***
— И что теперь? — тихо спрашивает Чонгук. А Юнги не слышит, в его голове играет старая парижская песенка, модная еще во времена его прабабушки. Высокий девичий голос четко произносит каждое французское слово, а Мин почему-то все понимает. То ли слух у него хороший, то ли глупое сердце все знает.«Tous les méchants boivent de l'eau, ce qui est prouvé par le déluge. Tous les méchants sont amoureux, chérir le cœur brisé.»
«Все злодеи — водопийцы, что доказано потопом. Все злодеи влюблены, дорожат разбитым сердцем.»
В французском языке нет фразы «я скучаю по тебе». Вместо этого ты говоришь «tu me manques», что дословно переводится, как «у меня нехватка тебя». Будто отсутствует важная часть, жизненно важный орган, кровь, рассудок. Без этого ты не можешь нормально функционировать. Без этого тоска кровоточит каждую ночь, веки больше не могут прятать боль, а глаза отказывают смотреть на что-то, кроме него. А хочется всего лишь всю ночь целовать его ключицы и не переставая шептать: «я не хочу тебя отпускать». Когда ученые открывают новые звезды, тут же дают им имена, а Юнги только сейчас открыл для себя значимость родинок на теле Чимина, точно звезд в темноте ночи. Он бы дал имя каждой, составляя свою собственную карту звездного неба. Но сейчас он пьяный и печальный осматривает с балкона людей, чьи головы издали и если прищурить глаза, похожи на россыпь то ли звезд, то ли родинок. Юнги не хватает целого сердца, чтобы заполнить его всеми чувствами, ему не хватает голосовых связок, чтобы высказать все слова извинений, но сейчас вместо «прости», он зовет Чонгука, чтобы тот привел кого-нибудь. Чтобы щечки, пальчики и губы… о боги, чтобы эти губы. Чтобы голос дерзил и повышался в наслаждении, чтобы глаза в нутро смотрели и до дрожи пробирали. А Чон специально приводит до тошноты не похожих, чтобы хен волком выл, чтобы понял, чтобы вернулся. Юнги вбивает в диван то ли какую-то страшную девчонку, то ли приторно слащавого мальчика, но думает исключительно о своем мальчике. И кричать хочется и думается, что это край, конец, Марианская впадина. Тело под ним плачет далеко не от наслаждения, Мин слышит это, понимает, но двигается резче, вдавливая головой в изголовье дивана. Добивает этим, наверное, себя. Потом находит себя с мыслями о нем в голове и рукой в штанах. И да, конечно, он может выйти на главную улицу Сеула, схватить первого попавшегося и заставить его прогнуться под собой, но вместо этого Юнги трогает себя, представляя его руку на месте своей. Он закрывает глаза, пытаясь в голове воспроизвести все дерзкие фразы и нежные вздохи, но получается слишком рвано и невнятно, будто проигрыватель сломан или половина пластинки отломилась, раскрошившись и впиваясь осколками в кожу рук и лица. Мин бедрами вперед подается в надежде встретить там чужие и больше не отпускать, но бьется лишь о воздух, проклиная себя за то, что начал все это. Чувства накаливаются и прожигают его изнутри, ядами катаясь по сосудам и артериям. Хочется кричать и чтобы он сорвал их: чтобы сорвал все чувства и хранил, как гербарий; нуждается в том, чтобы он сорвал Юнги, как цветок или листок с дерева, чтобы засушил меж страниц любимой книги с самым хорошим концом и держал в руках в те моменты, когда садился бы у окно перечитать любимые строчки. По имени Мин называет его уже на грани, когда язык распоряжается словами, как хочет, вне зависимости от того, каково будет сердцу при упоминании этого имени. «Чимин-и» шепотом слетает с его губ, пачкая рассудок и простынь. Юнги откидывается на подушку, закрывая глаза и пытаясь расслабиться. Его тянет повернуться на бок, свернуться в комочек, спрятаться, исчезнуть и вдруг вспоминается, что тогда в последнюю их встречу он заснул раньше и пятнадцать минут осталось бы сейчас, засыпай бы они в одной кровати, чтобы уткнуться в его лопатки и успеть попросить прощения за непростительные поступки. Пятнадцать минут осталось бы, чтобы успеть все и сбежать. Работа давит мертвым грузом на шею и плечи, а Юнги повторяет заученные слова, как мантру: «Трудиться, трудиться и еще раз убиться». Повышает рейтинг и прибыль, понижает собственный вес и надежду, а хочется получить аплодисменты, всеобщее одобрение, но главное — в уголке, в тени смущения и уюта нежный поцелуй. Чтобы не в щеку, а в сердце, чтобы не в губы, а в душу. Чтобы не думать о том, как его мальчик, потерянный и ненужный, плачет в темноте ужасных поступков своего хена. А Юнги за каждую слезу отдал бы литр крови, за каждый истошный крик вырвал бы собственную кость. Хочется смущенно и боязливо подползти к его ногам, ластиться к его ладошкам и щиколоткам, а в конце тихо прошептать: «Можно я просто бессильно усну на твоем плече?» Слова не вяжутся и мысли тоже, а он волнуется внутри Юнги. Сидит где-то меж легкими и кричит, оглушая хена и себя. Мин ничего не слышит, кроме коротких отрывков его голосом: — «Дай мне секунду. Я достану искусственные слезы для настоящих ублюдков, которых не зацепила твоя история.» — «Мне нечего терять, я в любом случае попаду в ад.» — «И что же вы мне сделаете, Юнги-щи?» — «Это, очевидно, нож. Чтобы вставить его меж твоих ребер, если ты не продолжишь.» — «И что же ты, по-твоему, сейчас делаешь?» — «Думаю о тебе.» — «Ну и ладно. Не танцуй. Мне больше достанется.» — «Тоже куришь?» — «Нет, поджигаю.» — «Наблюдай за мной, хен, не отводи взгляд.» — «Поэтому я курю нежно.» — «Ты же знаешь, что семья не всегда подразумевает под собой родственную связь?» — «И знаешь… было бы приятно умереть от твоей руки.» — «Ты же не уйдешь завтра?» А Юнги по ночам в ужасе просыпается, если вообще засыпал, потому что не его пальцы в волосах запутались и ветряные мельницы снятся, говорят, это к переменам. И тихий голос из сна доносится: «Все будет хорошо, Юнги-хен». Теперь ведь, если кто спросить о главной слабости, Мин гордо произнесет его имя. И опять глаза красные из-за слез, но Юнги оправдывается тем, что слишком долго смотрел на выдуманные им замечательные сказки, а там солнце яркое, как его улыбка. Там трава влажная щекочет пятки и что-то внутри, до чего пальцами не достать. Листва из-за ветра шумит, перекрывая мысли в голове и крик, что комом вырывается из горла: «Прости меня за все, что можно.»Скажи мне: почему когда я думаю о тебе, постоянно хочу кричать?
И теперь даже если все моря и океаны покроются толстым слоем льда; все рельсы замкнуться в один круг; все аэропорты закроют из-за тумана; все дороги заблокирует хмурый спецназ; все ракеты одновременно улетят с этой планеты; все машины вдруг сломаются и автобусы сменят свои маршруты, Юнги все равно вернется к нему, потому что: — Я люблю его. — отвечает Юнги. — Я верну его. И вдруг ужасное понимание падает на голову, оглушает и слепит. Навязчивая мысль бьет в солнечное сплетение, лишая воздуха и сил. Он, точно, в кошмаре и наступает кульминационный момент, самая страшная часть, из-за которой просыпаются, кричат и рыдают. Эти слова бегущей строкой мелькают перед глазами, мешая уснуть по ночам и просыпаться по утрам. Юнги ничего не видит, кроме этого и постоянно повторяет: — Если он, конечно, захочет вернуться.