Травный бальзам источал аромат мёда и масла. Для Элеоноры так пахло время после Зимней Четверти, когда мороз особенно жестоко жалил нежную кожу и только бальзам спасал от алых пятен и трещин. Знакомый запах унимал тревогу и примирял с чужими покоями: Элеоноре так и не удалось выспаться в дурацком шкафу, и она мысленно посылала проклятия свекрови, согласившейся жить по-северному. Хозяйские покои отмывали со вчерашнего дня, и нечего было надеяться вернуться туда раньше вечера. Переносить мебель на столь короткий срок не было смысла, Элеонора потребовала только письменный стол; его перетащили по лестницам и коридорам ещё вчера, и никто не спросил, как хозяйка собирается писать с перевязанной рукой.
— Скажите, пусть не тратят время на чистку шкур, — сказала Элеонора, как только Бригитта закончила втирать бальзам в её подбородок. — Отдайте в лекарскую, а вместо них возьмите те, что сняли с убитых северян. Пусть знаки их независимости отныне устилают пол.
— Госпожа, а как поступят с телом того человека? — в голосе Бригитты звенели страх и презрение.
— Похороним, как подобает. — Элеонора думала всего мгновение. — Он благородной крови и заслуживает достойного погребения, если сам барон не распорядится иначе.
— Господин барон с утра распорядился сварить на завтрак ячменную кашу, а не овсяную, как вы велели, — проговорила Грета, сменяя Бригитту. Распустила ночную косу Элеоноры и принялась расчёсывать волосы частым гребнем.
— Плохо, когда между супругами нет понимания, — вздохнула Элеонора, подавив улыбку. На кухне и в кладовых пусть Тенрик показывает свою власть сколько угодно, раз не зазорно браться за женские дела. — Когда мы будем искать тебе мужа, не допустим такой ошибки.
— Я ничего не желаю, кроме как служить вам, госпожа, — заученно ответила Грета.
Элеонора улыбнулась. Её служанки из угловатых девчонок превратились в молодых женщин и, верно, уже успели расположить к себе кого-то из воинов. Элеонора повернулась к Бригитте, втиравшей в руки остатки драгоценного бальзама:
— А ты хитра. Так расспрашивала о сотнике Ардерике, что я решила, будто он тебе приглянулся. А ты, выходит, хотела разузнать о его оруженосце!..
Бригитта потупилась, покраснела. Элеонора ощутила привычное раздражение: вот же стыдливая девчонка ей досталась!
— Что ж, разберётесь сами. Когда на Север снова вернётся мир, мы найдём вам достойных мужей, — сказала она, снова отдаваясь бережным прикосновениям Греты. — А может, и раньше.
Если удастся распутать клубок, намотанный за прошедшие восемь лет.
Бальзам оставил на коже легкий аромат, волосы были уложены в скромную, но изящную причёску. Разослав служанок по делам, Элеонора вынула из поясной сумки ключ на тонкой цепочке, открыла неприметный ящик в столе и достала небольшую шкатулку. Было неудобно: из тугой повязки на правой руке выступали только кончики пальцев. Элеонора старательно загоняла боль в дальние уголки сознания, не позволяла себе прислушиваться к ощущениям тела, чтобы не сорваться в удушливый страх. Вздохнула, решительно подняла крышку шкатулки и достала свёрнутые в трубку листы, слегка пожелтевшие от времени.
Рамфорт, отцовский сотник, писал твёрдым, чётким почерком и столь же ясными словами. Элеоноре не нужно было перечитывать его письма, достаточно было выхватить отдельные слова: «жители побережья разоряют поля», «снова увели стадо с восточного пастбища», «к несчастью, госпожа баронесса не имеет никакого влияния на господина барона в этом вопросе». Честный воин писал домой каждый год, и всякий раз его письма перехватывал Шейн.
— У меня для тебя подарочек.
Шейн заявился в её покои поздним вечером, по имперским меркам — время, немыслимое для визитов к замужней даме. Элеонора покосилась на служанок, вышивавших в углу, и вопросительно вскинула брови. Её жизни на Севере шёл седьмой год, прошлой зимой Шейн открыто заявил, что скоро вернёт своему краю независимость, и любезничать с ним Элеонора не собиралась.
Шейн вынул из рукава тонкую трубку, в которой нетрудно было узнать свёрнутые письма.
— Ты что, писал мне признания светлыми летними ночами? — усмехнулась Элеонора и протянула руку. — Отдавай и уходи, час поздний.
— Истинно так, писал, — ответил ей в тон Шейн, — только не признания и не я. Почитай парочку, может, сгонит сон.
Два листа, высвобождённые из тугой трубки, неприятно щекотали пальцы. Элеонора вмиг узнала печать и почерк Рамфорта, нахмурилась и торопливо свернула письма.
— Почитаю на досуге, — бросила она и повернулась к спальне.
Любой воспитанный мужчина уже понял бы, что его выпроваживают. Шейн же стоял упрямой северной скалой:
— Прочти сейчас.
— Что ж, поглядим, чего ради ты отнимаешь моё время, — хмыкнула Элеонора, разворачивая письмо так, чтобы служанки ненароком не приметили печати. Пробежалась по строчкам и спустя мгновения вскинула на Шейна яростный взгляд.
Скупыми и точными словами сотник Рамфорт писал отцу Элеоноры, маркграфу Талларду, обо всём, что происходило в последние годы:
«Мы наблюдаем в семье Эслингов прискорбный раскол. Нынешней зимой брат барона открыто заявил о неподчинении Империи. Он собирает силы в северных и восточных землях. Местные жители равно уважают обоих братьев, так что мятежники не имеют недостатка в людях и припасах. Нам пока неизвестны силы, которыми они располагают, но несомненно, что за год-другой здесь сумеют составить войско, способное пошатнуть мир на Севере. Нынче же набеги наносят заметный урон благополучию страны и нашей численности. Мы теряем людей в бесчисленных мелких стычках. Прошу выслать подкрепление в размере самое меньшее двух сотен, из коих арбалетчиков — от пяти десятков, мечников же…»
Элеоноре стоило больших усилий не скомкать письмо. Прискорбный раскол, стало быть! Да что Рамфорт возомнил о себе! Как осмелился судить, какое влияние она имеет на Тенрика! А следом её охватил страх. Она знала отца: с него станется явиться на Север самому и тем отнять у неё власть и славу.
— Вы побледнели, баронесса, — усмехнулся Шейн. — Не желаете пройтись? Воздух Севера пойдёт вам на пользу.
Элеонора облила его гневным взглядом и, не оборачиваясь на служанок, сделала им знак выйти. Шёлест юбок, тихий стук дверей — и Элеонора подступила к Шейну вплотную:
— Где ты это взял?!
— Какая разница? Что, обрадовала тебя весть о скором приходе имперских войск?
Тенрик не осмеливался говорить с ней так — с гремучей смесью насмешки и власти. Элеонора мысленно выругалась, ощущая, как внизу живота против её воли рождается сладкая дрожь. Шейна хотелось дразнить — чтобы ощутить силу, превосходящую её собственную.
— Наконец-то я увижу, как тебя вздёрнут на самой высокой сосне, — процедила она.
— Не спеши радоваться, цветочек. Здесь, — Шейн похлопал оставшимися письмами по ладони, — все послания, что твой вояка слал на юг. Все до одного. Два дарю, так и быть, а за остальные придётся побороться.
Стук сердца отсчитывал мгновения. Элеонора прожгла Шейна ненавидящим взглядом:
— Оставь себе. Пригодятся заворачивать вонючую рыбу, когда снова поедешь с побережья. Я напишу сама и отправлю не с гонцом, а с голубем. И не отцу, а сразу в столицу.
— Отчего же не написала раньше?
— Давала тебе шанс раскаяться.
— Что ж, я раскаялся, — улыбнулся Шейн открыто и обезоруживающе. — Не трудись, цветочек, я сам отправлю гонца, завтра же. Быть может, это отчасти искупит мою вину перед блистательной короной…
Он шагнул к двери, и Элеонора едва сдержалась, чтобы не остановить его. Нельзя выдавать себя. Но письма никак не должны были уйти на юг. Не нужно ей подкрепление. У неё сто с лишним превосходных отцовских воинов и с полсотни верных Империи северян. Более чем достаточно, чтобы подавить любой мятеж. Рамфорт вечно перестраховывается.
Шаг, ещё шаг… А ведь безрассудство — второе имя Шейна. С него станется и вправду отослать письма. Зря, что ли, он орал на минувшем Переломе, будто в горах ему не страшна и тысяча имперцев...
— Оставь письма, — теперь в голосе Элеоноры звучал металл. — Я тебе не верю.
Шейн возвращался к ней медленно: почти подкрадывался с какой-то звериной грацией, которой и близко не было в обстоятельных движениях Тенрика. Так же медленно дёрнул ленту, которой были перевязаны письма, и Элеонора обругала себя за неуместное тепло внизу — слишком легко было представить, что это лента на её корсаже.
— А возьми, — вкрадчиво проговорил Шейн. — Один, два, три… здесь письма за каждый год. Могу поручиться, что на юг не ушла ни одна просьба о помощи. Мои парни хорошо следят за Северным трактом.
Элеонора протянула руку, но Шейн отдёрнул свою, стоило пальцам коснуться бумаги.
— Забыл сказать, что письма жене и прочей родне уходили без препятствий. Полное молчание вызвало бы подозрения. Знаешь, за вашими гонцами присматривала такая толпа, что даже и не знаю, что потребовать взамен.
Взгляд Шейна скользнул по открытой шее Элеоноры и вырезу платья, рождая неуместный трепет. Элеонора в ответ прикусила губу и оперлась на стол так, чтобы подчеркнуть соблазнительный изгиб талии и бёдер.
— Что ж, я замолвлю словечко, когда тебя будут вести на казнь как изменника. Доволен? Попрошу заменить виселицу на тюрьму до конца твоих дней.
— Только если в твоей спальне.
— Идёт. Прикую тебя к полу возле кровати, чтобы по утрам вместо ковра опускать ноги на твою мохнатую спину.
Шейн усмехнулся:
— А мы бы с тобой поладили, цветочек. Точно не хочешь сбежать со мной, а? Через годик-другой вернёшься сюда королевой свободного Севера.
— И вместе с тобой сложу голову за измену, — отозвалась Элеонора. — Благодарю, я ещё не утратила разум, в отличие от тебя.
— Не утратила, — кивнул Шейн. — А потому из кожи вон вылезешь, чтобы заполучить эти письма.
У Элеоноры ломило скулы от гневной гримасы, против воли искажавшей лицо.
— Ладно, — буркнул Шейн. — Под тобой вот-вот пол задымится. Держи.
Он положил исписанные листы на стол, и Элеонора поспешила подгрести их к себе и прижать к столу. Скользнула взглядом по строкам — да, это были отчёты Рамфорта. Отчёты, не позволявшие усомниться в том, что дела на Севере обстоят куда хуже, чем в письмах Элеоноры.
— Всё же ты растерял свой разум, пока скакал по горам, — бросила она Шейну, прижимая бумаги к груди. — Отдал письма и ничего не получил взамен.
— Ещё как получил. Теперь я знаю, что ты будешь меня прикрывать, нравится тебе или нет. Ты не отправишь письма, ведь тогда сюда явится толпа южан, и не видать вам с братцем титулов. Теперь мы с тобой союзники. Доброй ночи, красотка.
Тогда Элеонора хотела сразу швырнуть письма в огонь, но, подумав, убрала в шкатулку. Ровные строчки дышали надеждой на помощь. Сжечь эту надежду не поднималась рука.
Тогда она была уверена, что переиграет Шейна, и приготовилась ждать. И дождалась: Тенрик в очередной раз поругался с отцом за право распоряжаться в доме, Шейн заявил, что братцу осталось сидеть на своём месте буквально пару лет, сама Элеонора обстоятельно и со вкусом сцепилась со свекровью — всё легло одно к одному, даже непомерно богатый урожай, частью осевший в кладовых Бор-Линге. Из Эслинге на север потянулись обозы, а Шейн ввалился к Элеоноре попрощаться, заодно вручив ларец с драконовой кровью.
Когда Элеонора вошла к Рамфорту, он стоял у окна с обнажённым мечом и ловил лезвием свет. Ему не пришлось ничего объяснять: люди давно были готовы, и место для засады он наметил давно. Люди Шейна должны были попасться в ловушку, но вместо этого туда угодил сам сотник Рамфорт, недооценив коварный нрав предгорий.
Элеонора уложила письма обратно в шкатулку, чуть помедлила и опустила крышку. В горле встал комок. Услышав весть о гибели Рамфорта и его — её! — людей, она плакала два дня. Но после испытала едва заметное, но всё же облегчение. Отцовский сотник унёс с собой в могилу не только её ложь, но и позор.
Тот разговор состоялся лет пять назад, но краска до сих пор приливала к щекам.
— Я буду счастлив защищать вас и ваших будущих наследников до конца жизни, — торжественные слова выходили у Рамфорта как-то сами собой. — Вы можете полагаться на меня во всём.
— Я ценю вашу верность, дорогой друг, — Элеонора приосанилась и сложила руки под грудью. — Скажите, могу ли я рассчитывать на вас в одном крайне деликатном деле?
Ответом был короткий кивок. Элеонора собиралась с духом, одновременно рассматривая своего защитника. Проницательные карие глаза под вечно хмурыми бровями, крепкая шея, запястья, оплетённые венами под наручами.
— Будущим наследникам может потребоваться ваша помощь уже сейчас. — Элеонора призвала на помощь всё своё красноречие и мысленно опустила руки, когда выдубленное солнцем и ветром лицо Рамфорта превратилось в неподвижную маску.
— Прошу простить, госпожа. Старая рана… порой я плохо разбираю слова. Вот и сейчас ослышался. Не соблаговолите повторить?
Она повторила — что-то пустяковое: поблагодарила, польстила искусству воина. И залилась краской, поймав напоследок взгляд из-под густых бровей. Рамфорт никогда не позволил бы себе показать презрение к дочери своего господина, но этот короткий взгляд засел в сердце Элеоноры тупой иглой.
Элеонора с досадой стукнула шкатулкой о подоконник. Как глупо было предложить себя честнейшему воину отца, знавшему её едва ли не с пелёнок! И как самонадеянно было отправить его в погоню за Шейном! Она должна была предусмотреть, что Рамфорт попадётся в ловушку! Пусть она не знала воинских премудростей, но знала Шейна. А он снова всех просчитал, обошёл, обыграл!
Теперь придётся отвечать ещё и за то, что скрыла гибель охраны. Два года — не тот срок, за который хватятся воинов, несущих службу на краю мира, но весной с юга полетят обеспокоенные письма. А ещё раньше вопросы возникнут у Олларда. Странно, что он до сих пор не задал их.
Смятение и стыд ещё теснились в груди, но ум работал точно, как всегда. Скорбеть и проклинать себя за несусветную глупость можно будет и позже. Хорошо, что письма не сожжены. Будет гораздо лучше, если Оллард сегодня или завтра случайно отыщет их в покоях старого барона. И пусть попробует доказать, что Элеонора не писала на юг о гибели отцовского сотника. Кто знает, сколько бумаг перехватили проклятые камнееды!
Шкатулка вернулась на своё место в столе. Элеонора встряхнула плечами и окликнула служанок:
— Принесите тавлут.
— С кем желаете сыграть, госпожа? — Грета положила на низкий столик ларец с деревянными фишками и расставила их на игровом поле.
— Одна.
Элеонора смешала фишки и принялась расставлять в нужном ей порядке. Шорох костяных кругляшей о полированное дерево успокаивал, расчерченное клетками поле упорядочивало мысли.
Оллард прав: правительнице-южанке нужна крепкая опора. Расположением лиамцев она заручится, снизив налоги и вручив ещё больше богатых подарков. Северному Пределу уступит некогда спорную часть леса. Жители Эслинге будут верны ей как матери наследника, для них она наконец станет частью рода Тенрика. Восток… Чтобы покорить восточные земли, нужен сильный и талантливый военачальник. Рамфорта она потеряла. Теперь и сотник Гантэр лежал в лекарской, не приходя в сознание. Оставался Ардерик. Этот вот-вот будет привязан крепче некуда, но где взять для него людей?
Тенрик… Кругляш, ненароком поставленный на ребро, качнулся и покатился бы, сбивая другие фишки, но был подхвачен ловкой рукой. Разговор с Тенриком нужно продумать до слова, иначе не миновать беды. Впрочем, Элеонора знала, чем его взять. Затем она сгребла в горсть сразу пять фишек. Служанок давно пора пристроить за достойных людей, благо за восемь лет можно было забыть оставленные на юге привязанности.
Кругляши скользили по доске с лёгким стуком. Сдвинув брови, Элеонора переставляла их так и этак, строила связи и продумывала ходы, пока не осталась довольна. Коснулась самой тёмной фишки и задумчиво уставилась на неё. Как же так вышло, что последнего наследника Оллардов послали на Север в разгар зимы и войны?..
***
Деревянная лестница привычно скрипела под весом Тенрика, пока он поднимался к жене. Уютный звук напоминал о временах, когда с семьёй удавалось поддерживать подобие мира и война казалась немыслимой. Служанки встретили его сдержанными поклонами. Тенрик прошёл мимо них, не взглянув.
Он не сразу увидел жену: заблудился взглядом в полузабытой комнате среди старой материнской мебели. Она сидела над кругляшами тавлута, и взгляд у неё был цепкий, хищный.
— Думаешь, если променяешь свои шахматы на северный тавлут, люди станут тебя уважать? — усмехнулся Тенрик.
— Вас это не касается, — отчеканила Элеонора. — Зачем вы пришли?
Церемонное «вы», гневный взгляд, белизна вокруг плотно сжатых губ. Тенрик смотрел на жену и не узнавал. Она будто поблекла, как дешёвая безделушка, растерявшая позолоту. Присмотревшись, Тенрик заметил, что так и было: простое платье вышито лишь по подолу и вороту, волосы тоже убраны попроще, без золотых нитей и украшенных драгоценностями шпилек.
— Маркграф велел нам помириться, — выговорил он через силу, так жалко звучала фраза.
— Передайте, что его повеление исполнено. У вас всё?
Бледное лицо, трепещущие крылья тонкого носа, излом тёмных бровей. Пожалуй, Тенрик давно не видел жену такой. Верно, злится, что Шейн остался в живых.
— Смотрю, вас не слишком радует победа, — бросил он, поворачиваясь к дверям. И услышал яростное, сдавленное шипение, так не похожее на привычный нежный голос:
— Радует?! Я ненавижу вас. Будьте вы прокляты, грязный, подлый обманщик!
Губы Тенрика тронула улыбка. Похоже, Эйлин верит, что это он придумал подменить брата! Что ж, стоило пережить эти страшные дни, чтобы увидеть, как её милое личико исказили гнев и отчаяние.
— Весьма рад, что вы приписываете мне такие заслуги, — ответил он.
— Разумеется, вам, кому же ещё! Вы обманывали меня восемь лет — подло, бесчестно, недостойно мужчины! И именно сейчас, когда моё положение и без того тяжело, вы… Ах, убирайтесь!
Она поднялась и, ломая руки, прошла к окну. Отвернулась, тонкие плечи вздрогнули. Тенрик прошёл следом, недоумевая.
— Я вас обманывал — восемь лет?
Элеонора не обернулась — уставилась в заплетённое морозным узором стекло и зло выплюнула:
— Я жду ребёнка.
Слова упали не камнем — целой стеной. Тенрик сжал кулаки.
— Как вовремя вы решили выполнить свой долг, — раздельно произнёс он. — Вам удалось то, что не удавалось свершить ни одной женщине — зачать от барона Эслинга.
— Не смейте потешаться надо мной! Я не желаю носить ребёнка предателя!
— Нет, это ты послушай, — Тенрик сгрёб жену за плечо, развернул и прижал к стене. — Думаешь, я слепой? Не видел, как ты крутила хвостом перед наглецом-сотником, как кобыла в охоте? Думаешь, хоть на миг поверю, что это моё дитя?!
Элеонора высвободилась резким движением. Лицо кривилось в гримасе, она закусила губу, но не сдержалась и закрыла лицо руками. Слёзы не закапали — полились на платье, оставляя мокрые дорожки.
— Ты набитый дурак! — всхлипывала она. — Прожил со мной восемь лет и не понял ничего, совсем ничего! — Открыла лицо, здоровой рукой схватила Тенрика за полу, а кончиками пальцев, выглядывающими из-под повязки, указала на собственный ворот, где расцветали вышитые ландыши. — Моему роду пять сотен лет! Да ты хоть знаешь, кто сватался ко мне?! Достойнейшие люди Империи! И смеешь говорить, что я могла лечь — с ним?! Да я с тобой ложилась через силу, забери тебя тьма!
Её голос сорвался, захлебнулся слезами. Тенрик в изумлении смотрел, как её красивое лицо кривится в отчаянной гримасе. Эти слёзы, заломленные руки, набрякшие краснотой веки… Взгляд вернулся к цветкам на вороте, нежной шее, упругой округлости груди… По телу прокатилась жаркая волна — нет, страсть давно отгорела, Тенрик не желал эту женщину больше, но в нём ожила торжествующая радость от того, что обладал её молодостью и красотой — в пику лощёным столичным юнцам, что вились за ней до самого отъезда на Север. А следом отозвалось позабытое, наболевшее, старательно похороненное: если и правда ребёнок его? Перечеркнуть бы все слухи, насмешки, хлёсткие слова отца, откровенные издевательства Шейна, который хвалился ублюдками лет с семнадцати — мол, сильна северная кровь, она отмечает истинного наследника рода…
Истинного наследника.
Элеонора всхлипнула в последний раз и приложила к припухшим глазам платок.
— Убирайтесь. Я не желаю вас видеть, — процедила она.
— Вы в моём доме, баронесса, — медленно проговорил Тенрик.
— Я уеду, — упрямо возразила она.
— Ты никуда не поедешь.
Элеонора опустила глаза. На миг Тенрику почудилось, будто в них вспыхнуло торжество, но во вновь поднятом на него взгляде не удалось прочесть ничего, кроме ненависти.
— Если вы сохранили ко мне хоть каплю уважения, уходите, — процедила она. — И должна предупредить вас, что не желаю продолжать род предателей. Я восемь лет просила, нет, умоляла вас подарить Северу наследника! А вы так грубо посмеялись надо мной!
Тенрик толчком впечатал её в стену:
— Ты доносишь это дитя. Не доносишь — выгоню в лес, в чём есть. Родишь и поглядим, на кого оно будет похоже. Тогда и поговорим.
***
За Тенриком хлопнула дверь, Элеонора перевела дух и опустилась прямо на пол, уставившись в стену невидящим взглядом. Механически вытерла слёзы. Их почти не пришлось вымучивать, достаточно было вызвать в памяти слова матери: «Эслинг? Но это же ужасный мезальянс, дорогая». Восемь лет назад временная утрата титула казалась достойной платой за Север, но с каждым годом было всё труднее гасить жгучую обиду за то, что оставшиеся на юге подруги носили достойные, прославленные имена. А сколько копился невыносимый стыд за увальня-Тенрика перед имперцами...
Элеонора поднялась и толкнула дверь гардеробной. Было трудно дышать, нижняя рубашка противно липла к телу. Стараясь не шуметь, Элеонора достала из сундука свежую рубашку, вернулась в спальню и позвала служанок расшнуровать платье, чтобы прилечь. Разговор с Тенриком лишил её последних сил. Но она выиграла главное — время. Значит, уладит и всё остальное. Прежде чем прикрыть глаза, Элеонора вызвала в памяти доску с игральными фишками, где крупный кругляш занял своё место.
Спустя полчаса Элеонора стояла на пороге своих покоев — посвежевшая, аккуратно причёсанная, на локте перевязанной руки висела корзинка с бинтами.
— Бригитта, не забудь ларец со снадобьями, — поторапливала она. — Возьми тот, где больше ранозаживляющего.
— Госпожа, вы совсем себя не жалеете, — вздохнула служанка, раскрывая ларец, чтобы проверить.
Они не успели спуститься — навстречу поднималась девушка из лекарской. Передник заляпан кровью, волосы выбились из-под косынки — сразу видно, спешила.
— Дурные вести, госпожа, — проговорила она.
— Говори, — велела Элеонора.
— Сотник Гантэр скончался.
Элеонора склонила голову. Скорбный жест почти сразу перешёл в деловитый кивок; Элеонора обернулась к служанкам:
— Господин Гантэр был храбрым воином и покрыл себя славой. Идёмте! В наших силах сделать так, чтобы его путём последовало как можно меньше храбрецов.
Повернулась к лестнице и шагнула на верхнюю ступень, мысленно сбросив одну фишку с игральной доски.
