Bad boy.Good lips.

Юнги никогда не слушается, когда ему указывают. Чонгук называл это детской привычкой, поучая своего хена, на что Мин всегда улыбался. Но именно сейчас Чон подвозит Юнги к дому Чимина, при этом зная, что сказал на это Тэхен. И уж точно, Чонгук знает, что сделает Пак в этом случае. Но несмотря на это, машина тихо тормозит, не доезжая до ворот. Юнги в той же рубашке после бессонной ночи идет медленнее, чем обычно. Чуть прихрамывает на дрожащих коленях, но упрямо идет. И, честно сказать, не удивляется, когда за 20 метров встречается глазами с Тэхеном. Тот тоже не поражен таким поворотом событий, судя по уставшим глазам и скучающему выражению лица. Тишина кажется напряженной и немного неловко, если учесть, что они неотрывно смотрят друг другу в глаза. Ссора неизбежна, ругань начинается со взглядов из-под ресниц и игры в гляделки. И когда Ким, наконец, может быть уверен в том, что его услышат, делает шаг вперед и чуть громче, чем нужно, проговаривает: — Что я тебе говорил? Юнги так сильно устал. Морально и физически. Он закатывает глаза, попутно понимая, что сил на ссору не хватит. Этот бой проигран, еще не начавшись. Мин мысленно смеется и пытается понять, во что же он превратился за столь короткий срок. И страшно подумать, что может сделать с человеком одна встреча. Одно мгновение. Один человек. — Я все исправлю. Тэхен грустно и как-то обреченно смеется, зачесывая грязные волосы назад. Юнги только сейчас замечает, что Ким одет слишком просто. Он в джинсах и в старой растянутой серой футболке. Если бы не обувь с открытой пяткой, Юнги подумал бы, что Тэхена подменили. В голову приходит мысль о том, что Мин, зацикленный на своем несчастье, даже не заметил, как другие разбиваются. Ким, конечно, прекрасный актер, но по его внешнему виду все слишком ясно. Его лицо выражает ничего, но движения нервные, дерганные и такие опасливые. Он постоянно оборачивается, смотрит на единственное окно, отличающееся от других в этом доме, и то и дело заламывает пальцы. — Ты не понимаешь… — Тэхен опускает голову, смотря на свою обувь, а может, сквозь нее. — У Чимина проблема похуже, чем ты. На него свалилось такое дерьмо, которое даже с тобой не сравнится. Что-то вспыхивает в солнечном сплетении Юнги и выжигает органы. Огонь распространяется по венам так быстро, будто в них течет керосин. Кожа нагревается и вскипает, от чего Мин чувствует собственный пот. Холодный. Проводит рукой по лбу, убирая челку и ужасные мысли. Поднимает глаза, попутно осознавая, что стоит, как провинившийся ребенок перед отцом, и дрожащим голосом спрашивает: — Что случилось? Тэхен молчит. Это напоминает Юнги моменты, когда в детстве он сильно хотел есть и, наступив на собственную гордость, просил прохожих о куске хлеба. Но те смотрели с жалостью, точно как Ким сейчас. Смотрели, пожимали плечами и шли дальше, не обращая внимания на плачущего мальчика. Юнги вырос, многое изменилось, но плакать ему до сих хочется. Конечно, он запрещает себе, ругает себя, наказывает, но плачущий мальчик внутри него продолжает жить. Смирившись с этой правдой, Мин создал правило: «Когда хочется плакать — злись». Превращай эмоцию в эмоцию и живи с этим. — Что, мать твою, случилось?! Юнги хватает Тэхена за воротник футболки, а тот даже не сопротивляется. Только голову поднимает и смотрит внимательно, разглядывая боль и страх в глазах напротив. Смотрит и кажется, будто зеркало напротив видит, а там — его собственные глаза. Его боль и страх. Они долго вглядываются друг в друга, пытаясь отыскать ответы, но нет, люди — сплошные вопросы. — Хорошо, ты можешь у него спросить, но не сейчас. — Тэхен убирает чужие руки со своей одежды и отходит на шаг. — Ему сейчас нужен отдых. Юнги не возражает, не спорит, но молча обходит Тэхена, направляясь в здание. Мин признает, что поступает глупо. Мысленно, конечно, но признает. Он просто не может представить, как придет домой, если это, конечно, можно назвать таким уютным словом, и будет делать дела. Мин надеется, что Чонгук все понимает и пытается удержать бизнес только на своих плечах, потому что у Юнги в голове сквозная дыра под именем «Чимин», которая не дает спать по ночам. Которая кровоточит и нарывает, заставляет подрываться уже под утро в холодном поту и с дрожью по коже. Пак отдает болью в суставах и артериях и, конечно, боль не сильна, но не думать о ней невозможно. У Юнги навязчивая мысль, что боль пройдет, если встретить ее источник, боль просто исчезнет, если коснуться того, кто ее призвал. — Я же сказал тебе, что ему нужен отдых! Тэхен догоняет его в два широких шага, закрывая проход в здание. Он, как преданный пес, защищает того, кого искренне любит и ценит, и Юнги, конечно, уважает это, но это не отменяет того факта, что Мин Юнги — ебанный эгоист. Он прекрасно все понимает, но против себя он не может, а главное — не хочет, идти. Поэтому тяжело выдыхает, игнорируя явную разницу в силе, и почти кричит: — А мне нужен Чимин. Но через секунду вся злоба рассыпается, тает, как снег по весне. Юнги съеживается, делается еще меньше. Ему будто кости ломает и рот закрывают, связки режут, чтобы ни писка, чтобы ни звука. Мин не может удержать взгляда, роняет его на собственные руки, замечая, что расчесал запястье в кровь и все еще не остановился. Эта ужасная мысль наконец становится видимой и Юнги замечает, что высказал ее вслух. Дело уже сделано и единственное слабое место раскрыто слишком просто. Слишком глупо. Единственное, что остается делать это: — Я не буду его будить, — Молит Юнги, пряча руки за спину. — Мне правда нужно его увидеть. Я не буду его тревожить. Просто позволь мне… Но Тэхен молчит и по взгляду его понятно, что не доверяет. Его лицо настолько безэмоционально, что сравнение со статуей будет просто ничем. Пустым звуком. А Юнги дрожит перед ним не от страха, а от смеси эмоций внутри. На его лице прекрасно видно, как бессонные ночи и несколько дней в алкоголе сказываются на человеке. Его чувства и эмоции неустойчивы, внутри него противоположности айсбергами сталкиваются друг с другом и разбиваются о ребра. Секунду назад он готов был расплакаться, но сейчас он, не контролируя силу, толкает тело перед с собой. Тэхен тут же реагирует, пытается схватить Юнги за руки, заломать, обезвредить, но тот двигается так, будто тонет. Будто его тело пытается выжить, но мозг уже принял тот факт, что пойдет ко дну. — Ты же прекрасно понимаешь, что я зайду, даже если ты направишь на меня оружие.

***

Юнги правда хотел сделать так, как просил Тэхен: оставить Чимина в спокойствии и не рушить его жизнь своими чувствами. Ведь только тот факт, что Юнги является частью его жизни, грозит опасностью для самого Чимина. Слабое место — точка, куда будут медленно и с наслаждением давить, пока что-то внутри не оборвется. Юнги не страшно за «что-то», ему страшно за кого-то. И к тому же, мы ведь не в Стране Чудес, где тебя возьмут за руку и погладят по голове. Осторожно, мальчик, ему не за что тебя любить, никто не обязан отвечать на твои чувства и спасать тебя. Мин знает это, поэтому собирается сделать все правильно. Он просто хочет извиниться, хорошо? В жизни этого не делал, но он правда хочет попробовать, потому что чувство вины червем по его сосудам ползает и все грызет и грызет сквозные отверстия. В моменты близости с незнакомыми ему людьми, Юнги представлял Чимина, но тут же обрывал ту мысль. Потому что любая мысль об этом мальчике заставляет Мина сжаться, сделаться маленьким и ничтожным, вспоминая, что случилось с ним, когда появился Юнги. Но вот незадача: Юнги понимает, что ничего не чувствует без Чимина. Пытаясь заснуть этой ночью, он каждый час подрывался, сбрасывал одеяло с кровати в понимании всего ужаса чувств, существующих только благодаря Паку. Но вот вторая незадача: Мину жизненно необходимо чувствовать, даже если это убьет его. А чтобы чувствовать что-то кроме вины, нужно избавиться от червя под кожей. Где-то он читал, что вина уходит после распития вин и извинений, поэтому со всех ног помчался к Чимину, забыв о сухом и полусладком. А Чимин спит. Так крепко и самозабвенно, будто убегает от реальности, пытаясь в мыслях создать теорию, где все хорошо. В теории всегда все должно пройти хорошо. Наверное, Паку это так сильно нравится, что даже сквозь сон на его лице играет легкая улыбка, похожая на весенний ветер в листве. Такой свежий и приятный, позволяющий дышать, а не задыхаться. И Юнги, честное слово, не выдержит такое испытание. А Чимин продолжает его испытывать краснотой опухших глаз и пальцами, так сильно сжимающими подушку под головой. Столько пыток Мин не выдержит. А может, оно и к лучшему. Юнги признает, что он слабый человек. Да, он может убить, подставить, уничтожить, но перед кроватью со спящим Чимином падает на колени. Сбивает коленные чашечки во второй раз, даже не думая, что засохшие раны вновь растекаются кровью под брюками. Он укладывает голову на грудь Чимина, чтобы чувствовать его сердце. А оно так сильно бьется, будто кулаками. Да так сильно, что у Юнги, кажется, синяки останутся. Но вместо того, чтобы спасаться, он ближе жмется, как кот, ластится, чтобы не синяки, чтобы рана открытая. Чимину это, видимо, не нравится. Он дышит тяжело и руками отталкивает, но так слабо, что со стороны кажется, будто он гладит Юнги по голове. Мин приподнимается, из-за чего руки его мальчика спускаются ему на грудь, туда, где так умело зашитые раны. Так искусно, что издалека кажется, будто нитки подобраны под цвет кожи. Главное только — чтобы Чимин не всматривался, потому что он заметит. Он ведь всегда так внимательно смотрит, что однажды, наверное, увидит, что сердца Юнги давно нет. Оно ему не нужно. Чимин может забрать его, если, конечно, захочет.

Я всю жизнь не ведал, что такое жалость, но твои раны я залижу, как преданный пес.

Воздух становится удушающим с каждый вдохом, а с каждым выдохом яд из легких поднимается к горлу. Юнги становится жарко, но пальцы рук немеют от холода, тогда Мин снимает пиджак и накрывает им плечи Чимина, не замечая, что одеяло скомкано в ногах и пиджак, который был на Юнги в тот день, висит на стуле, наверное, чтобы не помялся. Этот мальчик выглядит таким маленьким и нуждающимся в помощи под таким большим пиджаком, что Мин невольно хочет сбежать, чтобы не сделать еще хуже. Но при этом Юнги хочет знать об этом мальчике все: Свежесваренный кофе или чай? Закат или рассвет? Юнги или кто-то другой? Юнги гладит мягкую щеку Чимина, боясь даже произнести эти вопросы вслух, не то что услышать ответ. Он решает, что лучше думать о том, насколько же мягкая кожа под его пальцами. Лучше гладить эти щеки и сравнивать оттенок кожи с душистым медом, ассоциируя себя с пчелой, что так рвется поближе. Мин указательным пальцем ведет по шее, спускаясь по шее и ключицам к руке. Поворачивает руку, чтобы переплести пальцы с Чимином и когда замечает, что пальцы мальчика все еще не обхватывают его руку, сам накрывает их, сжимая, чтобы получить иллюзию взаимности. Потому что если за что и держаться в том мире, то только за его руку. — Мне правда очень жаль. Этой молчаливой тишиной Чимин обвиняет его. Не открывая рта, Пак бранит Юнги, материт, кричит что есть силы. А Мин не умеет извиняться, он умеет говорить только о бумажках, бумажках, бумажках. Губы Юнги роняют столько вопросов, когда от Чимина слышится одна лишь недосказанность. Вместо вопросов просто невозможно сказать то самое, что не изобразить и не описать. Только чувствовать. — Я скажу одну глупость сейчас… ты… ты только не слушай… Они — два пазла с разных концов картинки. У них нет точек соприкосновения, нет линий, подходящих для соединения, но Юнги продолжает вдавливать фрагменты друг в друга, иногда отдаляя их, чтобы посмотреть под другим углом. Он продолжает надеется, что можно вырезать, оторвать неподходящие части и соединить раз и навсегда, потому что по-другому целостная картинка не будет целой, не будет правильной. Потому что если эти два пазла не создадут свою собственную картину, этот мир, нет — вселенная развалится на такие же крохотные и неподходящие друг другу фрагменты. — Просто я… мне кажется, что… ох, ты просто нужен мне, Чимин-и… и я сожалею за каждое слово, которое я тебе не сказал и… И миллион раз повторяет «прости», не в силах перестать гладить его волосы. Будь в Юнги силы, он бы закричал, забился в рыданиях, но сейчас он может тихо шептать, разглаживать мимическую морщинку у бровей его мальчика и мучать себя тем, что все еще называет Чимина своим. — Чувствую себя сейчас так глупо. Я такой идиот… Господи, как же глупо!

***

Чимин чувствует, словно в него врезается несколько истребителей на максимальной скорости. В его теле только слабость, из всех чувств осталось только чувство усталости и боли. Его руки и ноги будто прибиты к кровати, а голова точно набита ватой и гвоздями. Но под пальцами он чувствует твердую ткань пиджака и в нос ударяет таким знакомым запахом, что мурашки по спине разбегаются. Там же ощущаются сильные руки, что так слабо обнимают, пальцами поглаживая открытую кожу под одеждой. И его объятия — поле. Может, минное, но Чимин надеется, что маковое. Чтобы упасть туда, в запах весны и полета птицы, чтобы спать там под звездами, слушать полет бабочки и биение сердца. Такое быстрое. Чимин открывает глаза, удерживая себя на мысли, что Юнги здесь. Что он впервые не ушел. Но, опять же, нет. Его здесь нет. В руках Чимина лишь его пиджак, ткань которого он не может отпустить. — Блять.