***
Такко представлял Лиам грязной и пропахшей рыбой деревенькой. Оказалось — настоящий город, дворов на сотню. На улицах легко разъезжались телеги, дома тянулись вверх на три, а иные и на четыре яруса. Всё здесь будто строилось для великанов, широко и основательно. А потом Такко увидел в просвете между домами море. Серо-свинцовое, оно плескалось между гранитными склонами в обманчивом покое, но дальше, за каменными островками, на волнах вскипали белые буруны. С родных Аранских гор тоже было видно море, видел его Такко и потом, но не такое — тёмное, усеянное островами, изрезанное каменными мысами. Понятно, отчего в Лиаме строились свободно — не может быть другим город, откуда открывается безбрежный простор! Дугальд Лиамский, военачальник, которого Такко помнил по зимним битвам, встретил гостей со всей мощью северного гостеприимства. Если и удивился визиту маркграфа, вида не показал. Знатный гость да в праздник — верный знак, что год будет богат! Пришлось заходить в какие-то дома — на удачу, обмениваться подарками, которым Такко быстро потерял счёт, и пить то эль, то местное вино, то снова эль. Кружкам Такко потерял счёт даже раньше, чем подаркам. Праздничные столы стояли прямо на главной улице, и то и дело кто-то скрывался в доме, чтобы вернуться с полным блюдом или бочонком. Сразу видно, здесь войны не было: эль тёк рекой, пахло свежими лепёшками. — Пока мы тут пьём, парни сторожат берег, — говорил Дугальд, багровый от выпивки. — Мышь не проскочит, малёк не проплывёт. Мы тут походили малость по протокам и смекнули, где искать нашу лису. — Мы тоже провели разведку и ограничили область поиска, — кивнул Оллард и почти обречённо покосился на заново наполненную кружку. — Должен заметить, Бор-Линге расположена исключительно выгодно. Напади с моря — жители сбегут в горы. Напади с суши — уйдут морем. — С моря прикроем! Не уйдёт, скотина! — беспечно пообещал лиамец и понизил голос. — Жаль только, парни у нас все с луками. Бьют метко да недалеко. А арбалеты нам не положены — по переписи-то мы идём как рыбаки, не воины… — Вы получите арбалеты, Дугальд. Не много, но получите. Только поддержите нас с моря. Надеюсь, у вас хватит ума не хвастаться арбалетами перед имперскими счетоводами? — Не сомневайтесь. Значит, как Светлый Перелом отгуляем, так и начнём охоту. — Лиамец стукнул кружкой о кружку Олларда, осушил, но Такко видел — взгляд у него совсем трезвый. Пожалуй, этот разговор был последним, что Такко запомнил внятно. Они пили за здоровье баронессы и гибель Шейна, вспоминали зиму, клялись в дружбе. Солнце висело в небе, как прибитое, время, казалось, замерло. Потом откуда-то взялся забор, к которому прижималась спиной светловолосая девчонка; грудью же она прижималась к Такко, и он пытался объяснить, что надо бы переместиться в более укромное место. Но вместо девчонки вдруг появился такой же светловолосый парень на голову выше, и Такко пожалел, что столько пил, но драки не случилось — парень глянул на маркграфский медальон с гербом и только плюнул в пыль. Затем Такко обнаружил себя в какой-то комнате, вроде как гостевой спальне, с неизменной кружкой эля — казалось, за день она приросла к руке. На столе стояло блюдо с копчёным и жареным, а напротив сидел Оллард в расстёгнутом дублете и почти сочувственно кивал, подперев щёку ладонью. — Я подарил ей платок, и она пошла со мной к мосту, — рассказывал Такко, слушая себя будто со стороны. — Кто ж знал, что она замуж хочет?.. Мне и в голову не пришло! Я потом пришёл к ней… с ожерельем… но было поздно. — Зачем пришёл? — Ну я же её обманул… то есть не обманул, но как-то неловко вышло. Она добрая, милая такая, мне было с ней хорошо… — Ну и дурак. Глупо жениться из жалости. Хуже — только по любви. — Почему? — Потому что глупо. Не связывайся с женщиной, которой захочешь открыть своё сердце! Оглянуться не успеешь, как будешь плясать под её дудку. Жениться стоит ради достойных целей: продолжение рода, иной общий долг. Остальное — вздор и ерунда! Такко откинул голову и уставился в потолок. Пятна сучков на брёвнах расплывались и дрожали. Это сколько же он выпил, чтобы делиться любовными переживаниями с Оллардом? И сколько выпил Оллард, чтобы выслушивать да ещё наставлять? Те, кто отправил гостей поспать, позаботились, чтобы они не скучали — бочонок со сбитой крышкой стоял под рукой, черпай сколько хочешь. Эля в нём было до половины, и что-то подсказывало Такко, что принесли бочонок полным. — Я любил жену, — продолжал Оллард, запинаясь лишь самую малость. — Но полюбил её уже в браке. Женился же, как полагается, по расчёту. Я любил её как хозяйку моего дома… как мать моего ребёнка… Он резко замолчал и уставился на залитый элем стол. Такко прикрыл глаза. В ушах шумело, пол под ногами качался. Свалиться бы под этот старый добротный стол и проспать… тьма его знает, до утра или до вечера. Нет, ну надо же умудриться — напиться с Оллардом! И не расскажешь никому! Шум в ушах постепенно стих. Такко осушил кувшин с водой до половины, остаток вылил на голову и сразу почувствовал себя лучше. В компаниях он часто напивался первым, но так же быстро и трезвел. Оллард, казалось, дремал, опустив голову на руки. Чёрный бархат пропитался элем и жиром. Такко тронул маркграфа за плечо. — Я ошибся, — неожиданно ясно выговорил Оллард, подняв голову. — В расчёты вкралась неточность. Малвайн не подарила мне наследника. А барон не подарил наследника Элеоноре. Вот поворот, а? — Ложитесь, — Такко пропустил его слова мимо ушей. — Постель вроде чистая. Нам ещё солеварни смотреть после обеда, то есть тьма знает, когда. Надо выспаться. Довёл маркграфа до кровати, помог выпутаться из дублета и стащить сапоги — точь-в-точь как десятки раз укладывал Верена, а Верен — его. Кто бы сказал, что придётся так же укладывать маркграфа — не поверил бы! Комната ещё немного качалась, но спать Такко уже не хотел. В Эслинге отоспится, а здесь слишком много занятного. Он рванул законопаченную с зимы раму, впустил свежий воздух. Неугомонное солнце катилось по небу, сделав полный оборот. Хотелось пить. Такко встряхнулся, стянул пропотевшую и перепачканную рубаху — надо спуститься в кухню и наполнить кувшин, не годится идти поросёнком — но снова замер, глядя на море. Свинцовая гладь отражала солнечные лучи, и смотреть на это можно было бесконечно. Остаться бы здесь лет на пять! Смотреть, как у берегов серебрится лёд, как полыхает небо, как весной возвращаются птицы. Облазать здесь каждую гору и пещеру, ходить на ладьях, узнать, велико ли Ледяное море… Зимой некогда было думать о будущем, и сейчас Такко впервые задался вопросом: куда податься, когда Шейна поймают? Оллард получит помилование и, ясное дело, вернётся домой. А Верен — останется или вернётся?.. И если вернётся, то куда? Такко прижался лбом к стене и зажмурился. На сердце кошки скребли. Их с Вереном пути разошлись ещё зимой, но только сейчас осозналось: это навсегда. Друг теперь настоящий воин Империи, жениться вон надумал, а раз надумал — сделает. Будет разрываться между женой и наставником, а там и дети пойдут… Такко вздрогнул и тряхнул головой. Нет, не о такой жизни он мечтал. Можно не разлучаться — попроситься к Ардерику, переступив через гордость. Пусть попробует отказать, особенно после вчерашней победы! А можно и к баронессе, ей точно нужны хорошие стрелки. Пока непонятно, останутся ли при ней Ардерик с Вереном, но здесь и без них будет занятно. Но тогда придётся отказаться от механизмов — тоже навсегда. Признаваться было стыдно даже себе, но Такко ясно видел: был бы отец помягче, он бы быстро наигрался с луком. Сидел бы в отцовской мастерской, сутками возился бы с оправами и камнями, как сейчас возится с часами и арбалетными замками. Ну и какой из него воин?.. Как же трудно выбрать! На одной чаше весов — Север, неизведанный, пахнущий смолой и солью. На другой — уют мастерской и щелчки шестерёнок. Разговоры у камина, поездки на пустошь… На сердце у Такко потеплело. Как-то так он и представлял себе семью, только с отцом не вышло ни прогулок, ни разговоров. Додумать мысль он не успел. Сзади прошелестели невесомые шаги, и в плечи впились жёсткие, холодные пальцы. Такко рванулся, как зверь в капкане; в памяти разом вспыхнули подземелье замка, осунувшееся лицо и безумные глаза маркграфа. — Моя лучшая работа… — бормотал Оллард. — Вскрыть, узнать, как ты устроен… Пальцы держали мёртвой хваткой; Такко дёрнулся, чудом вывернулся и шарахнулся назад, прикрываясь рубахой и выставив нож. Мечты о тёплых семейных посиделках растаяли, как снег под майским солнцем. Оллард не стал его преследовать. Прислонился к стене у окна, стиснул ворот, будто не хватало воздуха. — Ты подрос… — бормотал он. — Стал сильнее. Все стали… Кроме Агнет! Ужас смешался с жалостью; Такко замер у очага, медленно опуская нож. — Ей бы понравилось здесь… Не жарко, море близко… Праздники… А она там совсем одна… Он вздохнул длинно и прерывисто, окинул взглядом комнату, и Такко был готов поклясться, что видит он не резные столбы и бревенчатые стены, а камень, увитый шиповником. — Я держался… сколько мог… Зимой было легче. Казалось — умри со славой и всё! Честь рода будет спасена. А теперь… если даже здесь цветы и солнце… Нельзя умирать, понимаешь? Если даже Агнет цеплялась до последнего… Страха больше не было. Такко отступил ещё немного и остановился. Ледники в горах тают медленно, но если уж солнце пригрело — держись подальше, а то снесёт лавиной воды, грязи и камней. — Император вас помилует, — уверенно сказал Такко. — Вернёт титул и земли, ваш род не погибнет. Умирать точно ни к чему. Оллард только махнул рукой: — Я смотрю… каждый день смотрю и вижу, что всё могло быть иначе. Всё, понимаешь — эта история с могилами, эта война… Мне тогда было всё равно, как тебе сейчас… Одно слово отца и… здоровые дети… а я не прятался бы в мастерской… Кто, кто мог знать?.. Никчемный род, один — трус, второй — предатель… и получили лучшую кровь Империи! Всё могло быть иначе, всё!.. Теперь Такко вспомнил, что баронессу Элеонору когда-то сватали за Олларда. Он попытался представить её в родовом замке. Получилось на удивление хорошо. Если уж скромница Малвайн перестроила восточное крыло и расширила сад, Элеонора бы заставила замок блистать, а Эсхен из мелкого городка превратила бы в настоящую столицу маркграфства. Как знать, может, от такой жены Оллард и правда не бегал бы копать могилы? О том, что баронессе могла и понравиться идея со скелетами, Такко старался не думать. — Ну… — Такко почесал в затылке. — В баронессу влюблены все. Она красивая. Такко хотел добавить, что если барон проживёт недолго, Оллард сможет спокойно жениться на Элеоноре, раз уж оказался к ней неравнодушен. Но осёкся — за такую дерзость можно и по уху отхватить. — Я — не все, — устало выговорил Оллард. — Ты не понимаешь. Она союзник, и мне не нужно большего. Просто… всего этого могло не быть. Скажи-ка лучше: нам кто-то дарил нож в деревянных ножнах с тонкой резьбой. Он ещё при нас? — Да, вот, лежит под… на столе, — Такко метнулся поднять дорогое оружие и окончательно успокоился, когда их с маркграфом разделил стол. — Очень хорошо. Напомни подарить Ардерику. Теперь я его понимаю — невыносимо каждый день видеть женщину, которая могла бы… А, пропади оно! О чём я говорил? Да: никогда не женись, не сходись с той, к кому тебя влечёт больше, чем расчёт! Отец правильно отказал старику Талларду. С этой женщиной я бы думал не о благе рода. Но вчера я не мог больше сидеть с ней рядом и прославлять будущее Эслингов — трусов и предателей. — Ложитесь-ка спать. Я принесу воды. — Да, принеси. Меня учили пить вино, но не это рыбачье пойло… Кстати, есть ещё? — Ещё эля? Да вам плохо станет. — Да и плевать. Завтра мы вернёмся в Эслинге с холодной головой и чистым сердцем. Но сегодня я буду делать, что захочу.***
— А сейчас я спою о королеве Эйлин, что зимой вела народ Севера в битву! — объявил певец, потрясая небольшой арфой. Верен слушал и поглядывал по сторонам, обгладывая гусиное крыло. Рядом отирался Кайлен. Сегодня он выиграл состязание стрелков, ходил гордый и почти трезвый. Впрочем, как и остальные: остатки эля развели водой больше чем на две трети. — Жаль, зимой нас тут не было, — в который раз вздохнул Кайлен. — О, гляди, эти парни с Клюквенного болота. Видишь у ихнего деда узор на рубахе? Снизу перехлёст и дальше как коса идёт. А вон тот с Троллиной ладони — три косы и расходятся будто ветками… — Это ты решил отплатить за то, что я тебя учил? — усмехнулся Верен. — А чего бы и нет? Хотя у нас эти узоры давно не носят. Старики на праздник редкий раз наденут, только так и огрести можно, мол, ты против Империи, раз чтишь клановые знаки. А раньше ещё и плащи цветные надевали, чтобы издали было видно, друг или враг. Раньше, знаешь, редкий праздник обходился без резни. То одно не поделят, то другое… Я-то не застал, дед рассказывал. — А теперь у вас один враг, — кивнул Верен. — Но ты говори, узоры тоже знать надо. Мало ли что. Певец надрывался, повествуя о прекрасной и храброй королеве, спасшей свой народ, и о том, как впервые за многие годы на празднике лилось вино, а не кровь. Верен в музыке особо не смыслил, но простая мелодия увлекала. Тем более, эта история творилась на его глазах. Певец многое приукрасил, кусок вовсе взял из старой баллады, заменив имя, — впрочем, так делали всегда, песня всё равно вышла хорошей. Слушая разом певца и Кайлена, всё твердившего про узоры, Верен скользил взглядом по толпе. До вечерних состязаний ещё было время, люди толпились у стола. Скотоводы, охотники, рыбаки — праздник свёл всех. Во главе стола сидела баронесса, она улыбалась, сложив руки на животе, и непонятно было, к чему она прислушивается больше — к музыке в её честь или к чему-то ещё. За её плечом стояла Бригитта и подмигнула Верену. Неподалёку Ардерик разговаривал с Дарвелом. Барона Верен едва нашёл: его окружили местные: судя по одежде, пастухи с гор, и он им что-то сурово выговаривал — не иначе, буянили вчера или не доглядели за скотиной. Верен уже перевёл взгляд дальше, как его будто молнией пронзило. Слишком гордо держались гости для простых пастухов. Слишком высоко несли головы под бурыми капюшонами. Эту дерзкую манеру держаться Верен хорошо помнил с зимы. Он толкнул локтём Кайлена, всё болтавшего об узорах, и пошёл к Ардерику, стараясь не сорваться на бег. Он до последнего надеялся, что ошибся. Но когда Дарвел оглянулся в поисках барона и застыл изваянием, а следом и Ардерик, вглядевшись, закусил губу и пошёл в ту сторону вкрадчивым кошачьим шагом, Верен отбросил сомнения. Гости тоже поняли, что их узнали. Бурые капюшоны слетели, и Верен невольно потянулся к мечу, увидев знакомые рыжие космы. — Богатого урожая, свободный народ Севера! — Певец как раз ударил по струнам в последний раз, и голос Шейна разнёсся над пустошью, как зов боевого рога.***
Элеонора вскинула голову, не веря глазам. Только безумец мог явиться на праздник, когда на него шла охота! Напрасно выставляли часовых, напрасно складывали в горах костры — ждали войско, а на три десятка горцев в простых плащах никто и не взглянул. Шейн снова всё просчитал. На правой ладони заныл шрам. В этот раз предателю не уйти. Люди мгновенно отхлынули от Шейна; кто прятался, кто бежал за оружием. Его люди сплотились, ощетинились луками и копьями. Элеонора мысленно ахнула: всё же на её празднике прольётся кровь, а не вино. Слишком много вокруг было женщин и детей, слишком много мужчин явились безоружными и бездоспешными. На праздник шли, не на войну. — Не стрелять! — рявкнул Ардерик, и Элеонора на миг прикрыла глаза от облегчения. — Уводите людей! — Не стрелять! — крикнул и Тенрик. — Брат! Тебе здесь не рады! Уходи с миром и сохранишь жизнь. Шейн, конечно, сразу понял, что его не тронут, пока не отгонят безоружных. Растолкал своих людей и встал у всех на виду, скрестив руки на груди. Плащ он скинул и красовался в вязаной рубахе с родовым узором. Тенрик стоял перед ним, уперев руки в пояс и широко расставив ноги, возвышался неприступной горой. — Сегодня жарко, а путь был долгим. Нальёт мне кто-нибудь эля? — Ты зимой кровью напился! — крикнул кто-то из толпы. — Обойдёшься! — Что, вот так и погоните младшего Эслинга? — наигранно изумился Шейн. — Не нальёте бедному путнику? Поглядите-ка — барон Тенрик отказывает в гостеприимстве! Да ещё родному брату! — Налить я тебе налью, — проронил Тенрик, протягивая рог. — Пей и уходи. Шейн отхлебнул и передал рог дальше. — Ну вот, я отведал от твоего стола. Не по закону будет, если теперь меня прогонишь! Тенрик замешкался, подыскивая ответ. Элеонора быстро оглядела толпу — зеваки отступали слишком медленно. Она пошла навстречу Шейну, прихватив для уверенности чей-то длинный нож со стола и молясь, чтобы не оступиться. Сегодня опереться было не на кого. — Не тебе поминать закон, Шейн Эслинг! Ты предал свой дом, когда разорил его зимой, предал родного брата, предал своих людей, оставив их на верную смерть в Зимнюю Четверть! И смеешь говорить о гостеприимстве! — О, как она заговорила! — Шейн оглядел её с головы до ног, чуть задержавшись на раздавшейся талии. Элеонора бессознательно скрестила на животе руки с ножом. — Раньше была поскромнее. — Повернулся к Тенрику и кивнул на Ардерика: — Это он её учит по ночам? Тенрик дёрнулся, как от пощёчины, а Шейн снова обернулся к Элеоноре: — Тебе ли говорить о стыде, красавица! Сколько бычков побывало в твоём тёплом загоне, пока мой брат в поте лица трудился на полях и пастбищах? — На чужих-то полях? — насмешливо ответила Элеонора. — А твоему бычку так и негде пастись с тех пор как я дала тебе от ворот поворот? Верно, он совсем слаб и неказист, раз никому не приглянулся? — Ты-то знаешь толк в племенных быках, а? — вкрадчиво спросил Шейн. — Умеешь отличать их от волов, которым место на пашне? — Придержи язык, брат! — прикрикнул Тенрик. — Держи карман шире! Знаете, что сказал мне отец, когда я собрался сюда? Что велит поставить по мне камень на Высоком Мысу, мол, я не вернусь назад! А я сказал — вернусь! Ещё как вернусь! Потому что трус Тенрик что угодно проглотит во имя мира и семьи! Ты говоришь, брат, мне здесь не рады? С каких пор свободный народ Севера не рад тому, кто принёс ему кровь и славу? — Ты принёс голод и смерть, — Элеонора не сразу узнала сдавленный от ненависти голос. Кайлен держал стрелу на тетиве и явно желал спустить её. — Кости наших отцов стали пеплом, как и твои обещания! Ты предал нас и никто за тобой не пойдёт! — О, этих я знаю! — Шейн ткнул пальцем в Кайлена и его отряд. — Вот где предатели! Обещали пойти за мной, но быстро переметнулись! Что, ветер с юга напел вам о сытном столе и тёплых постелях? И не стыдно было воинам Севера продаться за миску имперской похлёбки? Вам ли бояться холода, боли и смерти? Или это о другом народе говорят легенды, будто он крепче камня и опаснее стали? — Ты обманул, — повторил Кайлен, но его голос чуть дрогнул. — Я? Я никогда не обещал сытой жизни и скучной смерти, — ухмыльнулся Шейн. — Но вы забыли! Забыли, как добывали свои земли потом и кровью! Как ваши женщины рожали сильных детей, которым нипочём были голод и холод! Как неверных жён топили, а не радовались их выродкам, как своим! Вы сожрали с южным зерном свою честь и гордость, забыли свои имена и кланы! Раньше в твои годы, — он снова указал на Кайлена, — мужчина уже знал, как выглядит кровь врага! А вы горазды биться только с деревяшками и соломенными чучелами! Вы глотаете обиды, стелетесь перед чужаками, цените полные погреба выше чести! Такой жизни вы хотели, свободный народ Севера? — А он прав, — донеслось из ряда лучников Кайлена — тех самых, что вчера клялись в верности Империи. Зато на пустоши наконец стало свободно. Элеонора переглянулась с Ардериком. Он едва заметно кивнул, и Элеонора облизнула пересохшие губы: — Давно я не слышала такого отборного вранья! Люди Севера! Есть здесь те, кто считает Шейна своим вожаком? Помните, что он родился в семье пастухов и держит вас за скот! Нет чести в том, чтобы положить свой народ ради глупых обид. Шейн Эслинг! Ты напал на мои земли и убил моих людей. Твоим преступлениям нет числа! Я обвиняю тебя в измене семье, Северу и Империи! Ардерик, Дарвел! Схватите его и посадите в подземелье для справедливого суда! Она перевела дух. Запоздало мелькнула мысль, что стоит слишком близко, может и зацепить стрелой, но страх за себя тут же ушёл: люди Шейна целились в Ардерика. Ардерик шёл к Шейну легко, как хищник, выгонявший соперника со своей территории. На мгновение Элеонора загляделась на обоих, столько в них было упрямой и неукротимой силы. Ладони на рукоятях мечей, головы вскинуты, за спинами поднялись луки и арбалеты. Элеонора сжала руки до хруста. Случайный выстрел — и Шейн примет слишком быструю смерть. Она наблюдала за Ардериком, всем сердцем желая ему победы. На миг сердце кольнуло от того, что не сбылось, не сложилось. Элеонора сморгнула и вдруг заметила, что Тенрик смотрит на неё. — Шейн мой брат, — неожиданно выступил он вперёд. — И не имперским отбросам его судить! — Отойди, Тенрик, — велела Элеонора. — Не дури! — Не имперским отбросам судить Эслингов, — повторил Тенрик, закрывая Шейна собой. Тот выругался, попытался обойти, но Тенрик толкнул его назад. — Мой брат уйдёт отсюда с миром. — Баран безмозглый, — вполголоса выругалась Элеонора. — Ардерик, стойте! Будь по-твоему! Дарвел, свяжи ты преступника, если барону от этого легче! — Дарвел подчиняется барону Севера, — уронил Тенрик. — Не его жене. Элеонора едва ли не впервые заметила, как похожи два брата. Такие разные по масти и сложению, но родство выдавал упрямый наклон головы и разворот широких плеч. Точь-в-точь два лося, готовые дать отпор чужаку. Шейн ухмыльнулся, снял руку с меча и обернулся к Элеоноре. — Вот на чём стоит Север, красотка. Я у себя дома, что бы ни натворил. Я родился в этом замке, играл с братом в прятки в подземельях, а Дарвел помнит, как снимал меня с яблони в саду, которую ты велела срубить. Помнишь же, Дарвел? Мне тогда было лет пять, а? — И четырёх не сравнялось, — уронил Дарвел. — Вы были тем ещё сорванцом. — А ещё ты прикрывал нас перед Свантой, поварихой. Она жива, кстати? Помню, разок поддала нам с братцем, когда мы стащили пирог перед Зимним Переломом… Тогда Тенрик был готов уступить этот пирог и всё, что хранилось в кладовых, а теперь гонит от праздничного стола! — Никто тебя не гнал, — ответил Тенрик. — Ты сам выбрал свой путь. Раздели с нами праздник, Шейн, во имя старой дружбы. А потом уходи. Навсегда. — Тенрик Эслинг, ты покрываешь убийцу и предателя, — раздельно выговорила Элеонора. — Отойди и позволь свершиться правосудию. На благо Севера! — Опустите-ка луки, парни! — прикрикнул неожиданно Дарвел. — Совсем страх потеряли, целиться в своего барона! Господин Тенрик, господин Шейн, а вы что здесь устроили, да ещё в праздник? Помиритесь и разойдитесь наконец! Элеонора прикусила щёку изнутри, пока не ощутила солоноватый привкус. Она снова была здесь чужой. Все они были заодно. Клановые связи ощущались живыми сосудами. Перережь их — и пустошь зальёт кровь, не вино. — И правда, опустите луки! — велел Ардерик. — Мало нам войны и смертей? Мало могил насыпали этой весной? Хватит войны. Пусть предатель идёт, куда хочет. — О, ещё один трус, — рассмеялся Шейн. — Гляньте на него! Императорский пёс! Не нажил ни семьи, ни земли! Рад, что ему построили конуру, — он кивнул на укрепления, — и тявкает оттуда на тех, кого укажет хозяйка! — Пока что тявкаешь здесь ты, — неожиданно спокойно отозвался Ардерик. — Я было решил, что ты пришёл продолжить поединок, что мы начали зимой, но вижу, что ты не мужчина. Ты дитя, бегаешь между отцом и старшим братом и просишь защиты то у одного, то у другого. Садись за наш стол, покушай и беги гулять! — Я не забыл о поединке, — зловеще улыбнулся Шейн. — И, пожалуй, откажусь от обеда, чтобы скрестить с тобой меч. — А я не буду с тобой сражаться, — небрежно ответил Ардерик. — Южане не обижают слабых. — Я с ним сражусь, — выступил вперёд оруженосец. — Как раз разомнусь перед вечерним турниром. — Нет, дружок, с тобой мы встретимся в другой раз. — Бахвальство сошло с Шейна, как зимний мех, он посерьёзнел, подобрался. — Эта битва будет честной. Разойдитесь все! Смотрите, свободные люди Севера! Боги укажут, на чьей стороне правда! Колесо года повернулось, и Элеонора снова беззвучно молилась за победу Ардерика. Мечи взлетали и опускались, ноги вздымали пыль, доспехи обнимали крепкие тела. Шейн едва заметно, но всё же берёг правую руку, а у Ардерика даже броня была лучше — крепкая кольчуга и латный нагрудник. На что рассчитывал Шейн? Замыслил подлость? Поддался порыву? Элеонора не успела понять, что произошло. Меч Ардерика вдруг замер и дёрнулся в сторону — почти неуловимо для глаза, но Шейну хватило для молниеносного удара. Кольчуга и рубаха окрасились кровью, на площадку бросился побледневший оруженосец, и Элеонора забыла, как дышать — на бесконечно долгий миг, пока Ардерик — живой, живой! — не поднялся с колена и не перехватил клинок в левую руку. — Вернись, трус! — орал он, вывёртываясь из рук оруженосца. Шейн исчез с площадки, Элеонора едва нашла его рядом с Тенриком. По его штанине стекала кровь, но голову он держал как всегда высоко. — Удачно я зашёл! — объявил он. — И эля налили, и размяться дали! — Уходите, пока целы, — ворчал Дарвел. — С детства не можете не испортить праздник! Из толпы свистнул камень, затем над головами братьев пролетела стрела. — Кто возьмётся за лук — объявлю вне закона, тут же! — рявкнул Тенрик. — Шейн уйдёт с миром и больше не покажется на моих землях! Шейн уходил, и Тенрик прикрывал его широкой спиной. Элеонора в сердцах выругалась и бросилась к Ардерику. — Плечо проклятое, — бормотал Ардерик, пока оруженосец расстёгивал на нём латы. — Подвело! Верен, отвали! Это жалкая царапина! Шейн! В третий раз ты не уйдёшь, сука! — Сядь! — прикрикнула Элеонора. — Рана глубокая, надо промыть. — Ничего, — Ардерик взглянул ей в глаза и криво усмехнулся. — Далеко не уйдёт. Верен, твою мать, да что ты копаешься! Завяжи тряпкой почище и в погоню! Он потянулся за только что снятыми латами, но промахнулся и обмяк на руках оруженосца. — Ничего, госпожа, — приговаривала рядом Грета, звеня склянками. — Это просто слабость. Вчера бился, ночь не спал, а теперь ещё крови потерял… Верен, Кай уходит! Останови его, мы без тебя справимся! Госпожа, а вы сядьте, во имя рассвета! Не хватало ещё ребёнку повредить! Вполуха Элеонора слышала, как отдавали приказы, разбирали луки и арбалеты, ругали тех, кто самовольно бросился в погоню. Кто-то ругал барона, кто-то защищал Шейна… Победа снова ускользнула из рук, и снова из-за увальня-Тенрика! И надо же было именно в этот день уехать единственному человеку, чья власть была выше баронской!