«Согласился бы на ножевое или пулей, главное, чтобы губы мои пахли тобой.»
Чимин, кажется, стал главной звездой вечера. Вот уже который вечер. Как только дверь открывается, Мин смотрит на него; Юнги замечает только его, когда делает первый шаг за порог. Чимин, наверное, затылком чувствует его взгляд. А может, мурашки по его телу вновь бегают, ощущая старшего на экстрасенсорном уровне. Пак поворачивает голову в ту же секунду, создавая зрительный контакт. Его взгляд бьет Юнги в горло, точно душит, заставляя остановится, стоять вот так, зависнув рассудком и телом. Все, что может Мин в данную секунду: смотреть. Его глаза холоднее февраля, а в сердце — май, но он рушится, рассыпается в руках, как карточный домик; как песок сквозь пальцы утекает. Чимин, точно, как вода в руках незнакомого парня изгибается под его давлением. Танцует с ним, но в глаза не смотрит и не в его ритм двигается. Возможно, специально, а может, чтобы показать, что он — один из многих, с кем Пак сегодня станцует. Тогда этот парень просит ответить честно и Чимин говорит, что любит. Это, во всяком случае, известно точно. Когда он спрашивает, насколько — Пак разводит руки в стороны так сильно, как может и голову назад откидывает в понимании, что не сможет показать точный размер его чувства. А когда незнакомец спрашивает, кого именно, Чимин говорит, что имя этого человека изъяли на допросе, потому что оно было холодным, колющим и режущим. Особо опасным. Пак пьян и весел, поэтому даже не пытается подумать, спросить себя: «Зачем незнакомцу эта информация?». Чимин гений в какой-то степени. Ему нанимали лучших учителей на дом, чтобы десятилетний мальчик знал высшую математику и все уловки ведения бизнеса. И сам он засиживался в библиотеке до поздней ночи, иногда до утра, но это скорее для того, чтобы спрятаться, побыть одному и никого не видеть. Но сейчас он мягкий и податливый: спроси, что хочешь — тут же получишь честно и без задержки. Будь этот мир сказкой, сейчас Юнги, вместо того, чтобы стоять у входа, подошел бы и спросил, попросил бы ответить честно, а Чимин по-другому не смог бы. Но все, что делает сейчас Пак — продолжает танцевать и краем глаза поглядывать на Мина. Чонгук привез своего хена, чтобы тот решил свои проблемы, но пока что они наблюдают лишь за тем, как разбивается его сердце. Юнги все так же не двигается, когда к ним подходит Тэхен, широко улыбаясь и так же широко разводя руки в стороны, чтобы обнять Чона. Ким последние два шага пробегает, прыгает на Чонгука, обхватывая руками, ногами и сердцем. Кажется, этот мир в какой-то степени сказка. Особенно, когда Тэхен утыкается в шею младшего, шепчет что-то отдаленно похожее на «Скучал. Я так скучал.». А Чонгук слышит каждое слово, понимает, принимает и обнимает крепче. Целует шею, щеку, висок, лоб, а Юнги слишком громко думается, как было бы прекрасно, если бы Чимин бежал точно так же к нему, обнимал целовал и шептал, что скучал, но как по такому ублюдку можно скучать? Да, так достаточно больно. Спасибо. Юнги часто решает свои проблемы алкоголем, поэтому сейчас он собирается заклеивать свое сердце скотчем и виски. У бара сквозняк, заставляющий Юнги поежится и сказать бармену, чтобы тот дверь закрыл, но ему отвечают, что здесь и так душно и дышать нечем. А Юнги морозит, наверное, от отвращения к себе. Ведь так профессионально потерять свое счастье может только он, а потом еще и убиваться из-за этого. Здорово. Великолепно. А во сне они снова были вместе. Закрывая глаза уже под утро Мин может уловить очертания его тела и улыбки, смеющихся глаз и таких мягких слов. Возможно, он выпил уже достаточно, потому что начинает сравнивать Чимина с пробоиной в воспоминаниях, как прожог в фотографии: ничего, кроме него не помнит. Бармен кладет руку на его плечо, обжигая кожу под одеждой, потому что не так рука, не те пальцы, не тот человек касается. И конечно, глупо сидеть и ждать пока его мальчик сам все сделает, потому что он бы сделал, только вот Юнги всему помешал. Какими бы ужасными словами Мин не называл себя, ничего не становится лучше, а самое ужасное — он все понимает. Самое ужасное — делать ужасные вещи и понимать весь ужас, сделанный тобою. Ужасно-ужасно-ужасно.Но разве они прошли этот путь только ради того, чтобы отказаться друг от друга?
И Юнги, возомнив себя богом, идет сам вершить свою судьбу. Он проливает оставшийся виски, роняя стакан на пол и вводя бармена в шок. Он не видит никого, кроме его мальчика, а тот словно прожектором подсвечен, сияет своей улыбкой, но взгляд отводит. Он отдаляется по мере приближения Юнги. Мин с детства не любит догонялки, но в этом мире ничего не прибежит тебе в руки само, поэтому бежишь уже ты: либо за чем-то, либо от чего-то. Чимин поднимает глаза в тот момент, когда чувствует прикосновение до боли холодной и знакомой руки. Он не рад и не злится, в его лице никаких эмоций. Он устал. Он будто нарисован на картине еще в те времена, когда не было фотоаппаратов и приходилось сидеть несколько часов на одном месте с одним выражением лица. И легче всего было показать ничего, ноль эмоций, полное отторжение. Юнги на ухо кричит, чтобы сквозь музыку слышно было: «Мы должны поговорить». А у Чимина в глазах то ли боль, то ли алкоголь, и он так же громко отвечает: — Кто такие «Мы»? Это правило трех «Н»: Нет Никаких Нас. Юнги брови заламывает и уголки губ вниз опускает, потому что правда больно. Потому что слова иногда больнее кулаков бьют, заламывают, убивают. Но еще больнее смотреть на него, на такого разбитого и больше не улыбающегося искренне. Мин переплетает пальцы с пальчиками Чимина, чувствуя грубость кожи на костяшках. Их руки так красиво смотрятся вместе, но все портит засохшая кровь ран на руках Чимина. Юнги тут же целует их, чувствуя как кровь тает на его губах, понимая, что виноват в этом он. Только он, Мин Юнги, виноват в этом: в том, что руки Пака уже не такие мягкие, как были тогда, когда он касался нежно и сладко; в том, что Чимин вырывает руку, позволив себе только секунду наслаждения чужими губами; в том, что его мальчик чуть ли не плача выкрикивает: — Надеюсь, сейчас ты поймешь, что я чувствовал, когда ты уходил. И он уходит. Уходит, гордо подняв голову под руку с незнакомцем. Вот только неизвестно, чем тут гордиться, когда плакать хочется. Вернуться, вжаться в него всем своим нутром, пробраться под кожу, в кровь, в разум и остаться там навсегда, навечно, а может, чуть больше. Но сколько продлиться его «навсегда»? К тому же, «вечно» — короткое слово. Его слова падают Юнги на сердце, как раскаленный свинец, и рысью бегают по ребрам вместе с глухой болью. А сам он и шагу сделать не может, потому что кажется, одно лишнее движение и мышцы не выдержат напряжения, лопнут, разлетятся в разные углы серой комнаты. Из глаз течет то ли кровь, то ли слезы, а может, они мешаются, как мысли в голове, но отчетливо слышен голос Чимина: — Конечно, я пойду с тобой, — нарочито громко говорит он незнакомцу, чтобы Юнги услышал, после чего поворачивается к хмурому Тэхену, который лишь головой качает, и говорит — И, Тэ, даже не пытайся следить за мной.Самые опасные явления: 1. Смерчи. 2. Цунами. 3. Любовь. 4. Расставанье
***
Чимин знает это чувство. Руки связаны за спиной, а под повязкой на глазах засохшие слезы, и на ногах веревка, что немного натирает дрожащие из-за сквозняка щиколотки. Он точно в заброшенном доме где-нибудь за городом. Нужно достать второй запасной нож, потому что первый, очевидно, изъяли, и освободится от веревок. Работать должны только кисти, иначе, если его охраняют, тут же прознают, что он пришел в себя. И, черт возьми, впервые Чимину хочется отблагодарить отца, потому что только благодаря ему Пак знает, что делать. С десяти лет Пак старший оставлял своего сына в таких местах на ночь, возвращаясь только в 6 утра, чтобы сказать, что Чимин опаздывает. Пак достает нож, ощущая, как его пальцы онемели. Металл совершенно не чувствуется и, наверное, из-за этого Чимин промахивается мимо веревки, полосуя собственную кисть кровью. Всхлип вырывается из груди, но тут же гаситься ненавистью и, кажется, печалью. Рука дергается и нож оказывается на бетоне, звонко ударяясь о капли крови. «Вот такой смерти и стоило ожидать», думает Чимин, «Жаль только, что с Тэ не попрощался и с…» А дальше он запрещает себе думать.Интересно, а заплачет ли он, когда Чимин умрет?
Вдруг яркий свет бьет в глаза и Пак хмурится, чуть отползая назад, врезаясь в стену и пачкая джинсы кровью. Голова ужасно болит и кружится. Теперь ясно, почему мысли в таком беспорядке. Чужая рука касается щек, сильно сдавливает, заставляя губы вытянутся вперед. С правой стороны доносится грубый, до боли шершавый голос и губы чуть касаются уха: — Ух, какая детка. Чимину блевать хочется то ли от выпитого алкоголя, то ли от этих действий. Он наконец открывает глаза, чуть жмуриться, но все-таки видит мужчину напротив. По одному взгляду на него можно понять, что он тот еще жирный ублюдок. Бровь его рассечена шрамом и на руках частые синяки и ссадины, а глаза такие уставшие и безжизненные. Сразу ясно, что он забрал слишком много жизней. Сразу ясно, что он с легкостью заберет и чиминову. Может, это метеоритные бури или недавние события так влияют на Пака, но он думает, что это неплохо. Отлично иметь человека, который в нужный момент не промахнется даже, если твой висок будет целью. Это как право и влево: где право, а где влево зависит от тебя, от того, как ты станешь. Так и события зависят от того, как на них реагировать. И сейчас Чимин даже рад тому, что сейчас происходит, ведь у него не будет времени убиваться из-за ненужных ему людей. На самом деле Чимин принимает их отношения. Они трахаются и разговаривают на балконе клуба, но они не вместе. Психология утверждает, что залог здоровых отношений — хороший секс и честные открытые разговоры. Все это есть, но нет главного. Но чего? Они не находятся в книгах Тэхена, где всегда хороший конец. Они не тех страницах, чтобы говорить о светлых чувствах и взаимной любви, но если рассмотреть книги детальнее можно заметить обрывки вырванных страниц или наоборот — вклеенные, написанные заново, где все хотя бы терпимо. Люди приходят и уходят, но Чимин так отчаянно просит Юнги: «Не стой в дверях, простудишься же!» — Вы хотите устроить выкуп? Шантаж? — Чимину немного сложно говорить, когда его щеки зажаты в грязной руке, которая больше, чем его лицо, но этому ублюдку, видимо, плевать на это. — У вас ничего не выйдет, за мной никто не придет и вы ничего не получите. Тогда мужчина направляет оружие на лоб Чимина. И если быть честным, то Пак часто бывал в таких ситуациях, но сейчас все по-другому. Сейчас он еще немного пьян, сейчас из его организма выходят последние капли наркотика и чувств, сейчас как никогда хочется этого. Холодное дуло касается брови, нежно проводит по правой стороне лица, по щеке, на скулу и к губам. — Тогда твое последнее желание, детка. Изо пистолета у рта сложно говорить и не запинаться, но Чимин не был бы собой, если бы не дерзил: — Хочу мороженое Тогда мужчина ухмыляется и встает. — У меня есть фруктовый лед — он расставляет ноги шире, возвышаясь над Чимином и почти упираясь ширинкой ему в лоб. — Ты же знаешь, детка, его нужно сосать. Пак голову отворачивает, закрывая глаза и кривя лицо в отвращении. Плакать хочется теперь сильнее. Когда глаза вновь открыты, Чимин лицезреет открытое окно. Эти придурки оставили его рядом с открытым окном и с ножом в кармане, не обыскав его перед этим. Грубая рука вновь хватает его лицо, прижимая к чужому паху. — Работай, красотка, я знаю, тебе же это нравится. И вот на этом моменте Чимин понимает, что бог — если он, конечно, был — теперь окончательно оставил его. Он — старый дядя, но уже не самых честных правил. Именно поэтому Пак видит вставший член и чувствует давление пальцев, которые пытаются открыть его рот. Мужик шепчет гадкое «Давай же, детка» и давит сильнее, от чего Чимин больше не может контролировать свою челюсть. Как только на его языке чувствуется тяжесть, Пак начинает плакать. Чужая рука касается глаз, размазывает подводку по щекам, говоря о том, как же это красиво. С каждым толчком до Чимина доносится, как живот этого ублюдка касается стены, и становится еще отвратительнее. Слезы размывают «красоту» еще сильнее, окрашивая шею и рубашку. Чимин начинает биться головой о стену, чтобы это наконец закончилось, но мужчина подставляет свою руку, удерживая чужой затылок. Гладит толстыми пальцами, оттягивая прядки волос. Тогда Пак решает, что если не может сделать больно себе, он покалечит других и стискивает зубы. Чимин по сути мстит за то, что этот мужик не дал ему умереть. Сверху раздается вскрик и маты, после чувствуется пощечина справа, потом слева. Пак отворачивается, всхлипывает и кричит, когда получает удар в живот. От боли он перестает дышать на несколько минут, а после опорожняет желудок, параллельно вспоминая, что ел в последний раз, наверное, неделю назад. Если не больше. Мужчина вытирает чиминов рот, приторно улыбаясь. Гладит по голове, убирает челку сглаз и слащаво проговаривает прокуренным басом: — Так не пойдет, детка. — он качает головой, проговаривая каждое слово, будто отчитывает ребенка в детском саду, но его слова ни капли не детские. — Неужели Мин Юнги не научил тебя правильно отсасывать? И снова это имя. И снова это чувство. Чимин просто забыл забыть о Юнги, а этот ублюдок все напоминает и напоминает. Ни уж-то так сложно закончить начатое и, наконец, убить все чувства Чимина вместе с ним? Чужой ботинок давит на живот и Чимин не слышит, но точно знает, что ему говорят: «Давай же, детка». Когда его рот вновь открывают, когда его бьют по лицу, потому что сопротивляется, когда слезы закончились, но все еще чувствуются на щеках, Пак понимает, что у него к Юнги почти ничего не осталось. Теперь он с радостью заведет календарь и отметит красным маркером день, когда он вернется, чтобы быть готовым ударить, накричать, прогнать. Главное — даже не думать, что может случится, если Мин придет без предупреждения и Чимин встретит его не готовым, не вооруженным, надломленным. Раньше Пак не думал о таком, но как было бы хорошо, если бы все было, как у обычных людей. Чтобы Чимин закончил обычную школу, учился в универе, гулял с друзьями, пробовал запретные вещи, но по чуть-чуть и хотя бы раз побывал в полиции. Как было бы хорошо иметь обычную жизнь. Но помнится, Тэхен рассказывал что-то о судьбе и о ее важности, мол, все случится в любом случае, еще говорил об отрицании как психологической защите, но Чимин, как всегда все отрицал. Точно, как сейчас. Мужчина наконец отходит от Чимина, надевая штаны. Пак сплевывает сперму и остатки блевоты, смаргивая слезы и остатки сил. Все. Он сдал оружие. Он сдался. — Звони Мин Юнги, у нас его сучка.