Рыцарь и Стратег

      Сузаку чувствовал себя уставшим. Безмерно уставшим.       Если бы он только знал, во что собирается втянуть его император, то сразу бы послал всё к чертям далеко и надолго, написал бы рапорт об увольнении, аккуратно сложил бы свою парадную форму и отправился восвояси. Потому что всё это для него оказалось слишком.       Нет, проблема была вовсе не в том, что новоиспечённый рыцарь Круга не справлялся. Он справлялся, честно справлялся со всеми вверенными ему служебными обязанностями, со всеми экстренными ситуациями, которые только могли произойти (и порой происходили), со всей рутинной бумажной волокитой, и даже с подчинёнными, которые первое время в открытую не доверяли Куруруги.       Но только не с Джулиусом, нет.       Если Лелуша ещё можно было сносить, то закидоны Джулиуса без стопки коньяка с утра пораньше были равноценны добровольной попытке самоубийства или, как минимум, рискам оказаться на продолжительном принудительном лечении после нервного срыва. А нервный срыв уже не за горами, Сузаку это чувствовал.       Никогда нельзя предвидеть заранее, что выкинет этот сумасброд. Вот он адекватен, мило общается с собеседником из местных аристократов, не спеша ведёт шахматную партию, а в следующую секунду уже вскакивает, яростно что-то кричит, требует извинений или зовёт охрану у дверей, пытается наугад, не поворачивая головы, дотянуться до поясной кобуры Сузаку, стоящего за спиной, то ли чтобы застрелиться, то ли чтобы застрелить незадачливого собеседника, чьи ответы не устроили стратега. Сузаку искренне надеялся, что первое, но позволить этому случиться всё равно не имел права, а потому захватывал обе кисти британца и держал, пока тот вырывался и продолжал негодующее кричать о том, что его унизили/оскорбили/подшутили над ним и вся та прочая ерунда, которой он обычно пользовался, дабы убрать неугодных людей из дворца. Надо ли говорить, что это срабатывало, и любой, попавший в немилость, спешно перебирался в другую британскую зону от греха и от Джулиуса подальше.       Кингсли наводил здесь свои порядки. Делал что хотел и как хотел. Императора такое поведение устраивало, и потому Куруруги продолжал ходить тенью за спиной стратега, сдерживая того по мере возможностей.       Сузаку искренне не удивился бы, если бы Кингсли приказал схватить и его, как такого же неугодного. В конце концов, Сузаку одёргивал стратега уже не раз, причём не в самой мягкой форме. Рыцарь готов поспорить, что после каждого подобного удержания Кингсли подальше от служебного оружия за поясом, на запястьях у того оставались синяки. Сам виноват, слишком отчаянно отбивался. Куруруги никогда не извинялся за такие случаи, а Джулиус и вовсе в несвойственной ему манере предпочитал о них молчать. Возможно, ему это даже нравилось. Этому уж точно может. Сузаку не удивился бы и такому раскладу.       Это ещё хорошо, думал рыцарь, что Джулиусу не выдали личное оружие, а то он запросто бы открыл стрельбу по герцогам прямо в Палате лордов, начиная с любимого Велайнса, а потом доложил бы императору, что всё так и было. Кингсли всё сходило с рук, он — неприкосновенный, и об этом не знал разве что ленивый.       Сузаку, возможно, единственный, кто в этом дворце никогда не огребал от Кингсли. Это было отчасти приятно и с другой стороны крайне подозрительно. Джулиус относился к нему как к чему-то необходимому рядом с собой, пожалуй, даже как к тому, кто призван сдерживать его самые худшие порывы. В душе стратег был благодарен, и синяки на запястьях лишний раз напоминали ему об этом.       Куруруги об этом, само собой, никогда не узнает.