кроется что-то больше, чем лук для дочки.       — Зачем он его искал? И как нашёл?..       — Одинокий всадник на Северном тракте — уже редкое зрелище, а этот ещё и светил на каждом перекрёстке нашим письмом, где стояло его имя. Уймись, Верен. Пусть поговорят. Готов спорить, мальчишка выйдет из кладовой живым и здоровым.       Спорить Верен не решился. Но делать было нечего. Оставалось только держаться поближе к кладовой — на всякий случай.