Отсутствие постоянства и полное отторжение порядка. Саморазрушение значит самопознание. Бессознательность и полное осознание этого мира. Безумие во всей ее мрачной красе. Нет ни спасения, ни окон, ни зеркал.
Юнги касается указательным пальцем правого уха, ощущая кровь на коже, быстро стекающую по шее. Он чувствует собственный пульс в висках и сосуды, которые, кажется, разорвутся в следующую секунду. В глазах мутнеет. Края обзора просто исчезают, оставляя место только мертвому телу перед ним. Мин поворачивает голову, направляя свой взгляд в разбитое окно. Осколки продолжают сыпаться, трескаться, измельчаться, но Юнги не слышит. Кажется, несколько попали в него, но Юнги не чувствует. Он лишь смотрит, как Тэхен на крыше соседнего дома, собирает все свое оружие и матерится. Маты он слышит прекрасно. Может, потому что он сам ругается вслух? Когда Ким исчезает из поля зрения, Юнги переводит взгляд обратно на помещение. На дальней серой стене виднеется кровь, размазанная длинными потеками, и на секунду Юнги находит это красивым. Чуть ниже, на полу лежит одна единственная пуля, что прошла насквозь и оставила еще маленькое отверстие в стене, осыпав краску. Наконец, Мин замечает жирное тело прямо у своих ног. Кровь с минового виска капает на живот мертвеца и дугой скатывается на пол. Это тяжело назвать красотой, но что-то в этом есть: сквозная дыра в голове похитителя, ровная красная линия на одежде и оплата за все дерьмо, которое он сделал. И тогда взгляд Юнги находит Чимина. Он падает к ногам его мальчика, сбивая дыхание и колени об бетон. Он шипит от боли резкого падения, вглядываясь в закрытые глаза Пака. Трясущимися руками Мин соединяет их лбы и касается щеки Чимина, которая чуть запачкана кровью того ублюдка. Мин спешно вытирает ее рукавом пиджака, чтобы лицо Пака вновь стало невинным, нетронутым, прекрасным. Юнги забирает всю грязь на себя. Весь ужас, грех и ненависть этого мира Мин возьмет на себя, чтобы его мальчик вновь открыл глаза.Необходимость присутствия проверяется отсутствием. Думаю, верно, так? Только так.
Юнги чувствует яд и металл. Чувствует осколки в своей груди, но не помнит боя. Его просто не было. Но если сейчас полиция задержит Мин Юнги, отведет в участок и, видя его состояние, там спросят, где болит, попросят показать на кукле — он молча укажет в область груди. А потом чуть ниже с левой стороны между седьмой и восьмой ребрами, в ту область, где все ромашки завяли, а сирень еще не распустилась. И, да уж, такая неопределенность хуже всего. Но еще хуже слышать влажные звуки собственной речи, разбирая слова в этой какофонии через раз: «Чимин-и», «Это», «Хен», «Я», «Прости», «Допустил», «Ужасен». Наверное, эти слова были одним предложением, пока они не смешались в кашу в голове Юнги. Только вздрагивание ресниц Чимина удерживает Юнги от глупых идей и действий. Его тихое сопение заставляет Мина сидеть рядом и ждать чего-то. Знать, что его мальчик откроет глаза и вновь заговорит с ним, начнет дерзить, ругаться, кричать. Пусть убьет, главное, чтобы он. Ведь раньше Юнги часто сталкивался со Смертью, но Она его не касалась. А сейчас Она прошлась, кажется, по его костям, коснулась виска, наверное, оставляя копну седых волос и ушла к Чимину. Но Тэхен видался с Ней чаще. Ким из тех людей, которые не верят в судьбу, точно, как сам Юнги. Тэхен буквально управляет Смертью. Его жертвы никогда не бывают против, потому что «нельзя» существует только для тех, кто спрашивает. А Тэхен никогда не спрашивает. Как и сейчас он залетает в маленькую комнату с серыми стенами, ругаясь и матерясь, как сапожник. На его лице столько ненависти, что Тэхена можно превратить в оружие массового поражения. Кажется, еще секунда и он взорвется, разлетится на сотни осколков на 25 метров, пробивая все насквозь. Он похож на волка, который слишком долго гнался за своей жертвой. Уставший, злой и желающий Смерти. Ким широкими шагами, перепрыгивая через несколько ступенек за раз, преодолевает лестницу, встречая на середине комнаты тело. Он все так же кричит грубые, мерзкие, просто отвратительные оскорбления, касающиеся, кажется, и Вселенной. Ногами бьет мертвое тело, отпуская всю свою злость не только на этого человека, на весь мир, наверное. И страшно представить, сколько таких же ублюдков успели обидеть его, а Чимина? Сколько дерьма успел перенести его мальчик? Сейчас Юнги, касаясь его лица тонкими холодными пальцами, видит, насколько изранен Чимин. Синяки, царапины и раны от слов и поступков. Он такой настоящий в момент бедствия. Такой прекрасный в этом катаклизме. Цунами. Ураган. Он выглядит так, будто Бетховен воскрес и вновь дает свои концерты, а у Юнги билет на первый ряд и разрешение на разговор. Он выглядит так, будто все, чего боялся Мин ушло, улетело, смылось, теперь перед глазами глаза Чимина. Закрытые и заплаканные. Но в следующую секунду Мин отлетает в сторону, ударяясь плечом и сердцем о бетон. Оборачивается и видит, как Тэхен в диком страхе хватается за Чимина, трясет его за плечи и, кажется, плачет. Нервно осматривает его с ног до головы, ища смертельные раны, и теряется. Птички-неразлучники. Они точно те яркие попугаи, что жить друг без друга не могут. Ким прижимается боком к Чимину, чтобы чувствовать его тепло, знать, что он все еще рядом. Он здесь. Воздух колющий и режущий, а Тэхен обнимает Пака, чтобы его не коснулось, чтобы его больше ничего опасного не коснулось. Обнять значит спасти. И Ким спасает Чимина, утирает себе и ему слезы, тихо приговаривая: — Зачем ты пошел за этим ублюдком? Зачем?! Тэхен утыкается носом в бледную шею Чимина. Пак сквозь сон дышит часто и прерывисто, из-за чего голова Кима вздымается в том же ритме. Дрожащими руками Тэхен гладит Чимина по плечу и продолжает сквозь слезы вести монолог: — Кому и что ты пытался доказать? Себе или… ему? Когда Юнги ловит на себе взгляд Тэхена, его пробирает дрожью. Глаза такие стеклянные, отчаянные, залитые слезами и фантомной кровью. Они так и застывают, разбитые и смотрящие друг другу в души. Но Ким, кажется, смотрит сквозь тело Юнги. Куда-то в серую и такую пугающе холодную стену, думая о чем-то. А Мин, хоть и ожидал, что снайпер продолжит говорить, испуганно дернулся, вновь услышав его голос, обращенный к Чимину: — Ты опять наказываешь себя, Чимин-и? За чувства? Как тогда было с Тэмином, да? Тэхен продолжает самозабвенно задавать вопросы, зная, что ответа он не получит. У него, кажется, истерика. Он кричит и бьет кулаком по стене рядом с головой Чимина. Костяшки краснеют, а стена покрывается краской крови, равномерно распределяющейся по поверхности. Вопросы. Вопросы. Вопросы. А у Юнги вакуум в голове. Весь воздух сдавлен и выброшен. В голове то ли слишком громкий крик, то ли слишком громкая тишина. И стук, такой убийственно ритмичный стук аорты в его нутре. Когда звуки тихим фоном вновь появляются в его голове, Юнги замечает, что Тэхена уже нет на месте. Чуть повертев головой, он находит младшего у входа в комнату с Чимином на руках. Тот смотрит выжидающе, наверное, он что-то спросил. Под этим взглядом Мин немного тушуется, съеживается, чувствует себя жертвой его пули. Не выдержав такого напора, Юнги кивает головой, надеясь, что это прокатит, а ответ, но брови Тэхена стремительно поднимаются вверх в удивлении, и он чуть издевательски спрашивает: — Что «Да»? Останешься здесь? — Он разворачивается с Чимином на руках и направляется вниз по лестнице. — Пойдем. Чонгук ждет нас за поворотом. Спускаясь по лестнице следом за Тэхеном, Юнги чувствует себя ненужным и вечно мешающим. Беспомощным. Все портящим. Особенно, когда понимает, что все это из-за него. В который раз Мин понимает и принимает свою вину, но даже и не пытается исправится. Наверное, это его хобби. Должно же быть хоть что-то кроме наркоторговли. — Ты правда собирался сделать это? Юнги сначала не понимает, о чем речь, а после ждет, что Ким начнет ругань. Тэхен, наверное, услышал в гробовой тишине мысли Юнги и тоже собирается сказать, что тот виноват. Подтвердить мысли Мина о себе. Сказать, какой тот идиот, ублюдок, имбецил. Сказать, что должен исчезнуть, никогда не возвращаться, оставить в покое. А лучше оставить здесь и не вернуться, чтобы забрать. Чтобы больше не мешал жить, не вредил и не калечил, но вместо всего этого слышится: — Ты правда собирался отдать все за Чимина? В Юнги щелкает понимание, фейерверком взрывается в груди и расходится искрами в руки и ноги. Его передергивает, как заряд винтовки, когда эта мысль проходится по каждой клеточке его тела. Только сейчас он понимает, что он ведь правда собирался отдать все. У него не было плана, как спасти все свое имущество и не остаться жить на улице, как в детстве. Но у него был план, как спасти Чимина, который, кажется, и не принадлежит Мину. Он ведь раньше так сильно боялся вновь вернуться туда, где за крошку хлеба убьют, а за место для сна выгонят из общежития. Каждый раз, когда Юнги видел, как дети ходят в тряпках, под которыми хорошо видно каждую косточку и, кажется, органы, его тело покрывалось мурашками, а голова — воспоминаниями. Он так дико боится вернуться на улицу, побираться и плакать, так много плакать. Поэтому как только у маленького грязного азиатского мальчика появились деньги, он обещал себе не плакать и ни за что и ни кому не отдавать все. Но теперь Юнги понял: «То, что раньше, пугало, убивало, уничтожало, теперь покорной собакой сидит у моих ног». — Блять… — Невольно вырывается у Мина, на что Тэхен тихо и как-то грустно посмеивается. Дальше они идут в тишине. Каждый думает о разном, но все же об одном. И лица одинаково поникшие и такие чертовски уставшие. Лишь лицо Чимина все такое же спокойное, каким его видел Юнги перед выстрелом. Его мальчик, наверное, не выдержал такой прилив эмоций и ощущений, поэтому его сознание решило, что лучше этого не видеть. Возможно, и Юнги ему лучше не видеть. — Вытрись. Тэхен останавливается в шаге от поворота. Здесь уже можно услышать разговоры ожидающих их людей и рев заведенной машины, готовой в любой момент сорваться с места и отдать свое железное сердце за хозяина. Ким поворачивается и, прищурившись, вновь повторяет: — Вытрись. — И на щеки взглядом указывает. Юнги касается кожи, ощущая жар и влагу. Смотрит на мокрые пальцы, пытаясь не думать, что это собственные слезы. Вытирает ладонью, поздно понимая, что она уже мокрая. Он трет рукавом пиджака так сильно, будто пытается стереть слезные железы вместе с глазом. Вдруг воротник пиджака кажется удушающе узким и Юнги, пока еще есть голос, спрашивает: — И как долго я…? — И сил не хватает договорить. — Когда я пришел, ты уже…***
— Могу я…? Голос сломлен и хрипит. Юнги указывает на заднее сидение машины, которая принадлежит ему, чтобы спросить разрешение на то, чтобы туда сесть. Тэхен кивает, заранее ожидая, что Мин сядет именно туда. Мин занимает минимальное количество места на сидении, поджимая ноги под себя и заламывая пальцы. А после смотрит на причину вопроса: Чимин лежит, свернувшись в комок, потому что места мало и прохладно. Юнги укладывает голову его мальчика себе на колени и накрывает его плечи своим пиджаком. Самая радикальная форма протеста — эти нежно грубые руки в светлых волосах. Мин, как завороженный, наблюдает, как пряди протекают сквозь его пальцы и легко ложатся на лоб Чимина. Тепло в глазах старшего настолько сильное, что можно отогреть и Антарктиду, и сердце мертвеца. А руки холодные, их нужно греть взглядом, но глаза его мальчика закрыты. Это, наверное, и есть баланс, но внутри Юнги хаос. Коктейль из эмоций. Смешать, но не взбалтывать. А может, нужно варить? Взболтать, но не смешивать. А может — вариться? Да, ощущение именно такое. Со всех сторон на Юнги давит плотностью горячей воды и только возле Чимина воздух. Рядом с лицом Пака миновы руки выглядят слишком грубыми, ужасно лишними. Такими мешающими для чувств с оттенком ранней весны. Просто ненужными для касаний. А так хочется подарить своему мальчику прикосновение настолько нежное, что с ним не сравнится летний ветер на берегу моря и сахарная вата, тающая под лучами августовского солнца. — Я отвезу Чимина в тот дом, а ты поедешь к себе и не вернешься.