На пороге зимы

      — Стройся в ряд! — выкрикивал Верен. — Арбалеты к бою! По мишеням — стреляй!       Северяне строились бестолково, неровно, но для здешней глуши сойдёт — так говорил Рик. Строем им всё равно не воевать: в горах и лесах ряды смешаются. Красота нужна больше для турниров и праздников — вроде завтрашнего.       — В два ряда! Первые — стреляй! Перезаряжай! Вторые — стреляй! Заряжай! Первые!..       В лучной стрельбе северяне были хороши, но в арбалетной им не хватало терпения и опыта, потому Верен строил их перед мишенями снова и снова.       — Лар, тетиву не дёргай! Дёргать будешь в другом месте! Грэг, заряжай, а не в штанах чеши! Крапивой всыплю, чтобы не зря чесал! Кай, упор в плечо! Держи арбалет крепко, как кружку с элем! Вторые — стреляй!       Верен и не заметил, как стал относиться к северянам как к младшим братьям, даром что иные были старше него. Они так отчаянно рвались в бой, так клялись отыскать дорогу в Бор-Линге и своими руками отправить Шейна пасти овец на Звёздном мосту — ну чисто мальчишки! Потому Верен не заподозрил дурного, когда Рик велел устроить парней в укреплениях, а после показать первые приёмы с мечом. Плёвое дело, не сотнику же возиться! И только спустя две недели сообразил, что все, кому надо что-то от северян, почему-то обращаются к нему.       Ардерик, ясное дело, новых воинов не бросил. Но старшим над ними записал Верена. А в ответ на недоумевающий взгляд ткнул пальцем в столбец с жалованием. Больше Верен вопросов не задавал и от северян не отходил. С Кайленом он сблизился быстро, для остальных тоже стал кем-то между старшим по званию и приятелем. В общем, тем же, кем был для Такко, только теперь неугомонных стрелков стало три десятка, хлопот же с ними было, пожалуй, даже поменьше.       — Молодцы! Собирайте болты и дуйте жрать. Вечером ещё с мечами разомнёмся.       — Так давно вечер, Верен!       Пустошь заливал яркий свет, нимало не напоминавший закатный. Верен махнул рукой:       — Тоже мне вечер! Значит, как солнце над той вершиной зависнет, жду назад. С мечами.       Светлые дни наступили незаметно. Сначала долго-долго ждали весну, затем дивились, как холодны ещё ночи и зелены ягоды в лесу, не сразу осознав, что это и есть северное лето. Зато солнце задерживалось в небе всё дольше. Говорили, что в праздник оно не зайдёт вовсе, и Верен ждал Светлого перелома с почти детским нетерпением.       И не он один! Эслинге готовился к настоящему торжеству с пиром и турнирами. На пустоши между замком и укреплениями поставили длинные столы, соорудили навес на случай дождя. В кухне трудились, не покладая рук. Зерна не было совсем: лепёшки пекли из раннего гороха и творога с тёртой сосновой корой, зато мясо и рыбу везли в замок телегами. Не было недостатка и в молоке — кладовые ломились от сыра и творога, солёного, сладкого, пряного…       Вот и сейчас на ужин дали рыбу, сваренную с молоком. Дома Верен и смотреть бы не стал — этак только улов переводить! — а здесь уплел за обе щеки и снова вышел на пустошь глянуть, всё ли готово к празднику. Кайлен увязался за ним. Ему всё было в новинку: парень ни разу не видел настоящего имперского турнира. Верен, правда, тоже, и от ожидания внутри всё замирало.       Шагах в ста от столов, у площадки для упражнений возвышался помост для зрителей. Площадку расширили, огородили кольями и верёвкой. Опилками очертили круг для фехтовальщиков, а в тридцати шагах поставили щиты с мишенями для лучников и арбалетчиков. У этих щитов уже успели поругаться Такко с Кайленом — каждый собирался унести с состязаний серебряную стрелу.       — Хрен овечий он унесёт, — буркнул Кайлен Верену, тоже вспомнив утренний спор. — С арбалетом он половчее управляется, это верно, но с луком пусть утрётся!       Верен только усмехнулся — Такко говорил почти то же самое.       — Достанешь ещё рыжей краски, когда барон уедет на поля? — спросил Кайлен.       — Ясное дело, достану, — ухмыльнулся Верен. — Баронесса-то ругаться не будет.       Весь месяц, пока барон пропадал на пастбищах, они стреляли по чучелу с рыжей шевелюрой. Луковая шелуха, ржавчина и отвар яблоневой коры превосходно покрасили солому, а старую дерюгу нетрудно было прихватить так, чтобы вышло нечто вроде рубахи с намалеванным на груди оленем. Жаль, с возвращением барона забаву прекратили.       — Хорошо бы Шейн заявился на праздник, — проговорил Верен. — На Перелом был, на Зимнюю четверть был… Сейчас бы мы его так встретили!       — У нас бы не улизнул! — Кайлен ударил кулаком по ладони.       — Успеешь ещё навоеваться, — усмехнулся Верен. — Теперь бы тропу в эту проклятую крепость отыскать…       — Отыщем. В горах, видишь, то обвал, то размоет… Ничего. Всё облазаем, но тропу найдём.       Северные вершины стояли, облитые солнечным золотом. Где-то за ними таилась морская крепость. Что нынче делал Шейн? Готовился к празднику? Или собирал остатки войска?       — Зимой у него осталось всего-то шесть десятков… — вспомнил Верен. — Даже если наскребёт сотню, замок ему не взять. Даже если барон сам откроет ворота и заново распечатает подземные ходы.       — Не взять, — эхом отозвался Кайлен. — Жив не буду, а ему отомщу за отца и за обман.       — Тебя здесь учат не для того, чтобы живым не был, — толкнул Верен притихшего парня. — Что, на Шейне свет клином сошёлся? Завтра присягу дашь и станешь не просто Кай, а честный воин Империи Кайлен из Лосиной долины. Имя наживёшь, денег скопишь, женишься и заживёшь своим домом…       Верен осёкся, сообразив, что говорит больше о себе. Предвкушение снова вытеснило волнение перед завтрашним днём.       — Я обещал весной опоясать тебя клинком, как полагается, — на днях сказал Верену Ардерик. — Весна в этом году задержалась, но на Солнцестояние я сдержу слово.       До мечты стать воином — настоящим, чьё имя записано в войсковой книге и прославлено битвой — было рукой подать. Завтра Ардерик вручит ему меч на глазах у всех, а маркграф и баронесса засвидетельствуют, что Верен из Красильной Гавани не ремесленник, а воин. Лет пять назад Верен сказал бы, что скорее солнце замрёт в небе, чем ему так повезёт. Кто знал, что на Севере сбудется и одно, и другое.

***

      — За мир! — привычно поднял кубок Тенрик, и праздник начался.       Оглядываясь назад, Элеонора диву давалась, как они пережили зиму. Ограбленные кладовые, угнанные стада, сожжённое сено. Погибшие люди и лошади. Уцелевшие жители деревень и воины, которых нужно было кормить, кормить, кормить…       — За урожай! — прокатилось по столам. — За лето! За новую жизнь! За наследника!       Элеонора зажмурилась — так отозвался в сердце простой клич. Это она была новой жизнью и надеждой. За неё пили старое, разбавленное водой — чтобы всем хватило — пиво, за неё поднимали кубки и рога! Тонкий плащ давно не скрывал округлившийся живот. Элеонора несла его, как воин — знамя, тая за показной гордостью нескончаемую тревогу.       Её всё ещё мутило, поясницу тянуло, временами не хватало воздуха. Грета и лекарь наперебой уверяли: вот-вот пройдёт, срок-то уже большой! Элеонора устало пожимала плечами. Этому ребёнку предстоит столько сделать. Глупо ждать лёгкой беременности.       Когда слуги в третий раз обнесли всех едой и пивом, от площадки для состязаний прозвучал короткий звук рога. Один за другим воины поднимались из-за стола, в последний раз проверить оружие перед турниром. Встал и Ардерик. Элеонора проводила его взглядом — до чего же хорош! Доспех ладно сидел на его крепком, ловком теле, на наплечниках сверкал императорский герб. Такому воину не стыдно повязать ленту на копьё! Глубоко в груди ворохнулось тёплое, полузабытое… Но следом толкнулся ребёнок, и Элеонора положила руку на живот, забыв о Рике. На мгновение весь мир сосредоточился в мягком толчке.       — Тебя славят три сотни человек, — беззвучно прошептала она. — И это только начало. Не подведи меня… всех нас. Пожалуйста.       За Ардериком потянулись северяне, прихватив со стола кто кусок мяса, кто жареную рыбёшку. Элеонора невольно залюбовалась и ими. Молодые, сильные, в новых рубахах, сшитых здесь, в Эслинге — настоящие воины, а не стайка голодных пастушат. Глядя на них, верилось: победа над Шейном будет быстрой и полной. Элеонора перевела взгляд на курганы, что высились в стороне. Насыпанные весной, сейчас они были покрыты травой и цветами. Шейн ответит за всё — за каждую смерть, за сожжённые дома, за каждое украденное зерно. За каждый день, что Элеонора потратила на борьбу.       Со стороны площадки снова протрубил рог. К началу состязаний всё было готово. Элеонора обернулась к Тенрику — он должен был подать ей руку, чтобы отвести к помосту для зрителей — и поморщилась. Встрёпанный, раскрасневшийся от эля и солнца, с животом больше, чем у самой Элеоноры, он был похож на разжиревшего медведя среди ловких, поджарых рысей. И с этакой тушей она должна была пройти у всех на глазах! Как-то особенно резко ощутились взгляды: одобрительные, понимающие, лукавые. Отчаянно захотелось крикнуть: это не его ребёнок, я делила постель с мужчиной, а не с этим недоразумением! Элеонора снова огладила живот, вздёрнула подбородок и одарила мужа любезной улыбкой.       Они едва успели подняться из-за стола, как подошёл Дарвел:       — Господин Тенрик, что решили? Будете преломлять копьё?       — Буду, Дарвел. В такой-то день!       — А латы надевать когда? Поспешить бы. Кому как не вам выходить первым?       Тенрик замешкался: ему явно не терпелось открыть турнир. Опоздает и поделом! Достойный воин сразу надел бы латы на застолье, а не позорился бы в простой рубахе, пусть и расшитой цветным шёлком!       — Иди одеваться, Тенрик, — вздохнула Элеонора. — Я дойду сама.       — Позвольте, госпожа, — Элеонора не уловила, когда Ардерик снова оказался рядом. — Почту за честь препроводить вас на турнир.       Солнце играло на начищенной кольчуге и отполированных латах Ардерика, длинный турнирный меч касался вереска. Велик был соблазн протянуть руку — но не годилось нарушить обычай. Хватит и того, что Ардерик посвятит Элеоноре свои победы.       Отказать она не успела — Тенрик неожиданно оттёр её плечом:       — Не извольте беспокоиться. Я сам отведу свою жену на положенное ей место. Дарвел, погоди пока с латами.       — Очень хорошо, — Ардерик не изменился в лице. — Стало быть, можно выпустить ребят размяться, пока господин барон будет наряжаться. Как раз займут зрителей на час-другой.       — Только сами поберегитесь, любезный, — отрезал Тенрик. — Как бы вам не выбиться из сил с таким-то длинным мечом. Скажите, этак вы возмещаете недостаточную длину рук или чего-то иного?       — Лучше утомиться с мечом, чем натягивая броню. Вы бы тоже побереглись — как бы латы не лопнули посреди турнира!       — Уймитесь немедленно, — прошипела Элеонора, не переставая улыбаться. — И убирайтесь оба. Я прекрасно доберусь до этого проклятого помоста сама.       В груди клокотала обида. Она-то решила, будто Ардерик пренебрёг приличиями ради неё, а он хотел уязвить барона! Нашёл время!       Ещё немного — и заминка станет видна со стороны. Элеонора подобрала юбки и шагнула было вперёд, но под ноги попалась не то палка, не то гусиная кость. Опереться ни на Тенрика, ни на Рика она не успела — кто-то подхватил под локоть с другой стороны.       — Госпоже баронессе тяжело стоять, — проронил Оллард. — Барон, одевайтесь. Ардерик, вас ждут на арене. Идёмте, Элеонора.       — Не ожидала от вас такой предупредительности, — негромко проговорила Элеонора, ступая на расстеленный по вереску ковёр.       — Предупредительности? На вашем сроке уже болит спина. Надо было оставить вас ждать, пока они пререкаются?       Маркграф оказался рядом удивительно кстати — Тенрик успеет переодеться, а люди не будут сплетничать. Пройтись с Оллардом — всё равно что с родным отцом или старшим братом. О нём разговоры не пойдут. Все знали, что Грета раза три в неделю ночует в маркграфских покоях, но постель делит вовсе не с их хозяином, а другим женщинам туда нет хода вовсе.       Элеонора чуть скосила глаза на руку в чёрном бархате, что поддерживала её почти неощутимо. Она знала о маркграфе Олларде больше, чем кто-либо другой в замке — и всё же не верилось, что он когда-то был женат. Что так же поддерживал другую женщину с округлившимся животом, был ей мужем не только на словах… Элеонора вздрогнула и поспешила свободной рукой запахнуть на груди плащ. Хорошо, что с гор тянуло прохладой.       — Ваше предложение весьма заманчиво. Но вы ошиблись в одном. Небольшие разногласия — не совсем подходящее обозначение причины, по которой Его Величество предложил мне эту увеселительную поездку.       — Вы всё шутите, господин Оллард, а между тем решается судьба Севера!       — Моя — тоже, дорогая Элеонора. Равно как всего моего рода.       — Тем важнее для нас быть на одной стороне! Вы… поможете мне?       — Не раньше, чем вы попросите ещё раз. Нет, я вовсе не жду унижений. Но хочу, чтобы вы понимали, кого просите.       После того разговора Элеонора неделю не заходила в маркграфские покои. Там везде были разложены шестерни и пружины, и слишком живо они представлялись в человеческих костях. А ещё яснее виделась застывшая женская фигура за клавесином.       Она поверила Олларду по одной причине — просто не видела смысла выдумывать столь ужасную историю. Столько лет скрывать чудовищное увлечение, водить за нос дознавателей, будоражить всю округу… А утаить смерть жены! От всех, даже от собственной дочери! В голове не укладывалось.       — Кто-то ещё знает вашу тайну?       — Мой ученик. Ему можно доверять — слишком тесно его жизнь связана с моей.       Элеонора мысленно обругала себя за легковерность. По её расчётам мальчишка должен был выболтать Грете всю подноготную маркграфа, все его планы и намерения. Болтать он и вправду любил — Элеонора знала, что подавали на ужин маркграфской дочери, когда в замке выпускали собак и сколько шагов было от ворот до конюшни. Но эти сведения не значили ровным счётом ничего, их нельзя было использовать. А о самом главном мальчишка не сказал ни полслова.       Элеонора хорошо помнила первые дни после приезда Олларда. От него веяло холодом и гибелью, он казался воплощением судьбы, злого рока. Каменный идол, как звал его за глаза Ардерик. С тех пор многое изменилось. Мертвенную бледность согнали солнце и ветер, церемонная манера держаться уступила место естественной цепкости. Камень потеплел, ожил, и Элеонора беззастенчиво этим пользовалась.       Оллард писал императору на тонкой бумаге, но свиток всё равно вышел толщиной в руку. Элеонора быстро просмотрела листы, исписанные размашистым почерком. Заговор Шейна, ловушка для Рамфорта, даже безудержная храбрость Ардерика — всё было изложено в точности так, как она просила. Дрогнувшей от волнения рукой Элеонора вложила в отчёт ещё два листа: письмо Его величеству и отцу. В обоих она прославила маркграфа как храброго воина и мудрого стратега.       — Я в неоплатном долгу перед вами, — сказала она, сворачивая тонкие листы.       — Чушь. — Оллард забрал бумаги, их пальцы на миг соприкоснулись. — Вы сделали всё, что могли. Остаётся только ждать.       — Знать бы, добрался ли гонец до столицы?.. — проговорила она, поднимаясь на пахнущий смолой помост и опускаясь в кресло.       — Вне всякого сомнения. Получим ответ самое позднее к Празднику Урожая.       — Иными словами, вы не уверены, но помните, что женщин на моём сроке нельзя волновать?       — Вы на редкость догадливы.       Элеонора поёрзала в кресле, устраиваясь поудобнее. Когда же спина перестанет болеть! Повернулась и встретилась с внимательным взглядом зелёно-карих глаз.       — Вы не только догадливы, но и мудры. Устроили так, что ваш ребёнок нужен всем. Берегите себя, Элеонора. Род… Север без законного наследника обречён, а значит, и все мы.

***

      Выход Дарвела и барона с копьями Верен почти пропустил, провозившись с чьим-то арбалетом, но успел удивиться, как ловко оба двигались. Копья скрещивались, метили в латы, ударялись о круглые щиты, и в этом была своя красота. Верен смотрел во все глаза и твёрдо решил попросить Дарвела поучить его: мало ли, доведётся сойтись с людьми Шейна не на мечах.       Зато выступление лучников он наблюдал с начала до конца. Северяне натягивали луки быстро и плавно, стрелы летели в мишени, как дождь на ветру. С каждым туром кто-то выбывал, пока на площадке не остались Кайлен и Такко. Они стреляли долго, ожесточённо, не уступая друг другу. Наконец Кайлен ушёл с гордо поднятой головой, Такко — с серебряной стрелой и улыбкой до ушей.       В перерывах выходили местные — снова с копьями, кинжалами, на кулаках. Двоих унесли, над ними захлопотал лекарь. Среди зрителей шныряли дети из деревень, торговали нехитрой домашней снедью. Кто-то самозабвенно блевал в зарослях вереска. Кайлен угрюмо осматривал стрелы и грозил Такко кулаком. Помирить их Верен не успел — очередной звук рога призвал на площадку мечников.       — Так и носишь её? — удивилась Бригитта, повязывая ленту на его меч. Под самым эфесом пряталась другая лента — старая, потерявшая цвет от крови и грязи. Та, что Бригитта повязала перед восточным походом.       — Пусть будет, — отчего-то смутился Верен. — Сниму… как-нибудь потом.       Верно, забытые боги всё же взирали на мир в этот день — всё шло как по маслу. Стук стрел о щиты, треск лат, пение рога, блики незаходящего солнца и сотни взглядов — всё заставляло острее чувствовать жизнь.       Раньше Середина Лета была всего лишь днём, когда можно весело спустить заработанные деньги. Сейчас, после долгой и страшной зимы, она ощущалась совсем по-другому. Клинок с ярким пятном ленты взлетал и падал, отбивал и атаковал, и Верен сам не знал, был ли меч продолжением его руки или он — частью меча. Вдох сливался со свистом клинка, дрожь щита отзывалась как своя, земля под ногами дышала, а лица зрителей слились в большое пятно — все, кроме одного.       Под конец даже Оллард оставил своё место рядом с баронессой и вышел на площадку. Они с Риком бились на мечах, и Верен сразу понял, что здесь не будет победителей. Маркграф сражался совсем иначе, чем привык Верен; для боя его манера была чересчур замысловатой, зато на турнире приковывала взгляд особой отточенной красотой.       Но лучше всех был Рик. Верен глядел, как легко он перекидывает меч в левую руку, как клинок порхает, отражая солнечные лучи, как поединок всё больше напоминает танец. От гордости захватывало дух, и Верен благодарил судьбу, что занесла его в Нижний Предел. Кем бы он был сейчас, если бы не Рик?..       Всё казалось особенным в этот день. И не зря. Состязания кончились, площадку наскоро подмели, и новые воины, умывшись и сменив пропотевшие рубахи, один за другим выходили к помосту, чтобы завершить торжество клятвой Империи.       Верен до последнего боялся, что оробеет и спутает слова. Но, верно, забытые боги вправду следили с небес. Без единой запинки он взошёл на помост, преклонил колено и слушал, будто со стороны, как твёрдо и уверенно ложатся давно выученные слова:       — Клянусь хранить верность Империи и Его Величеству. Клянусь ценить честь выше жизни. Клянусь защищать слабых. Иначе пусть мой меч обратится против меня.       И совсем слабым отзвуком слышался ответ:       — Встань, Верен из Красильной Гавани, воин Империи. Да пребудет с тобой удача.       Солнце клонилось к горам. Слуги подметали площадку и вели на сеновал тех, кто не мог сам отойти от стола. Северяне неспешно шли в укрепления, хвалясь новыми мечами. Верен поглаживал непривычную рукоять, а другой рукой держал под локоть Бригитту. Она что-то говорила, а он только кивал и не мог ни попрощаться с ней, ни поцеловать, вообще не решался проронить лишнее слово, чтобы не разрушить благословение этого великого дня.

***

      Такко зашёл в замок ненадолго — спрятать награду и вылить на голову ведро воды, чтобы не так слипались глаза. На пустоши не смолкали голоса и музыка, там плясали, пили и разбредались парами кто к реке, кто к лесу. Такко с Гретой облюбовали местечко на берегу, где зимой преследовали Шейна. Грета вплела в волосы цветы жасмина, их запах туманил голову не хуже выпивки. Затем она заявила, что ей нужно сменить платье, и вот Такко ждал её, прислонившись к столбу конюшни, и отчаянно моргал, чтобы не задремать.       Наконец в холле раздались шаги, но вместо Греты из замка вышел Оллард, за ним — десяток воинов в доспехах.       — О, Танкварт. Ты вовремя. Седлай, мы едем в Лиам.       — В Лиам? Сейчас? Зачем?       — Давно собирался узнать, разведали ли они берег, как обещали. Когда ещё навестить соседей, как не в праздник?       Такко даже головой замотал, чтобы увериться, что это не морок и не сон.       — Что-то стряслось?       — Нет. Я весь день ждал незваных гостей, но, как видишь, напрасно. Так что едем. Впрочем, не хочешь — оставайся.       — Я мигом!       Сон и хмель как рукой сняло. Увидеть Лиам, где не были ни Верен, ни Ардерик — разве ж от такого откажешься!       Солнце скрылось за очередным хребтом. Тропа вилась по склону, хорошо видимая в летних сумерках. Отряд чуть отстал, позади слышались голоса и бряцание железа. Оллард и Такко спустились в долину первыми. Не дожидаясь остальных, Оллард поднял коня в галоп, Такко устремился за ним.       Над вереском клубился туман. Лошади плыли над ним, не оставляя следов. Пахло дурманом и пряными травами, сзади слышался глухой топот копыт, и Такко казалось, будто он снова на маркграфской пустоши, только на этот раз его взяли в Дикую Охоту.       Тогда смерть бродила рядом, и граница миров была тонка, как никогда. Сегодня всё дышало жизнью. Даже равнодушные горы нежились под немыслимым ночным солнцем и верилось — нынче можно всё. Лошади летели по ровной тропе, туман стелился им под ноги, и сердце заходилось от острого, безудержного счастья.