«Я люблю тебя так, как пуля любит случайного прохожего. Я люблю тебя так, как огонь любит леса. Я люблю тебя так, как нож любит живую плоть.»
Чимин хорошо плавает, но тонуть у него получается лучше. За все время их знакомства Пак научился идти ко дну, даже не пытаясь сделать хотя бы один толчок к свету. Он чувствует дрожь в ногах, когда Юнги делает несколько шагов вперед, чтобы приблизиться к стене. Чимин, не чувствуя опоры, цепляется руками за шею, за плечи, чтобы если падать — только вместе. Особенно, когда стена кажется холодной, а у Юнги тело, будто раскаленный уголь по оголенному телу. Тогда Пак меняет их местами. Прижимает худощавое тело к стене, улыбается, дразнится. Упирается руками в твердую поверхность по обе стороны от головы Юнги, касаясь большими пальцами чужих волос. А Мин позволяет. Только продолжает гладить по спине, пробираясь холодными пальцами под рубашку, и то и дело царапает горячую кожу. Юнги только через несколько минут понимает, что Чимин замер. Мальчик стоит, уткнувшись носом в чужую шею, и не двигается. Он точно пытается запомнить этот момент. Чимин впитывает все чувства и эмоции вместе с теплом чужой шеи, складывает эту смесь в конверт, а потом в морозильник. Чтобы все это застыло, замерло, как и Пак сейчас, а потом этот мальчик разморозит все чувства и вспомнит такой ужасно прекрасный момент. — Твой пиджак на стуле. Ты оставил его, когда… «Когда последний раз убегал.» Чимин не договаривает, вновь касается горячими губами шеи, оставляя влажный след. Юнги играется с его волосами и слышит тихие вздохи, похожие на мяуканье. Когда он в первый раз уходил из этого дома, то и подумать не мог, что будет царапаться в эту дверь, чтобы вновь обнять, почувствовать, коснуться. — Я приходил тогда, чтобы сказать, что мне нужно исчезнуть из твоей жизни, но ты спал. Чимин отскакивает, как от огня. Его пробивает дрожью, когда новые синяки от слов Юнги покрывают горячую грудь. Он всматривается в лицо старшего, пытаясь отыскать что-то, что опровергнет смысл слов, повисших в воздухе. Мин Юнги пришел, чтобы уйти. Чимин не знает, почему, не знает, зачем он уходит. Чимин лишь знает, что его сердце устало разбиваться. На нем столько трещин, а новые все ложатся и ложатся поверх старых. Может, оно изначально было таким? Может, сердце Чимина изначально состояло из расколов? Вместо вопросов слышится удар. Чимин бьет с чувством и легкостью, оставляя ожог на чужой щеке. Юнги ударяется головой о стену, когда Пак касается ладонью другой руки с такой же силой и тихо рычит, потому что слов нет. Его распирает непонимание. С самого детства лучшие учителя страны хвалили Чимина, называли умнейшим мальчиком, гением, но сейчас он просто не понимает. Юнги целует, а потом уходит; обнимает, после чего сбегает; дарит надежду и топчет с таким усердием, будто от этого зависит его жизнь. Чимин бьет наотмашь, выбрасывает всю свою злость и боль через один точный удар в челюсть, заставляя Юнги резко повернуть голову в другую сторону. Он повторяет нескончаемое «Почему?» и бьет, не замечая, что промахивается и вновь сдирает кожу с кулаков об стену. А Юнги стоит и не может не смотреть. Гладит чужую спину, но из-за резких движений Чимина, руки старшего остаются в воздухе. — Что почему? После этих тихих слов Пак вновь замирает, поднимает взгляд и долго смотрит. Его руки больно прижимают плечи Юнги к стене и все тело младшего опускается к той же стене, не смотря на то, что их разделяет еще одно тело. Холодный нос пускает мурашки по шее Мина, но он не отодвигается, потому что в следующую секунду горячие губы касаются кожи, проговаривая: — Почему ты хочешь исчезнуть из моей жизни? Руки Юнги все же опускаются на мягкую кожу спины, обнимая и прижимая ближе. Он касается сухими губами виска Чимина и, не двигаясь, говорит: — Я не хочу… — На секунду он замолкает, проглатывая вагон извинений и комбинацию из трех слов, которые так и стараются вырваться. — но ты же помнишь, что случилось тогда? Конечно, он помнит. Не прошло и недели после случившегося. Чимин спит по несколько часов в день, потому что кошмары и каждые двадцать минут его мозг посылает сигналы телу, говоря, что, кажется, мы умираем, чувак, нужно бежать. Но ноги сковывает судорогой из-за перенапряжения, а в голове образ человека, который пришел на этот обрыв к Чимину не чтобы удержать от прыжка, а чтобы спасти. И наверное, только сейчас Пак понимает, что это две разные вещи. — Ничего страшного. — Шепчет Чимин, не переставая качать головой. — Ничего страшного. Руки, гуляющие под рубашкой, вызывают ложное чувство доверия и обещаний. Пальцы начинают щекотать и тихо шептать: «люблю до луны и никогда обратно», а Чимин, наконец, ощущает, какого это, чувствовать любовь того, кто всех ненавидит. — Такое уже бывало… ничего страшного. Но нет, такого не бывало. Чимин часто позволял своим партнерам обращаться с собой грубо и в какой-то степени жестоко, но всегда, всегда держал все под контролем. Кроме того дня. Кроме того момента, когда его обдолбанный мозг подумал, что поехать с незнакомцем за город было неплохой идеей. — Все будет хорошо. Юнги просто не знал, что сказать, поэтому выдал фразу, которой постоянно успокаивал себя Чонгук. Чон при любой проблеме начинал ходить взад-вперед, приговаривая три этих слова, и правда успокаивался. Но Чимина распирает смех. Истерический с нотками всхлипов. Его настроение меняется за долю секунды, а все, что остается делать Юнги, так это подстраиваться и стараться удержаться на этом тонком мосту, со всех сторон обдуваемым сильнейшим ветром. Первый порыв холодного воздуха обдает его, когда Чимин отходит на четыре широких шага назад. Он продолжает смеяться, копаясь в полках с книгами. Юнги кажется, будто он стоит перед морем после пятого штормового предупреждения. В него летят капли воды настолько холодные, что лезвиями проходят насквозь. Особенно большие капли летят в голову, когда его мальчик поднимает открытую книгу вверх так, чтобы Мин увидел вырванные листы. — Ты можешь подумать, что это книга Тэхена, но нет, — Слезы прорываются сквозь улыбку и капают на тонкие страницы. Чимин смахивает с листов капли и говорит: — Это моя любимая и знаешь, здесь все хорошо… потому что она не закончена. Его взгляд для Юнги сейчас особенно острый, особенно болезненный. Такой холодный, оправданный нехваткой горячей воды в трубах их счастья. Мин не может отойти от стены, хотя хочет подойти, спрятать, попытаться спасти. А его мальчик трясется в буре эмоций или в холодной ветру океана, не способный даже вдохнуть полной грудью. Лишь смотрит и книгу в руках сжимает, переламывая твердый переплет у основания. — Но со мной все будет хуже. — Юнги разводит руки в стороны, опуская голову и взгляд. — Со мной риск возрастает. Чимин тут же подлетает к нему. Стоит губительно близко, всматривается в лицо Юнги, ожидая, пока тот поднимет свой взгляд. Минуту, две ничего не происходит. И тогда Пак устает ждать и просто бьет. Кулаком в челюсть, потом по плечам и к животу. А в кулаках его столько любви, что улыбка сама по себе расплывается по лицу, будто Юнги давно уже не контролирует эмоции и мышцы лица. Будто это уже и не он вовсе. Но боль точно принадлежит ему. Та, что резко появляется в районе печени, оставляя за собой синяки и та, что лежит в легких у Чимина и мешает ему спокойно дышать рядом с Мином. Вся эта боль из-за Юнги и он это, черт возьми, знает. Юнги ловит чужой взгляд, замечая, что океанами этих глаз можно устроить потоп. Проблема лишь в том, что Мин — не Ной, он не успеет построить ковчег и спастись. Но главный вопрос: хотел ли Юнги спастись от Чимина? У таких как он ведь ничего не болит. Он же из того типа людей, которых ни огонь, ни пуля не возьмут. Но вот он, сломленный и чувственный, терпит все удары солнечного мальчика, чьи костяшки пальцев содраны в кровь. Мальчика, который должен был давно добить Юнги за все, что тот сделал, но Чимин лишь надламывает и гнет в разные стороны, как зеленую ветку дерева: то ли проверяет на прочность, то ли вообще не знает, как его доломать. А Мин, как на зло, масла в огонь подливает, повторяя: «Я не хотел, чтобы так вышло». — Ты возомнил себе, что я маленький, — кричит Чимин, продолжая наносить удар за ударом, не замечая, что становится слабее. — Что я не смогу справиться с опасностью. Боль Юнги — это так красиво. И Пак нарисовал бы картину, если бы по венам старшего текла желтая краска, а не алая кровь. Потому что желтый считается цветом счастья, а алый — смерть и красота. — Но, милый, — Чимин нежно берет голову Юнги в свои руки, большим пальцем стирая кровь с ссадины и губы. Он соединяет их лбы, улыбаясь так ласково, а в глазах его чистая преданность вперемешку со спасением. — Я и есть опасность. Я — твой риск. И бьет, улыбаясь точно сумасшедший наконец сбежавший из больницы. Его руки на теле так нежно грубы, а кровь на зубах Юнги на вкус, как стихи, которые Чимину никогда не посвящали. Его взгляд был равен Искусству в тот момент, когда Мин толкнул его от стены. Пак чуть не падает, еле удерживаясь на ногах после такого толчка. Не успел он восстановить равновесие, как в ту же секунду ощущает спиной книжный шкаф, а на шее грубую ладонь, которая на самом деле не душит. Пока что. Юнги проводит носом по шее, там, где пульс описывает марш-бросок, таранит нежную кожу, стремясь поближе к чужому теплу. — Что ты делаешь? — спрашивает Мин. — Выгоняю тебя. Чимин с отвращением выплевывает эти слова, вновь пытаясь ударить, задеть, погубить, но Юнги держит крепко. Хватает младшего за плечи, с силой ударяя того о книжный шкаф, из-за чего несколько произведений падают им в ноги. Честно сказать, Юнги бы ушел, если бы правда верил, что смог бы это сделать. Если бы он знал, что сможет сейчас в последний раз взглянуть такому напуганному и злому мальчику в глаза, развернуться и уйти, то он бы так и сделал. Он уверен в этом так же, как уверен в том, что каждое чиминово «уходи», означает «останься». А кожа у Чимина такая сладкая, что язык прилипает и немеет. Почему-то Юнги сейчас уверен, что страдает диабетом, но продолжает целовать Пака, ощущая на губах сахар и смерть. В воздухе витает напряжение и противоречие чувств. Сама Вселенная до конца не понимает, что происходит, но продолжает наблюдать, как два магнита отталкивают друг друга, игнорируя притяжение. Они целуются. Нет, скорее просто прижимаются губами, замирая в надежде не умереть от переизбытка эмоций. Чимин сжимает чужую рубашку в кулачках, когда Юнги одной рукой удерживает младшего за затылок, а второй — приподнимает край футболки. Но вдруг Чимин одним сильным ударом отталкивает Юнги в центр комнаты. В свете лампы он замечает синяки и ссадины по всему лицу Мина. Улыбается. Плавно, с грациозностью всех представителей семейства кошачьих он достает из заднего кармана Glock 21 и перестает улыбаться. Пистолет без страз и розового цвета, даже привычной «Hello Kitty» не наблюдается. И Юнги это пугает. Но он не отходит, не опускает глаз, наоборот — смотрит на дуло пистолета, будто умоляет пулю вылететь. Чимин дергается, будто от холода, когда Мин делает несколько шагов к нему и упирается лбом в оружие. Он не может теперь ни отойти назад, ни подойти ближе. У него будто ноги по колено в снегу и пурга закрывает обзор: ничего не видно, кроме глаз его мальчика. — Стреляй. — Юнги переводит взгляд на Чимина, наконец замечая, что океаны в его глазах протекают. Мин искренне и нежно улыбается, но давит в себе желание подойти и сцеловать быстро стекающие по прелестному лицу слезинки. — Мне ведь тоже будет приятно умереть от твоей руки. И космос рухнул. Всей своей бесконечностью опустился под ноги парням, прямо рядом с книгами и двумя валяющимися сердцами:Одно Юнги, но оба принадлежат Чимину.