Реабилитация

Признаний и объяснений Старк так и не дождался. Зато Стив выпил две трети бутылки, которую Тони доставал вообще-то для себя. Стив сделал это не потому, что хотел напиться (а он хотел), но в основном потому, что не хотел, чтобы напился Старк. Раньше его сдерживала Пеппер, Питер и даже Брюс, но теперь все разбежались с Базы, и он оказался на самом краю своей собственной бездны. Стив всю ночь чувствовал, как рушатся мосты. Он весь состоял из мостов, и к утру от них оставалась едва ли половина. Старк в кои-то веки молчал, общаясь со Стивом лишь взглядами. Кажется, он не врал, когда говорил, что просто помолчать тоже будет неплохо. После всего, через что они прошли, Стив мог не рассказывать ничего, потому что Тони и так знал, каким он был дураком, и не нуждался в дополнительных сведениях. Стив же не считал нужным Старка учить или воспитывать, так как знал, что всё равно бесполезно. Поэтому они оба просто балансировали каждый на пороге своей персональной темноты. Проведи они эту ночь отдельно друг от друга, вполне возможно, что сорвались бы. Утром, не зная, куда себя приткнуть и как вести себя дальше с Броком и Солдатом, Стив пил шестую чашку кофе, не обращая внимания на косые взгляды Старка, который выпить больше четырёх не мог — давление скакало. На часах было всего пять утра, но Стиву не хотелось ни на пробежку, ни в зал, ни спать, ни есть. Ему хотелось перемотать время вперёд. Моргнуть и оказаться в будущем, где все проблемы уже будут решены. Но опыт показывал, что это не поможет. В прошлый раз, хоть война и голод практически исчезли, легче житься человечеству не стало. Скорее всего, и в этот раз будет так же. Даже если Стив найдёт способ укрыться от реальности, в его отсутствие люди изобретут очередную гадость. Да и вряд ли получится распустить клубок спутавшихся чувств, мешавших дышать, просто исчезнув. Эта проблема пульсировала внутри него, и разрешить её было невозможно никаким вмешательством извне. Он должен был разобраться в этом сам. Решившись наконец встретиться лицом к лицу со своими проблемами, он встал, попытался улыбнуться Тони, на что тот в ответ так же скривил губы и вышел из своих апартаментов. Перед дверью в комнаты Брока он замер, прислушиваясь. С такого расстояния ещё и через стену услышать биение их сердец он не мог, а в остальном было очень, очень тихо. Конечно, ведь пять утра. Наверное, Брок ещё спал, а Солдат делал вид, что спал. Он не посчитал нужным постучать, а просто тихо повернул ручку и вошёл. Он едва не споткнулся о порог, увидев обоих своих подопечных на диване. Брок лежал на спине, расслабленно сложив руки на груди, словно умиротворённый мертвец. Из его соединённых ладоней перпендикулярно груди торчал нож острием вверх. Большой, столовый нож с рукоятью, обёрнутой чёрной кожей. Стив сам выбирал его на безумно дорогом сайте уже, кажется, вечность назад… Зимний завис сверху в планке, опираясь на подлокотники дивана. Его волосы, свободные от резинки, закрывали лицо, но было очевидно, что он смотрел Броку в глаза, потому что Брок смотрел в ответ. Темно, провокационно, с вызовом и усмешкой. От кончика ножа до солнечного сплетения Солдата оставался едва ли дюйм. Отличная мотивация продержать планку как можно дольше. Зимнему было тяжко. Кто знал, сколько он уже вот так стоял над Броком — может, час, а может, всю ночь… Для обычного (великолепно тренированного) человека и часа бы хватило, чтобы взмолиться о пощаде, но Солдат был упрям и не по-человечески вынослив. Его живая рука уже подрагивала, а поясница прогибалась ниже положенного. Обожжённое лицо Брока не пропускало наружу усмешку, но она определённо была. Зимний, тоже увидев её, зарычал, не желая сдавать позиции, и Брок оскалился в ответ, чуть поднимая шею и клацая зубами, словно желая откусить Солдату нос. Стиву стало как-то неловко. Он будто застал этих двоих за чем-то личным, можно даже сказать, интимным. Если бы они лежали на этом же диване в обнимку и целовались, эффект от сцены, скорее всего, был бы тем же. Стив знал, что покраснел. С определённых пор вид Джеймса пробуждал в нём непреодолимую тягу, а вид Джеймса на грани, вид сопротивляющегося Джеймса, делал с ним нечто совсем уж непотребное. Он тряхнул головой. Он пришёл сюда не за этим. Брок услышал его первым. Хотя Зимний, скорее всего, был просто слишком занят тем, чтобы не свалится на нож, так что не счёл нужным отреагировать. Брок повернул голову, встречаясь со Стивом взглядами, и в его глазах практически мгновенно затухла какая-то искра, сменяясь холодом и настороженностью. Но Стив эту искру разглядеть успел и внезапно почувствовал неожиданные мурашки по шее. Взгляд был обжигающим. Солдат склонил голову ниже, изо всех сил стараясь держаться прямо, и его волосы коснулись щёк Брока. А секунду спустя он просто рухнул на Брока сверху. Стив было дёрнулся вперёд, панически ожидая, что из-под тел вот-вот польётся кровь, но вместо этого он услышал тихий смех. Зимний саданул кулаком по ручке дивана и раскрошил её в труху. Смех стал громче. Кое-как выпростав руку, Брок откинул нож в сторону. Он успел сложить его мгновенно, очевидно, сказывалась многолетняя практика. Очевидно, это был не первый раз, когда они играли в эту игру. Солдат лежал на своём командире, даже не думая пошевелиться. Стив знал это ощущение — ещё минут пять все мышцы будут казаться желеобразными и неспособными напрячься хоть немного. Но видеть и знать — вещи разные. Чувство, возникшее в груди при взгляде на этих двоих, Стив идентифицировать не смог. Оно просто вдруг подняло голову и упёрлось одним своим краем в самый кадык, а другим в самый… Стив тряхнул головой ещё раз. Не. За. Этим. Брок чуть дёрнул бровью, молча интересуясь, чем обязан. Зимний же делал вид, что Стив — мебель, и его внимания не достоин. — Спарринг. Пять минут. Возможно, Стив покинул комнату несколько поспешнее, чем было нужно. Возможно, это было немного похоже на бегство. Он злился. О, это происходило редко, но, как говорила Наташа, он в гневе был похож на бронепоезд, сошедший с путей. Он знал, что его несёт, что он не справляется с эмоциями, что тело бунтует и насильно пичкает кровь адреналином, заставляя вскипать мозг. Он даже не мог достаточно сконцентрироваться, чтобы понять, почему, собственно, разозлился. Хорошее — великим, плохое — ужасным, так, кажется, должно было быть? Так вот спарринг в таком состоянии грозился пройти не просто ужасно, а катастрофически отвратительно. Брок и Зимний явились строго минута в минуту. Стив только-только успел замотать ладони. Без лишних слов Солдат отошёл в сторону к стене, а Брок шагнул ближе. Что ж, если он не хотел прелюдий, Стив вполне мог приступить сразу к горячему. Кулак запоздало обволокло давно забытой уже болью, которая всегда возникала из-за того, что кости Стива были куда более хрупкими, чем то, во что они врезались. По спине скатилась липкая волна, от которой он уже успел отвыкнуть. Будто ему снова тринадцать и он стоит в грязном проулке за школой, а не в ярко освещённом тренировочном зале Мстителей. Предчувствие никогда не обманывало его — если ему было суждено отхватить, начинало чесаться под коленями и першить в горле. Прямо как сейчас. Брок бил не жалея. Видимо, ему действительно было, что сказать, и не было, чего терять. Но, вопреки логике, злость Стива переквалифицировалась в азарт. Он отбивался всерьёз, и бил по-настоящему, не боясь поранить или сломать. Редко с кем, кроме Тора, ему удавалось подраться на равных, не сдерживаясь, и он скучал по этой свободе. С разгоном боя, Брок начал скалиться в ответ, порыкивать и знакомо, шумно выдыхать перед ударом, как он делал ещё во времена СТРАЙКа. Стив не думал, что помнит такие мелочи, но они, оказывается, приятно согревали откуда-то из глубины сознания. Иногда при ударах раздавался обычный звук сминаемых мышц, а иногда — более глухой, сжатый звук, как от удара о стену. Стеной Брок и был. Крепкой, непробиваемой стеной, о которую Стив уже все костяшки содрал. От особо сильного скользящего удара кожа на броковой щеке разошлась, причём сильно. У обычного человека сломалась бы скула и выпала бы половина зубов, но Брока, кажется, травма только разозлила. Стив был уверен, что на краткую долю секунды почувствовал его кость собственной кожей. Но видно её не было. Кровь, красная, как у всех людей, заливала Броку лицо, и сквозь неё ничего ни белело, ни блестело. Солдат хмыкнул со своего зрительского места. Видимо, фильм о Терминаторе он помнил. А Стив помнил, что у того самого противника с когтями, которого Зимний убил на одной из плёнок, побои выглядели примерно так же. Наверное, на нём и на Броке в последствии использовали один и тот же метод модификации. А это значит, что Брок… Стив отвлёкся и пропустил удар в челюсть. В глазах на секунду потемнело, мгновенно закрутившись по спирали, но обратно стабилизироваться уже не успело. Брок нанёс ему ещё один удар. И ещё один. И третий. Стив чувствовал, что его голова мотается из стороны в сторону, раскачивая за собой его огромное тело, и никак не мог понять, в какую сторону нужно бить. Удары прилетали из странных мест совершенно неожиданно. Ему восемнадцать. В этот раз он не выкарабкается. Джей-Джей Адамс — чемпион Бруклина по боксу. И негласный чемпион Нью-Йорка по уличным боям, что куда опаснее, ведь столкнулись они не на ринге. А ещё у Адамса были друзья. Много друзей, в отличие от Стива, у которого был только Баки и тот гостил у тётки до выходных. Стив уже не чувствовал ничего ниже шеи. Кажется, у него что-то где-то сломалось. Он слышал хруст. В ушах было мокро от крови, во рту тоже. Кроме пыльной мостовой и залитых красными брызгами чьих-то ботинок он ничего не видел. К счастью, криков и проклятий в свой адрес он не слышал тоже. Сознание уплывало, поэтому знакомый крик «хватит» показался ему галлюцинацией. Баки здесь не было. Не могло быть. Он умрёт на этой мостовой за дурацкий кошелёк Нэнси Пирс с жалкими пятью долларами. Бедная его мама. Хорошо, что она уже не узнает об этом. Больнее всего, почему-то, было где-то в горле, почти у яремной впадины. Там жгло, казалось, от самых позвонков. — Хватит! Баки здесь не было. Не могло быть. Зато здесь был Солдат, вставший между ним и Броком и поймавший металлической рукой кулак с вибраниумными костями, готовый следующим же ударом вырубить Стива окончательно. — Хватит, — настойчиво и спокойно повторил он, не пытаясь влезть в драку. То, что спарринг превратился именно в драку, сомнений не вызывало. Стив всё ещё стоял на ногах, хотя и не твёрдо, оглушённый скорее воспоминаниями, чем реальными травмами. Он и не через такое проходил с тем же Таносом или Зимним на Озарении. Но тогда, почему-то, память милосердно молчала. Сейчас же перед глазами крутилось лицо Баки, перекошенное от недосыпа и печали, худое и чёрное, на фоне белого больничного потолка, а в ушах стояло паническое: «Господи, я думал, ты не очнёшься». Стиву тогда было плохо не из-за своего состояния, а из-за того, что состояние Баки было не менее плачевным, хотя его никто не бил. Он помнил, каким тёплым и твёрдым было плечо Баки, когда он бережно, пытаясь сдержать порыв, неловко обнимал его на больничной койке. Сейчас плечо рядом было ещё твёрже и крупнее, но от него веяло всё той же дикой, парадоксальной смесью надёжности и неуверенности. Словно Солдат, как и Баки, не знал, имеет ли право касаться Стива, но тем не менее делал это, потому что… хотел. Брок остановился, даже не огрызнувшись. Он тяжело сопел сбитым носом, а верхняя губа у него подёргивалась, словно оскал лез наружу сам собой, как у дикого зверя. Кровь затекала в рот и пачкала зубы, от чего казалось, будто он кого-то покусал. Это показалось Стиву забавным, и он не сдержал смешок. Солдат с недоумением посмотрел на него, но всё внимание Стива было сосредоточено на Броке, на его ожогах, на его жёлтых глазах, снова горящих и искрящихся сильными эмоциями. Смех Брока был похож на треск сухих поленьев в костре. Это выглядело вполне жутко, внешний вид и смех превращали его в маньяка, но Стиву, как ни странно, нравилось. — У тебя сотрясение, идиот, — между делом заметил Брок. — Спасибо. Не важно, — Стив по привычке мотнул головой и чуть не упал, потому что реальность внезапно покрылась радугой и закачалась. Солдат продержал его за локоть. Он посмотрел на своего командира испытующе, как бы уточняя: «Ну и зачем?», но Брок проигнорировал этот взгляд. Он смотрел только на Стива, по-новому, с прищуром и подозрением, но отнюдь не так враждебно, как с утра. В этом взгляде сквозило что-то прежнее, догидровское, отчего у Стива создавалось странное впечатление наслоения реальностей… А может, это всё казалось ему из-за сотрясения.

***

Он был в норме уже к обеду. Немалую роль в этом сыграл новый ИскИн Старка, взявший на себя роль наблюдателя и врача. Стив был не совсем в адекватном состоянии, когда ввалился в комнату. В крови всё ещё кипел адреналин, а в ушах ещё звенел хриплый и отчего-то притягательный смех Брока. — Капитан, ваше внутречерепное давление далеко от нормы! — бодро огорошило его прямо с порога. Голос был мужским, но каким-то молодым. Его обладателю могло быть не больше двадцати, а лёгкий британский акцент помог бы ему сойти за аристократа. — Чт… Кто? — Я Барон, новый дворецкий мистера Старка. — Барон? — Стив поморщился от того, с каким энтузиазмом звучал этот голос, а ещё от его громкости. — На плате было написано «суббота», но у Босса специфическое чувство юмора, — судя по язвительным интонациям, этот ИскИн был самым живым и реалистичным из всех. — Впрочем, опыт предыдущих программ показывает, что даже наша жизнь коротка, так что я не собираюсь тратить её на деструктивные осуждения. Стив немного завис, пытаясь своим поврежденным мозгом осознать всю глубину высказываний механического разума, но бросил это дело, решив лучше прилечь. — Спать вам нельзя, Кэп! — Сам знаю. — Отлично! Я в вас не сомневался. Кажется, Тони сильно не хватало общения, раз Барон получился таким болтливым. Стив по-ребячески показал потолку язык, зная, что Старк увидит это по внутренним камерам, и уселся в кресло. К вечеру придётся облазить все апартаменты и поснимать камеры. — Босс просил передать вам кое-что. — Ну так передавай, — произнёс наконец Стив после долгой минуты тишины, когда понял, что Барон не собирался продолжать начатую речь. — Это касается внешнего агрессора, включившего протокол «Зимний Солдат», — Стив скрипнул зубами, — и убившего мою сестру. Снова повисла тишина. Стив пытался понять, не вырастет ли из столь эмоционально развитого Барона новый Альтрон, и почему Тони не заведёт себе человеческого ребёнка, а не искусственного. Судя по всему, ему просто хотелось сразу получить разумную сознательную личность, а не возиться с пелёнками. ИскИн для таких целей — самое то. — Ну и…? — Ну и вот. Перед Стивом мгновенно развернулось несколько экранов. Он до сих пор не понимал, как Старк умудрялся делать это буквально из воздуха. Куда он понатыкал датчики, высвечивающие все эти голограммы? Может, тут стены сразу были сложены из такого материала? Скорее всего, Старк действительно мог заставить даже утюг транслировать космические волны. Каждый атом служил ему на благо технологий. Барон молчал, но Стиву казалось, что он слышит его дыхание. Бред, конечно, но его присутствие действительно ощущалось живым. На экранах мелькали какие-то графики, цифры и диаграммы. В своём теперешнем состоянии Стив даже смотреть на них не мог, чтобы не скривиться. — Ты можешь подвести итоги? — наполовину раздражённо, наполовину устало попросил он. Барон хмыкнул. Почти все экраны тут же исчезли. Остался только один, последний. На нём фоном стояла карта Рафта с какими-то путанными пометками, а поверх высвечивались десятки фото заключенных. Стив успел выхватить несколько знакомых лиц, пока они все не исчезли тоже, оставляя лишь один файл. Иван Ванко. То, что почувствовал Стив, показалось ему неправильным. Это было колоссальное облегчение, будто с души свалилась семитонная плита, будто вся жидкость в теле превратилась в шампанское, а весь воздух — в гелий. Не Брок. Это сделал не Брок. Стив должен был обеспокоиться внешней угрозой, озаботиться решением проблемы, разозлиться, в конце концов! Но всё, что он чувствовал, это успокоение и радость. Не Брок. Барон хмыкнул, словно знал, о чём думал Стив, но, вполне вероятно, он просто считал его метрику. Стив был уверен, что у него всё ясно отразилось на лице. Да и пульс свой взять под контроль он не успел. — По нашим данным, — минуту спустя деловым тоном продолжил ИскИн, — вся схема принадлежала Ванко. Именно он из подручных средств создал устройство, способное одолеть защиту Базы. Много лет назад в соседней с Ванко камере пару недель держали Земо. Видимо, он успел рассказать о Солдате достаточно, чтобы Иван заинтересовался, — Барон сделал паузу, а на экране замелькали кадры с видеокамер Рафта. — Ванко пришлось достаточно долго собирать данные и материалы, чтобы создать это. — В кадре появилось смазанное изображение какой-то чёрной коробочки в руках заключённого. — Предположительно, этот человек, — Стив увидел изображение обычного парня в форме охранника, — был его пособником. Сотрудник ЩИТа Стивен Шмидт. Вот так ирония, а, Капитан? Это его настоящее имя, я не придумал, если что. Так вот этот Шмидт и привозил Земо в Рафт, и забирал его оттуда. Ему тогда было не больше двадцати пяти. Скорее всего, мозги промыли и ему, поэтому на протяжении ещё нескольких лет он навещал, если можно так сказать, Ивана и, возможно, поставлял ему информацию и запчасти. И по нашим данным, он же и активировал всю систему через терминал в подвалах оружейной. Волноваться не о чем, Босс переоборудовал все системы на всей Базе, усложнив доступ, так что повторить этот маневр стало раз в сто сложнее… И тем не менее. Вчера вечером дроны ЩИТа по наводке наших спутников нашли Шмидта во Вьетнамской деревне. С минуты на минуту его должны привезти сюда. Босс подумал, что неразумно будет везти его в Рафт, учитывая все обстоятельства. Иван Ванко взят под усиленную охрану до выяснения обстоятельств. Барон замолчал, а Стив буквально почувствовал, как всё проясняется и встаёт на свои места. Картинка вырисовывалась неприятная, но весьма понятная. Логичная. И он уже видел свой следующий шаг. — Сообщишь мне, когда привезут этого Стивена? Имя парня бесило едва ли не больше всех его дел. Кто мог так назвать своего ребёнка? Наверняка, у него был брат Адольф Сталин или Александр Наполеон. Конечно, ничего хорошего от такого гибрида по жизни ожидать не стоило. — За этим я и рассказал вам всю историю, — отозвался Барон, — в ней полно слепых зон и белых пятен. Нам нужен будет допрос, и Босс великодушно уступил Вам право его провести. — Прекрасно, — даже голова будто стала болеть меньше. Правду говорила Стиву мать, когда он вечно болел — положительные эмоции излечивают. А уж такой заряд, какой он получил, осознав непричастность Брока к происходящему, способен был и мёртвого из могилы поднять. Пожалуй, он уже достаточно пришёл в себя, чтобы поснимать с комнаты камеры прямо сейчас, не дожидаясь вечера.

***

Стив шел по коридору базы, и люди расступались перед ним, будто он был ледоколом или танком, у которого отказали тормоза. Сам же он не обращал внимания ни на что – сейчас существовала только белая дверь в дальнем конце этажа. Он не был напряжен или агрессивен физически, но внутри всё буквально клокотало. Он не сказал ни Броку, ни Солдату, ни кому-либо ещё, куда идёт. ИскИн едва успел назвать ему номер допросной, в которую привели Шмидта, как Стив покинул комнату и двинулся прямо туда. Он не хотел откладывать возмездие ни на минуту. Ему очень нужно было решить всё сейчас, получить ответы на вопросы и разобраться, где же он допустил промах, который привел к столь печальным последствиям. Комната была похожа на ту, в которой он впервые после Лагоса встретил Брока – стол, прикрученный к полу, цепь с наручниками, прикрученная к столу. Только вот ощущения от нахождения здесь были абсолютно другими. То ли общение с двумя преступниками, то ли нервное напряжение, которому Стив не давал выхода уже очень давно... Что бы ни сделало его таким, факт оставался фактом. Он хотел убивать. Он далеко не впервые чувствовал этот темный голод и далеко не впервые с усилием поборол себя. – Капитан, мы пишем протокол. – раздалось с потолка шебуршание голосом Старка. Капитан - значит, запись отдадут в правительство. Мы - значит, помимо Тони там как минимум Наташа. Протокол - значит, каждое его слово будет записано в точности. Нужно быть осторожным и не наделать глупостей. Шмидт был невысоким, невзрачным и ещё несколько "не" – его нельзя было назвать ни толстым, ни худым, ни блондином, ни брюнетом, ни молодым, ни старым... Он был никаким. Взгляд соскальзывал с него, не оставляя в памяти ни единой черты. Стив даже на мгновение удивился – он-то привык к мощным, харизматичным злодеям, жутким или хитрым, с маниакальным блеском в глазах или с инопланетной внешностью... – Кто же, если не он... – шелестящий голос Шмидта не имел тембра и эмоциональной окраски. – Что? – голос Стива, напротив, был резок и по-военному чёток. Он прошел в комнатку и сел напротив бесцветного человека на скрипучий металлический стул. – Кто же, если не он, смог бы уничтожить тебя? – повторил Шмидт и Стив под столом сжал собственное бедро до боли. Нельзя давать волю чувствам. Он должен быть холодным и беспристрастным... – Кто ты? – У вас есть моё досье. – Чего ты хотел добиться? – Активировать Зимнего Солдата, очевидно. – Зачем? – Чтобы иметь самое сильное оружие на планете. – Зачем? – Чтобы победить. Стив скрипнул зубами. Глухая стена. Шмидт был скользким и утекал как вода сквозь пальцы... Впрочем, и не таких раскалывали. – Какое отношение ты имеешь к ГИДРЕ? – ГИДРЫ нет, Капитан, тебе ли не знать. – На кого ты работаешь? – На благо справедливости. Стив опустил голову и прикрыл глаза, тяжело вздыхая и пытаясь успокоиться. Его, видимо, хотят вывести из себя. Не на такого напали. Уж бодаться он умеет лучше всех. – В чем заключается справедливость, по-твоему? – В том, чтобы зло было наказано. Шмидт улыбнулся, но улыбка не затронула глаз. Просто механическое движение мышц. Она не добавила ему ни радости, ни приятного вида. Ничего не добавила, на самом деле... – Я – зло? Стив не очень любил вести диалог намеками и метафорами, балансируя на зыбкой почве философии, но если так нужно для того, чтобы обезопасить себя и своих людей – он сделает всё, что только в его силах. Тем более, что только такой язык Шмидт и понимает, судя по всему, и только так из него можно хоть что-то вытянуть... – Вы оба. – Допустим, Солдат бы уничтожил меня. Но как бы ты уничтожил его? – Его бы уничтожил не я. Его бы уничтожил Баки Барнс вместе с самим собой. – Почему ты мстишь мне, я догадываюсь. Но почему ты мстишь ему? – Всё наоборот. Ты – просто случайный бонус, приятный элемент, но не цель. – Он – цель? – Цель – справедливость. Диалог превратился в какой-то сюр. Стив не мог под давлением эмоций грамотно сформулировать свои вопросы, так, чтобы хоть что-то вытянуть из двинутого на всю голову безликого Шмидта. Но, кажется, Шмидту стало достаточно скучно, чтобы он решил поиграть. – Мне говорили, Капитан, что ты оплот справедливости. Догоняешь? – Не особо. – Ну смотри, – Шмидт наклонился вперёд, и у Стива создалось впечатление, что по воздуху пустили ток. Он словно сидел в формальдегиде, вязком и застывшем, и от движения Шмидта всё вокруг вдруг всколыхнулось. – Жил был человек, который убил сотни других. Не единицы, не десятки, а именно сотни. Мужчин и женщин, случайных свидетелей, охранников, прохожих... Многие погибли не напрямую от его рук, а в авариях, которые он устроил, или их казнили по приказу тех, кто контролировал круг его общения... Неужели ты считаешь справедливым просто убить такого человека? Он отобрал у семей отцов и матерей, сыновей, дочерей, братьев, сестер, соседей, приятелей и друзей. А мы у него взамен отберем всего лишь жизнь? И не дадим ему прочувствовать всю боль от упомянутых мною потерь? Это слишком милосердно даже для тебя. Впрочем, ты поступил достаточно жёстко, хоть и по-своему. Ты позволил ему жить с грузом вины и ответственности, что равносильно ежеминутной пытке, но ты не учёл, что в нем все ещё сохраняется угроза для невинных. Я же хочу уничтожить всё, что ему дорого, его же руками, потом дать ему сполна окунуться в осознание содеянного, и уж потом только великодушно разрешить ему уйти из жизни, в которой ничего кроме боли не осталось бы... Теперь понимаешь? Стив смотрел в бесцветные глаза преступника и ни один мускул на его лице не дрогнул. Но внутри него крошился лёд. Пальцы и ноги от колен будто занемели, были холодными и словно сделанными из ваты, в ушах нарастал шум, дыхание стало поверхностным и редким. Стива накрыла такая волна ужаса, какой он не чувствовал с самого ущелья, с самого падения Баки вниз, в снега... – И твои подельники разделяли это желание? – Подельники? У меня не было подельников, только случайные союзники. Земо вообще не знал план, хотя именно он дал мне большинство ключей, а Ванко было все равно, что я собираюсь делать, его условием было уничтожение Старка. – Судя по досье, ты никогда не работал с Зимним Солдатом. Как бы ты узнал его слабости? – Ты не умеешь слушать, Капитан. Слабости Солдата знал Барнс, а Земо дал мне ключи. – Какие ключи. Это даже не прозвучало вопросом. Мозаиака в голове у Стива складывалась по кусочкам, была уже собрана рамка из причин и следствий, но основного куска в центре все ещё не доставало. – Код Солдата. – Это активация. – Это данные о его душе. Неужели ты никогда не думал, почему именно эти слова выбрали для него? Земо в некоторой степени был привязан к Зимнему Солдату. Или наоборот... Я в их личные отношения не лез. Знаю только, что и барон был бы уничтожен руками Солдата как некто близкий, если бы мне удалось осуществить задуманное. У Земо было главное. Инструкция к происходящему в прожареных мозгах. Он вообще тот ещё книжный червь, любит собирать бумажки, книжки и справки... У него был доступ к личному дневнику Барнса. Заметь, я не сказал "Солдата". Именно Барнса. По его словам, это целая серия тетрадок. Понятия не имею, почему техники не отбирали их у него, может, он их хорошо прятал, а может, никто не хотел умирать зря... Так или иначе, поговорить бедняжке было не с кем, и он записывал всё, что делало его... им. Разумеется, всех дневников у Земо не было, были только выписки и фото интересующих его моментов. Но мне, к счастью, и этого оказалось достаточно. Я помог ему устроиться в таких условиях, из которых он может в любой момент сбежать без особых усилий, а он отдал мне пару снимков. Остальное... Дело техники. Буквально. Ещё минуту Стив смотрел на Шмидта, не видя его... Он сосредоточился на дыхании, не позволяя себе упасть в панику. Сейчас это смысла не имело. Он должен был быть сильным... Самого страшного не случилось. Если бы Шмидту удалось осуществить свой план, это была бы неминуемая катастрофа. Это был бы крах всего, что Стив знал, за что боролся и что любил. Это уничтожило бы то, что осталось от души Баки, так что даже на том свете они бы не встретились. Барнс бы просто перестал существовать. А дневники.... Код... Стиву стало нечем дышать. Всё с таким же каменным лицом он встал и твердым шагом направился к двери. Молча. Тело он контролировать ещё мог, но вот голос бы сорвался, стоило ему открыть рот... Люди снова расступались перед ним, опуская головы, словно подставляя шеи для позорного укуса, даром что не скулили от его грозного вида. Никто не знал, что он разваливался изнутри под внешне крепкой оболочкой. Наташа было сделала шаг за ним, но Тони придержал её за локоть, молча мотнув головой в сторону допросной. Детали злодейского плана им ещё предстояло разложить по полочкам самостоятельно. Стив зашел в свой кабинет. Он не был здесь довольно давно, с самой активации Солдата, и на всех поверхностях лежал тонкий слой пыли. В эту комнату не было доступа ни у кого, кроме самого Стива, Фьюри и Тони, но вряд ли кто-то из них пришел бы сюда убираться. – Суббота? – Да, Капитан. – бодро раздалось с потолка. Стив был уверен, что электронный дворецкий будет доступен во всех помещениях, где хотя бы теоретически мог оказаться Старк. – Я не буду называть тебя бароном... – Не те ассоциации. Понимаю. – Мне нужны все вещи Шмидта, которые у него конфисковали при поимке. Все. – Я сообщу, чтобы вам их доставили. Наверняка, протокол допроса писал тоже Суббота, а учитывая уровень его сообразительности, он понял, что речь шла именно о дневниках. Ну, или об их фрагментах. Стив сидел в кабинете до самого вечера. Он не заперся, но никто к нему не приходил. Он не отключал телефон, но никто не звонил. Никто не искал его. Никто не дергал. Он не включал свет и вечер плавно просачивался сквозь приоткрытое окно. Комната темнела незаметно, она мрачнела, синела и растворялась созвучно настроению Стива. За эти несколько часов он накрутил себя так, что стук в дверь привел его в состояние сжатой пружины. Младший агент занёс пластиковый кейс с планшетом и испарился практически мгновенно, без поясненияй, Стив едва успел моргнуть. Ещё минут пятнадцать он просто смотрел на выключенный черный экран сквозь прозрачную пленку и пытался наскрести в себе силы, чтобы... Это было в разы тяжелее, чем когда он знакомился с архивами ГИДРЫ, которые прислал Старк в начале всей этой истории. Архивы касались истории Солдата, к которому на тот момент Стив не питал каких-либо особых чувств, но сейчас... Сейчас дело касалось Баки. Его Баки, которого в эту конкретную минуту уже не существовало, поэтому убедить себя открыть пакет и достать планшет было очень, очень сложно... Но Стив никогда не пасовал перед сложностями. А потому он встал, закрыл дверь на замок, опустил жалюзи и сел обратно за стол, по-прежнему не включая свет. Планшет встретил его голубым светом. Он не был запаролен – видимо, техники (или даже Тони лично) уже взломали его. Одной преградой меньше. На рабочем столе висело множество папок с именами мстителей и каких-то еще людей – это можно будет посмотреть позже. Важнее всего была отдельно вынесенная папка с точкой вместо названия. Стив был уверен, что именно в ней спрятано самое важное и самое страшное. Всего лишь один текстовый документ, подписанный такой же одинокой точкой. В файл были скомпонованы фотографии с подписями. Они были разбиты на несколько разделов. Стив протянул руку и с щемящим чувством коснулся первого фото. Он узнал бы почерк Баки из тысячи, все эти завитки и росчерки... Беглым взглядом просмотрев документ, он увидел, что некоторые строки на снимках дрожали, некоторые расплывались, края некоторых страниц были опалены и почернели... Трудно было представить, через что прошли эти листы, прежде чем их сфотографировали. Все они были фрагментарны, выхвачены из контекста и обрывались в неожиданных местах. Под некоторыми фото висели абзацы расшифровок, напечатанные типовым шрифтом. И это составляло нереальный контраст с живыми буквами Баки... Первый заголовок чернел сурово и безысходно, а рукописные строчки под ним дрожали и прыгали, весь лист был покрыт бурыми каплями и разводами. ЖЕЛАНИЕ. Желание жить – первое, что хотят из меня вытравить. Мы цепляемся за семью, за друзей, за работу, за дела... У меня моментально забрали всё это и за одну только мысль о прошлой жизни бьют током. Надо научиться молчать и не смотреть им в глаза. Я всегда всего желал, будь то соседские яблоки, красивая рубашка или награда за непростую задачу. Стив назвал это однажды азартом, подразумевая амбиции и энтузиазм, с которым я вступал в каждый новый день... Я хочу вернуться домой. Я больше всего на свете хочу покинуть это место. Я уже не хочу ничего – ни вкусной еды, ни мягкой постели, ни танцев по субботам. Не хочу общества родных и друзей. Не хочу ничего конкретного для себя. Хочу не быть здесь. Хочу этого сильнее, чем когда-либо чего-либо хотел. Я знаю одно желание, которое они не смогут вытравить из меня никакими пытками. Стив. Мне уже наплевать на себя. Волнует только он. Думать не могу ни о чем и ни о ком другом. Я всегда хотел Стива. В качестве компании, в качестве друга, в качестве брата... До сих пор хочу, даже спустя всю эту бесконечную боль. Я помню, как смотрел на его затылок, пока он спал тяжёлым сном во время болезни. Помню, как молился, чтобы он просто дышал. Помню, как мы ходили на озеро, когда ему полегчало и как я мечтал коснуться его острых лопаток в капельках воды. Помню, каким горячим и огромным он казался мне в военном лагере, когда уже стал Капитаном, и помню, каких усилий мне стоило сдержать желание быть с ним отнюдь не в платоническом смысле. Но вряд ли я был этого достоин тогда, и уж точно не достоин теперь. Достоин... Я всегда стремился быть достойным. Я хотел быть лучшим, хотел оправдать ожидания матери, Стива, общества... Хотел подавать пример. Хотел быть уверенным, что те блага, которые достаются мне в жизни, достались по праву, истинно, а не случайно или по ошибке. Я не хотел ждать расплаты и справедливости каждую минуту. Я не брал того, чего недостойным себя считал. Я никогда не был достоин Стива. Со своим-то образом жизни и с греховными мыслями в голове... Но я хотел быть достаточно хорошим человеком, чтобы хотя бы жить с ним рядом. И все ещё хочу. В самом низу шла одна единственная строчка, написанная красивым ровным почерком, которым умела писать механическая рука. Я хочу умереть. РЖАВЫЙ. Блики на стене как волосы Стива. Не рыжие, не золотистые, не белые... Они ржавые, такого оттенка, какого бывает старая медь. Мне страшно, что однажды механизм винтовки окажется ржавым и Стива убьют. Помню, в детстве я поцарапался ржавым гвоздем и боялся сказать об этом взрослым. Я сказал Стиву. Именно он сообщил об этом врачам, когда день спустя у меня начался жар. Он, получается, спас мне жизнь, ведь не скажи он, меня бы лечили от какой-нибудь простуды... Я тогда впервые понял, насколько он ответственный и правильный человек. Здесь повсюду ржавчина. Приборы, которыми меня диагностируют, каталка, к которой меня пристёгивают, кресло, в которое меня сажают все чаще... Всё оборудование старое, пугающе грубое и тяжёлое. Смутно надеюсь, что однажды их опыт пойдет не по плану и я снова поцарапаюсь чем-то ржавым. Только вот рядом не будет Стива, чтобы меня спасти. Механическая приписка: Прутья решетки ржавые. Если буду тренироваться усерднее, однажды сломаю их этой самой рукой и сбегу. СЕМНАДЦАТЬ. Меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс. Я родился в 1917 году. Вечность назад, как будто бы. Имя свое я помню, но иногда оно кажется мне просто набором букв. Год рождения иногда пропадает из памяти. Они говорят мне, что это не имеет значения. Мне было семнадцать, когда я осознал, что с моей психикой не всё в порядке. Когда я понял, что привязан к Стиву настолько сильно и болезненно, что вытравить эту привязанность не получилось бы, не убив меня при этом. Мне было семнадцать, когда я впервые посмотрел на него. Конечно, я видел его раньше, на тот момент мы были знакомы уже лет пять... Но я впервые увидел его таким, каким вижу до сих пор. Мне было семнадцать, когда я впервые почувствовал Это. Я не пошел на свидание с Бет, потому что накануне Стива прихватила астма. Я остался дома и работал моделью весь день. Стив хотел стать художником тогда. Рисовал в любую свободную минуту... Он смотрел на меня так, как никогда не смотрела ни одна девушка. Никто не смотрел. Он смотрел так, будто я был красивым. В его глазах светилось вдохновение, а не боль от очередного недуга. Он был охвачен своим порывом, как огнем. И это обжигало меня. На часах было 17:17 и я загадал желание. Я захотел, чтобы Стив перестал болеть и чтобы стал достаточно знаменит, чтобы и другие люди увидели его таким, каким вижу я. Прекрасным. Механическая приписка: Я семнадцать лет не был дома. РАССВЕТ. Я жалею, что не встретил со Стивом свой последний рассвет в Бруклине. Я променял его на ту девчонку и до сих пор жалею. Знал бы я тогда, что это последний НАШ рассвет... Говорят, рассвет символизирует начало чего-то нового... Для меня он значит конец всего. Я на рассвете умер. Я имею в виду тот, самый первый раз, когда упал в ущелье. Можно сказать, моя жизнь разделилась на "до" и "после" этим рассветом. Я помню рассвет, когда впервые проснулся после того, как Стив вытащил меня из плена в Аззано. Мы были в его палатке и я добрые полчаса смотрел в его затылок, мысленно умиляясь, что он всё ещё был "маленькой ложкой" несмотря на свои новые габариты. Я вдыхал его родной запах, смотрел на милую сердцу "ржавчину" волос и думал, что это самый счастливый рассвет в моей жизни. Они сказали, что будут укладывать меня спать всегда на рассвете, ведь ночью я буду работать на благо нового режима. Приписка механической рукой: За крахом любой системы следует рождение новой. Рассвет лучшего общества. Скоро всё лишнее будет уничтожено. ПЕЧЬ. Мне всегда холодно. Я уже не помню, каково это, быть тёплым или касаться чего-то теплого. Здесь нет горячей воды или отопления, а снаружи везде снег. Они сказали, что сделают из меня полярного медведя, а за непослушание будут печь. Тепло и правда представляется мне теперь чем-то болезненным, ведь когда растираешь отмороженную кожу ощущения приятными не назовешь... Я помню, как я грел Стива, когда ночи выдавались особенно морозными. У него вечно были ледяные ступни и пальцы, а кожа была такой, будто он пролежал в холодной воде несколько часов. Теперь я и сам такой. Но когда-то под одним одеялом моего тепла хватало на нас двоих. Место, где я нахожусь, иначе как топкой не назовешь. Тут сгорает всё, что только имеет глупость попасть сюда. Они пытаются переплавить меня во что-то новое. Хотят сковать из меня оружие, они сами так говорят. Заметка механическим почерком: Ток сильно жжется, будто я в крематории. Заметка механическим почерком: Я – газовая печь для обречённых. Я спалю дотла тех, кто тормозит прогресс. ДЕВЯТЬ. У Лирнейской Гидры было девять голов. Это самое некрасивое число из всех... Никогда не любил нечётные. Девять из десяти - обидная оценка. Девять из ста - ничтожная. Девять из пяти - звучит глупо... Девять раз я умирал на операционном столе. Точнее, шесть на операционном, ещё три меня оперировали уже мёртвым. Я не понимаю, зачем. Почему бы им было не пустить меня в расход... Пусть бы мучали кого-то другого. Они говорят, что я важен. Пусть лучше страдаю я, чем многие другие после меня. Нас было девять в Ревущих Коммандос, включая Стива и агента Картер. Семья, которую я выбрал себе сам. Семья, которой я не успел сказать, сколько она для меня значит... Даже Стив не знает. Я не успел... Механическим почерком: Я пытался сбежать девять раз. Теперь они стали усыплять меня между миссиями. ДОБРОСЕРДЕЧНЫЙ. Мне говорили, что быть милосердным это добродетель. Я всегда старался быть добрым. Помогал слабым, помогал бедным, не ввязывался в споры и драки, если этого можно было избежать. Я иногда не чувствую своего сердца. Будто бы ничего не бьётся внутри после их экспериментов. А иногда наоборот, стучит так гулко, будто эхо гуляет среди металлических костей. Сердце у меня ещё пока есть. Но доброе ли оно? Я бы хотел быть как Стив, хотел бы нести правду, свет, прощение... Хотел бы быть оплотом доброй силы. Добрее Стива я никого не знал. Для меня высший предел добросердечности – делать все ради блага других, а не ради своего собственного. Я всегда удивлялся, как в маленьком теле Стива умещается столько любви и надежды. И кажется, когда он стал больше, и чувств этих стало в нем ещё больше, хотя, казалось бы, куда ещё... Меня убеждают, что добро в другом. Они говорят, что произошла подмена понятий, показывают мне кадры войны, голода и прочих зверств, и уверяют, что если бы действующий порядок действовал из добрых побуждений, ничего этого бы не было... Они убедительны. Но я помню Стива и его цели и не верю, что они могли быть недобрыми. Приписка механической рукой: Я добрый, только когда сплю. Самая лучшая моя добродетель – не действовать. Приписка механической рукой: Я несу мир всем, кто блуждает во лжи. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ. Я люблю Бруклин. Люблю свою страну. Я не мечтал, как Стив, сражаться за неё, но я хотел жить в ней в мире. Единственное, что успокаивало меня на поле боя, так это мысль, что однажды я вернусь домой и заживу так, как всегда хотел. Только из-за мысли о возвращении я находил в себе силы выжить. Я мечтал о глупом белом заборе, собаке и старом мопеде. О Стиве, который будет рисовать в мансарде, которую я переоборудую под мастерскую. О булочках, которые мы будем печь по воскресеньям. О кресле качалке и фотографиях Ребекки на рабочем столе... Я мечтал о возвращении на Родину каждую гребаную минуту на войне. Попав в плен я стал мечтать вернуться хотя бы в лагерь, который уже стал мне в какой-то степени родным. Дом – там, где Стив. Мне кажется, я уже никогда не вернусь, ведь дома больше нет. Дом – это не здание и не место. Дом – это люди, запахи, воспоминания, любимые занятия и вещи, которые имеют значение. Всё это уничтожено, мне некуда идти. Я здесь уже так давно, что всё, что могло умереть – умерло, что могло истлеть – истлело. Я больше всего на свете хочу почувствовать себя дома. Все равно где. Главное, с кем. Приписка механической рукой: После каждой миссии я должен возвращаться домой. База – это мой дом. Приписка механической рукой: Не домой. На хранение. ОДИН. Я полюбил одиночество. Одиночество значит, что рядом нет тех, кто причинит боль. Это значит передышку. Я никогда не бываю один. Даже внутри моей головы больше не безопасно. Одиночество – непозволительная роскошь. Раньше оно всегда тяготило меня. Я боялся быть никому не нужным и забытым, боялся замыкания в себе. Но на самом деле, я никогда не был один, без Стива, даже когда его не было рядом. Видя что-то красивое, я думал о том, как опишу ему это, видя что-то удивительное, думал, как расскажу об этом. Я хотел делиться. И я делился. И те недели, которые Стив провел в больнице, заразный какой-то жуткой болезнью, были одними из самых плохих в той моей, прежней жизни, потому что нас будто разорвало порознь. Я избегал одиночества, хотя на самом деле всегда был кромешно одинок. Я знаю, что противоречу сам себе, но даже Стив не знал меня полностью. Не знал о моих... Обо мне. О нас. О том, о чем я думал, глядя на него. Мне не с кем было разделить свои страхи о войне, не с кем было разделить гадкие мысли о... (зачеркнуто много раз). Стив не понял бы меня. Никто бы не понял. Он всегда был для меня номером о д и н. На первом месте. Я забивал на себя, только бы он улыбался. Я терпел войну, хотя мог бы комиссоваться, потому что он хотел так. И мне было это в радость. Стив один такой в своем роде. Не из-за сыворотки – меня тоже колят всякой дрянью, от которой мышцы растут, как дрожжевое тесто. Из-за начинки. Только он может быть таким слепым, наивным идеалистом, готовым на свершения воимо общего блага. Только он может столь непогрешимо верить в людей. Никто не заменит его, если однажды... Нет. ГИДРА говорит, что я – самый ценный её актив. Что я номер один из всех её оружий. Я первый удавшийся (выживший) и дееспособный суперсолдат паленого производства. Я не хочу быть номером один. Я просто хочу быть один. Или не быть вовсе. Приписка механической рукой. Они делают ещё и ещё. Но я лучше работаю один. Других не будет. Только один может быть здесь. Я. Приписка механической рукой: Я – единственный, кто может принести в мир порядок. Я один знаю, как. Один. ТОВАРНЫЙ ВАГОН. Место моей смерти и его рождения. Последнее место, где я твердо стоял на ногах. Последнее место, где я был цел, здоров и знал, что делаю. Даже сейчас воспоминания о товарном вагоне вгоняют меня в панику. Чаще всего мне снится это падение, уменьшающийся железный коробок. Это последнее место, где я видел Стива. Это место, где его чуть не убили на моих глазах. Если бы я не схватил щит, не привлек бы к себе внимание, его бы убило то существо. Существо, странно похожее на человека из металла... Я поставил под удар себя и поплатился за это. Щит никогда не был мне по плечу. Товарный вагон – место, где я бросил Стива. Кричащего, плачущего, в боли и в злости. Место, где я сдался. Точка невозврата. Товарный вагон – мой конец. Приписка механической рукой: Они транспортруют меня, как товар. Я и есть товар. Оружие. И криокапсулу везут в товарном вагоне.