Странные Ромео и Джульетта

Конечно, хуже всего было то, что пришлось рассказывать всё – одно зацепилось за другое, и рассказ о причинах побега из дома оказался ещё самым безобидным. Рафаэлла сидела, уткнувшись взглядом в пол додзё, чтобы не смотреть ни на Эйприл (тоже очень подавленную – но черепашке не было до этого дела), ни на молчавшего отца. Ей пришлось рассказать всё – и теперь сражаться с опустошающим ощущением… реальности. Теперь у неё уже больше не было возможности что-то утаить, соврать, спрятать стыдную правду. И эта правда сжала её, как в тисках, обнажила её душу и кинула на чужое обозрение и осуждение такую обнажённую и ужасную. До этого она могла врать себе, что всё ещё может стать как прежде – а теперь уже не выйдет прятаться «под одеялом от монстров», как ребёнок. Потому что, как бы ни было страшно признавать, она беременна. Это не то, что можно уладить абсолютно бесследно. Одно хорошо: отец отправил Микеланджело помогать Дону с ликвидацией какого-то безобразия. Ей меньше всего сейчас хотелось, чтобы братья слышали все эти откровения. А зная Донни… Нет, она не была готова отвечать на сто и больше медицинско-научных вопроса. Понятно, что всё-таки придётся, но только не сейчас, пожалуйста!.. Но Сплинтер молчал – и это заставляло нервничать куда больше, чем крик. Мелькнула мысль, что уж лучше бы он орал на неё, швырял в лицо оскорбления… Это хотя бы дало чёткий ответ, что он о ней думает. Разочарован ли он в ней? Наверняка! Сердится? Возможно, стыдится её? Она ведь так рвалась доказать, что пол не влияет на результаты учёбы, что она может быть воином не хуже братьев, но когда умения ниндзя действительно понадобились, от них не было толка. Какой же позор – её застали врасплох, она ничего не смогла сделать, когда происходило… это. «И почему же он молчит?!» А Сплинтер молчал, сдерживая свою ярость – адресованную тому негодяю, что сделал такое с его дочерью… и сыном, ну и, конечно, Шреддеру (а также желание пойти и содрать кое с кого шкуру. Желательно – как можно более жестоко). Он был поражён до глубины души, хоть и знал до этого, что дочь что-то скрывает, но такое?.. Нет, столь глубокие проблемы он не мог представить. Слишком много шокирующих известий, а он ещё не успел отойти от «чудесной» гаммы волнения и страха, которую он испытал, не обнаружив в логове ни Рафаэллу, ни Эйприл, да ещё и Микеланджело пропал, а в мастерской Донателло будто торнадо прошло. И теперь ему на голову вывалили столько всего, что он не знал, как реагировать. Или, вернее, что делать в первую очередь. Спасли только многолетние тренировки разума. Он медленно вдохнул и выдохнул, отгоняя тёмную пелену, застилавшую взор. Только после этого он смог посмотреть (и действительно увидеть!) на сидевших перед ним девушек. Непокорная дочь необычно для неё съёжилась, будто в ожидании от него удара… «А ведь так и есть!» – понял он внезапно. Сплинтер старался воздерживаться от физических наказаний, разве что когда дети были маленькими, мог отшлёпать в исключительных случаях, но, казалось, с тех пор должно было бы пройти достаточно времени, чтобы какой бы там ни было страх сгладился в памяти. Но возможно, Рафаэллу страшил несколько иной удар... «Что же я? – спохватился отец. – Она нуждается в моей поддержке здесь и сейчас! Всё остальное – позже!» – Всё будет… – начал было он, но прервался, поняв, что «хорошо», пожалуй, не самое уместное слово сейчас, – ...лучше. Постарайся не нервничать, я сделаю тебе успокаивающий чай. Ты выпьешь его. Весь, – с нажимом произнёс Сплинтер, зная, как дочка не любит эту «травяную бурду», – а потом поспишь. Мы разберёмся, что делать, потом, на свежую голову. И все вместе. – Рафаэлла дёрнулась, но промолчала, хоть наверняка отлично поняла этот толстый укоряющий намёк: «Ты должна была рассказать всё раньше, а не лгать собственной семье». Он занялся готовкой, краем глаза следя за Рафи и рыжеволосой девчонкой, что принесла в его дом такие беды. Как ни странно, ненависти к последней он в себе не нашёл, ощущая идущие от неё волны раскаянья и страха. У него были более существенные поводы для волнения, чем какая-то мелкая (может, и не совсем, но это сейчас несущественно) сошка. Тратить на неё драгоценные нервы? Ну уж нет. «Я ещё разберусь, что именно произошло и какую роль сыграла эта Эйприл, – сказал он себе мрачно. – Ох, не зря я не доверял ей с самого начала… Вольно или невольно – она сыграла не последнюю роль. Поглядим, есть ли ей что сказать». – Итак, ты оставила этой женщине свой коммуникатор? – переспросил Сплинтер то последнее, о чём сказала Рафи. – Ты считаешь её достаточно надёжной? – Она осторожна и настроена к клану Фут враждебно, – пояснила черепашка, но не упомянула о своей интуиции, которая говорила, что Элла не обманет. – Тем более, её удерживают в зале Брэдфорда в качестве заложницы с функцией рабочей силы. – Я не осуждаю это твоё решение, – сообщил Сплинтер. – Нам необходимо знать о том, что происходит в стане врага.. Он был бы спокойнее, если бы Донателло отправил туда какое-нибудь хитрое устройство слежения, но понимал: телефон в надёжных руках всё равно лучше. Лишь бы только они действительно были надёжными. Да и что уж теперь? Что сделано – то сделано. Хотя, конечно, он солгал бы, сказав, что ему ничуть не любопытно, какая она, женщина, воспитавшая его сына… К его удивлению, Рафаэлла без возражений выпила нелюбимый чай, даже не скривилась при этом. На самом деле, у неё ужасно пересохло во рту, от волнения или долгого разговора – в любом случае, вкус она не заметила. Удовлетворённо кивнув, Сплинтер сказал: – А теперь – марш в свою комнату. Ты под домашним арестом. – Что? – Ты слышала. И я не шучу, – он добавил стали в голос, чтобы дочь не усомнилась в его серьёзности. – А так как ты уже не впервые нарушаешь мои запреты… Возможно, мне стоит запереть твою комнату. – Но… – Не заставляй меня идти на такие меры. – И чуть мягче добавил: – Ты и сама поймёшь, если остынешь и подумаешь как следует. Сейчас ты ничего не можешь сделать – только изведёшь себя. Нам нужно больше информации, придётся подождать звонка этой Эллы, или твой брат придумает, как выйти на связь с ней другим путём. Ты не поможешь Леонардо, не имея плана, да ещё в измотанном состоянии. И самое главное, тебе не нужно всё решать и делать одной. Иди. – Спасибо, пап, – негромко, но с пронзительной искренностью произнесла Рафи, поднимаясь. Она хорошо на себе почувствовала, что он прав: навалилась усталость, её даже слегка повело в сторону, а упрямство уступило под напором логики отца – и его доброй заботы о ней. Просто… теперь, рассказав отцу правду, Рафаэлла почувствовала, что часть веса (немалая и совсем нелёгкая!) была поднята с её души и принята надёжным плечом Сплинтера. Как в детстве, появилась согревающая вера в то, что папа придумает решение проблем, защитит её и братьев. И что, несмотря на какие-либо ошибки, она всё ещё любима семьёй. «Стоило переступить через страхи, чтобы это понять, – подумала она. – И как я могла даже усомниться в этом?» Она выходила от Сплинтера значительно спокойней, чем была… уже довольно долго, если подумать. И испытывала небольшое такое мстительное удовольствие: Эйприл оставалась один на один с бывшим Хамато Йоши… Рафаэлла не сомневалась, что рыжая девчонка получит по полной программе.

***

«Я попала… Я очень крупно попала», – лихорадочно крутилось в голове у Эйприл. Впрочем, она не позволила себе – не могла позволить – долго предаваться панике. Сконцентрировавшись, девушка попыталась «считать» эмоции и поверхностные мысли Сплинтера, чтобы подготовиться. Внешне Мастер казался невозмутимым, но она-то уже успела почувствовать тёмную волну… нет, даже не так. Это было похоже на огромного монстра, сотканного из тьмы, всепоглощающей ярости. И, что самое страшное, монстр показался на пару мгновений, будто бы собираясь вырваться и уничтожить всё и всех вокруг, но его снова загнали внутрь. В клетку, где он сидел, вероятно, очень долго уже. У отца черепашек было тёмное прошлое и немало скелетов в шкафу. И что-то Эйприл подсказывало, что Рафаэлла и её братья об этом знали совсем мало, разве что краешек. «Но каков же у него самоконтроль!» – Эйприл не могла не восхититься. – Я почти меньше всего хочу видеть вас, мисс О'Нил (или как Вас там на самом деле зовут) в моём доме, рядом с моими детьми, – холодно произнёс Сплинтер. – И только от того, что вы скажете… или не скажете сейчас, зависит, что я с вами сделаю. Итак, правда и ничего, кроме правды. Для начала – всё об этой вашей организации, для чего они сделали это с Рафаэллой и Леонардо, что должна делать ты… Я слушаю. Эйприл глубоко вздохнула, предчувствуя, что сидеть здесь ей ещё очень долго. Наверняка она успеет охрипнуть… Но она не собиралась ни лгать, ни увиливать – правду тоже можно преподнести по-разному. Например, сказать просто «Я работаю на Организацию столько-то лет» – это одно, а вот пояснить, из-за чего, почему, да ещё добавив своих переживаний – уже совсем другое дело. Быть может, Сплинтер хоть чуть-чуть смягчится, поймёт, что её, как и мать с отцом, загнали в угол обстоятельства, что зла она им не желает… И не подумает, что она что-то утаивает, ведь на самом деле про планы Бишопа насчёт вероятного будущего потомства Рафи ей ничего толком и неизвестно.

***

В то время, как Рафаэлла тщетно пыталась уснуть (что было непросто из-за насыщенности на события последнего дня), а Эйприл исповедовалась перед Сплинтером, в мастерской Донни гремел скандал. Вернее сказать, умник буянил, а Майки молча убирал, с мрачным выражением лица орудуя веником. – ...и попробуй теперь возмести все потери! Я собирал всё это из небытия… – Из мусора, – вставил Майки, не глядя на брата. Это только ещё больше разозлило Дона: – Вот именно! Ты не представляешь, сколько времени и усилий это потребовало! Десять минут твоих «игр» – и весь мой труд пропал, разбит, уничтожен! Ты… Микеланджело было не по себе от всего этого. Никогда прежде он не позволял себе такого открытого вредительства. Да, он мог что-то по незнанию или неловкости уронить или там… наделать бумажных самолётов и корабликов из бумаги с Донниными расчётами и ценными выписками. Да много чего было за годы! Но никогда это не было со зла. Никогда Майки не ощущал той же злости, что тогда, громя мастерскую. И пусть сейчас, слушая не только искренне расстроенный голос Дона, но и его эмоции, новоявленный «злостный вредитель» ощущал не только стыд за своё безобразное поведение, за эту несвойственную ему вспышку – но и отголоски того, что испытывал, круша всё, что попадалось ему под руку. Потому что вспомнил, что послужило толчком. Он жалел о том, каким путём выплеснул свой гнев и расстройство, по уму стоило поговорить с Доном, обсудить... Как они делали прежде, будучи маленькими. «Может, попробовать?» – с сомнением подумал Майки. Он сомневался (и справедливо, учитывая прошлые споры!), что у Дона хватит здравомыслии и критичности внять аргументам Майка. Влюблённые люди – или, в данном случае, черепахи – представлялись Микеланджело каким-то странным другим видом. Любовь, которая та самая, между женщиной и мужчиной (да и не только, но состав участников был для него не так важен), – загадка, разносторонняя головоломка, и её разгадке совсем не способствовало то, что знания были в основном почерпнуты им из телевидения, фильмов и легенд, рассказанных отцом. До того, как это коснулось брата-умника, Майки не особо задумывался, чем такое состояние может грозить (а ещё ведь хотел когда-то Рафи парня найти, хорошо, что они с Доном не успели...), но теперь-то… Он и сам не мог себе поверить, однако поведение Дона указывало, что даже безумные догадки могут оказаться правдой. Что, если для Дона любовь к девушке окажется важнее семьи, отца, Рафи и его, Майки? Или важнее самого Донни? В фильмах и телепрограммах влюблённые люди могли творить настоящие безумства. Например, был парень, который так ревновал свою девушку, что по очереди отследил и жестоко убил всех тех, кто казался ему соперником: от коллеги той девушки до разносчика пиццы, которому она просто сказала «спасибо», принимая сдачу. И самое страшное, на взгляд Микеланджело, было то, что все, родители и друзья, хором говорили: «Нет, не может быть, он хороший человек!». То есть таким, выходит, его сделала любовь?.. А сколько ещё всяких-разных примеров? Женщина, отказавшаяся от своего первого ребёнка, отправившая его в детдом ради мужчины, знакомого ей всего месяц… И подростки, решившие демонстративно самоубиться, «назло таким-сяким» родителям, запрещающим им жениться в неполные шестнадцать, хотя им просто рекомендовали немного подождать… И изменщики, бросавшие свои устоявшиеся семьи ради «большой и чистой любви», внезапно ударившей им по мозгам и другим органам, причём многие ещё и обкрадывали тех, кого когда-то тоже любили... Люди за любовь предавали, убивали, делали ужасные вещи, причём иногда даже не понимали, что творят. А какой-то пылкий смешно пыхтящий старичок по телеку как-то назвал любовь психическим заболеванием. Всё это очень тревожило Майки. Конечно, он помнил, что отец велел не принимать всё увиденное и услышанное за истину, всегда подвергать логической оценке. Но это ведь не только фильмы, в полицейских сводках тоже было немало преступлений, совершённых из той самой «Великой и Могучей»! Мог ли Донни спятить из-за этого – любви к Эйприл, а точнее, безответной любви к этой рыжей девчонке? Майки казалось, что это возможно. Донателло – увлекающаяся натура, если он поставил себе цель, то идёт к ней упорно, по плану, предвидя возможные трудности и неудачи, но и заранее решая, как можно их исправить. А провал всех усилий всегда умника так сильно расстраивал, будто это конец света, он подолгу хандрил у себя в спальне... Вот из-за чего Майки так разозлился – он увидел в Доновой мастерской блок-схему по завоеванию любви Эйприл О'Нил. Это подтверждало всю серьёзность увлечения (как Майку казалось раньше) умника. Да, именно обнаруженная блок-схема так рассердила и, чего уж скрывать, испугала Майки, что он разгромил Донателлову мастерскую. – ...Ты слушаешь?! – ворвался крик Дона в мысли младшего черепашки. – Я всё понял, – неожиданно даже для самого себя холодно произнёс Майки и продолжил прежде, чем Дон успел его прервать: – Для тебя много чего важно: твои очень полезные игрушки, твоё самолюбие и, конечно, несравненная Эйприл О'Нил. Но есть ли в твоей системе ценностей место для нас, твоей семьи? Я вот начал сомневаться, когда нашёл твои планы по завоеванию чужой девчонки. Планы, которые ты составлял вместо поисков нашего брата… и вместо поисков сестры, да? Так скажи же мне, Донни, твоя Великая Любовь к чужачке перевешивает любовь к нам? – Да о чём ты… о, – Донни всё-таки понял и ему не понадобилось много времени, чтобы вывести причину учинённого младшим хаоса: – Так ты всё это устроил лишь из-за той схемы (моё личное дело, прошу заметить, там даже указано было – не трогать…), верно? Микеланджело… Донателло примолк, мысленно отвергая один за другим возможные варианты ответа. Но на самом деле мог быть лишь один вариант – правда. – Чтобы получить искренний ответ на этот вопрос, тебе придётся меня выслушать, спокойно и серьёзно. Сможешь? Признаться честно, Майки сперва решил, что брат хочет его заговорить, – это Донни умел мастерски – и всё же сдержанно кивнул. А что ещё делать? Запал кончился так же внезапно, как и возник, и на самом деле в глубине души Майки хотел бы, чтобы Дон привёл правдоподобное объяснение своего поведения. Ему хотелось верить, что брат всё-таки… – Сперва я хочу заметить, всё, что я скажу, не оправдания моего безобразного поведения. Я очень-очень сожалею обо всём этом, но… в общем, простить не прошу. И дело не только в Эйприл. Это на самом деле имеет очень глубокие корни. Всю жизнь я считал себя тем, кто должен быть в ответе за семью. После Сплинтера, разумеется. Я знаю, что не всегда справлялся… Не перебивай, пожалуйста, – попросил он, видя, что брат уже открыл рот. – Это так. Думаю, отец всегда это знал, и Рафи, и ты тоже. Я… Это не моё – руководить в бою. Чего там, ты вспомни, я же и на тренировки свою команду едва могу поднять! Я не могу быстро менять стратегию в зависимости от изменившейся ситуации. Как ты говоришь, «моя тема» – техника, научные задачи. Вот в этом я разбираюсь, но это не то качество, которое больше всего необходимо хорошему лидеру. Но я старался все эти годы – и иногда мне казалось, что всё у меня со временем получится – потому что вы все на меня рассчитывали, потому что я… я вас всех люблю. Однако я чувствовал себя не на своём месте. Постоянно. Более того, я знал, что сэнсэй выбрал меня на эту роль просто потому, что у него не было выбора. Извини, но и ты, и Рафи не потянули бы. – Да мне оно и не надо! – спешно вставил Майки, содрогнувшись. Он припомнил, как просился (чисто из неожиданно вылезшего конкурентного духа) стать главным тогда, после их первой вылазки наверх, но не сомневался, что отец его не назначит. И Сплинтер знал, что он знал... – И это тоже подтверждает мою точку зрения. Странно вот так вот жить, тянуть не своё дело, зная, что меня назначили лишь потому, что выбора как такового не было. И когда стало известно о Леонардо, я не мог не подумать: вот он, тот самый, кто должен был занять это место в семье и в команде. Какое-то сильное предчувствие, уверенность. Почти… мистическая, хотя, ты знаешь, я не слишком-то верю во всякое такое. Но эта уверенность была сильнее логики. Впервые я испытывал такое. Даже не подумал – представляешь, это я-то не подумал! – усомниться. И видя, как Лео хочет найти отец, и ты с Рафи тоже, я… разозлился. Вот же парадокс, я не хотел роли лидера, но мысль о том, что это место займёт тот, кто пропадал невесть где, пока я из панциря вон лез, пытаясь соответствовать, действительно выводила из себя. Было так жаль потраченных нервов и усилий… Не люблю пустых растрат. Меня выводила из себя мысль, что Леонардо окажется лучше меня, будет полезен для семьи, в отличие от меня. Будет… нужнее. А ещё меня пугало то, что он может оказаться нашим врагом. Я должен рассматривать все возможности, – быстро пояснил он, видя, что Майк снова хочет возразить. – Спустя годы он не остался тем же маленьким ребёнком, которого потерял наш отец. И я боялся (боюсь до сих пор), что он наведёт беду на нашу семью, случайно или намеренно. Я так устал метаться, сомневаться… И тут появилась Эйприл. Девушка. Красивая… и она не знала меня. Её я мог впечатлить, мог бы… Не знаю, как понятней объяснить. И да, она мне понравилась, ты же это хотел услышать! Вот. Я это сказал, – Донни заметно смутился, растерянно шаря взглядом по своему рабочему пространству. – Но клянусь, в первую очередь я думал о семье, а потом уже – о ней. А план я составлял, когда мой алгоритм искал упоминания о странных происшествиях. Я не ставил её на первое место. И не поставлю никогда. Я… Майки? Младший брат неожиданно обнял Донни. – Прости, что сомневался в тебе, Ди, – прошептал он умнику в пластрон. – Сам не знаю, что на меня нашло. И тебя никто не заменит! Ты – это ты, и это замечательно. Не нужно изображать из себя кого-то другого. – Спасибо, Майки. – В груди Дона будто расслабился туго, до боли, стянутый узел. Дышать стало легче. Он приобнял младшего за панцирь, надеясь, что сможет передать всю глубину своей признательности и любовь. – Мне… безумно жаль, что мои действия выглядели, будто… Прости. Я люблю вас всех. Ничто этого не изменит. И, знаешь, между нами, мне кажется, из тебя вышел бы лучший лидер, чем из меня. – Не-а. Я точно на своём месте и не собираюсь его менять. Знаешь… – Донателло, мне нужно с тобой поговорить, – негромкий голос сэнсэя мгновенно приморозил только-только согревшуюся душу Донни.

***

– ...И я присягаю в верности клану Фут. – Я как твой Мастер принимаю эту клятву. Прими своё оружие, воин, и будь достойным его и доверия принявшего тебя клана. В протянутые руки Леонарда опустились мечи в чёрных ножнах, которые украшал тонкий серебряный узор. Черепаху-мутанта, склонённого в поклоне перед человеком в шипастых доспехах, будто придавило валуном. Но кажется, Шреддер расценил его молчание и лёгкую дрожь за благоговение: – Это большая честь, но и большая ответственность. Цени оказанное тебе доверие. Остальное снаряжение получишь на складе и в оружейной. Караи тебя проводит. Ты поступаешь под её руководство до дальнейших распоряжений. Ступай. Лео выдавил из себя приличествующие слова благодарности и пошёл за Караи на выход. Позади остался жуткий зал, где свет свечей и факелов отражался в воде водоёмов, расположенных по обе стороны главной дороги к трону. Трон на возвышении, огромные окна, Шреддер… всё это осталось позади, а Леонард пребывал будто в бреду, на автомате слушая и кивая на слова новой начальницы, выбирая и подгоняя снаряжение, состоящее из ремней (пришлось повозиться, чтобы приладить их на панцирь удобно), пояса с потайными кармашками и петлями для дополнительных ножей, дымовых шашек и других ниндзя-штучек, лёгкой брони, которая, однако, не обязательна для постоянного ношения, а также повязка с прорезями. «Маска. Почти как у Рафаэллы», – отстранённо подумал он, приподняв на уровень глаз чёрную ленту. Эта мысль немного привела его в чувство. Он хотя бы осознал, что всё это не сон – не ужасный кошмар. Ему действительно пришлось сделать это. Караи рядом снова разглагольствовала о том, как мудро он поступил, вверив себя клану Фут, а Лео только и мог думать: «Это ведь только начало. Я действительно присягнул этому монстру и, более того, должен буду как-то водить его за нос, шпионить… Панцирь, во что же я ввязался?!» Перспективы ужасали – и это под дифирамбы в исполнении Караи о том, как всё хорошо будет. Ага, и карьерный рост (куда это, из пушечного мяса в особо ценное пушечное мясо, что ли?), и заботливое отношение руководства (смешно – при том, что Лео уже увидел это и сегодня, и в недавнем прошлом. Шреддеру нужно поклонение и полезность, очевидно), и бонусы – вообще страшно представить, что таковыми может посчитать этот жуткий человек… Караи же фонтанировала энтузиазмом, она, похоже, решила, что он будет её личной игрушкой. «Что она, что он, – мрачно думал Лео, пока ему проводили экскурсию, – и я между ними как в капкане. При таком внимании от Караи я не долго продержусь. Она точно что-то заметит. Мне же нужно будет связываться с этим гадом…» А «этот гад», как справедливо считал Лео, опасней Шреддера с его кланом. И в случае неповиновения, даже по не зависящим от Леонарда причинам, Бишоп найдёт, как отомстить. Действительно сильный стимул для развития способности изворачиваться и притворяться, как бы ни было тошно. Снабдив его ворохом инструкций, когда, куда и с чем являться, Караи провела своего подопечного мимо казарменных помещений (они находились в полуподвале здания) к каморке, но не к той, где он недолго обитал в прошлый раз. Да, что Шреддер, что Брэдфорд не желали, чтобы мутант находился в одном помещении с рядовыми воинами клана. Бывшая кладовая была не больше камеры темницы, где Лео недавно побывал. Но что ж, он был совсем не против одиночества. Люди, в безликих масках или без них, его сейчас только злили одним видом. Да ещё зудящая рядом девчонка… «Пожалуйста, просто оставь меня здесь и уходи!» А Караи будто бы нарочно тянула время. К большому облегчению мутанта, у неё тоже были обязанности, которые нельзя откладывать вечно. Тем более, до всеобщего отбоя оставалось всего ничего. Как понял Лео, те футы, которых не отправляли на миссии, жили в соответствии со строгим графиком, в том числе: отбой-подъём, тренировки, приёмы пищи… Случались, конечно, и учебные тревоги, и полевые испытания. – Ты запомнил, куда надо приходить завтра? – наконец с видимой неохотой контрольно переспросила куноити. – В зал номер три. – Отлично, надеюсь, ты будешь пунктуален. Поглядим, насколько хорошо Брэд-Бред тебя научил. Он мог бы сказать, что уже доказал ей это в их первом спарринге, но знал, что лучше не нарываться. Впрочем, её его дерзость (видимо, выражение лица у него стало достаточно красноречивое) только позабавила. Перед сном Леонард вместо подсчёта овец перебирал тех, кого ненавидит: Шреддер, Бишоп, Брэдфорд, Караи, фут один, фут два… Но не сказать, что этот процесс сильно помогал. И невольно его мысли возвращались к Рафаэлле. Она была (пусть и невольно) виновна в том, где и в каком положении он оказался. Достаточно смотря телевизор и держа уши по ветру, он знал, что многие парни, оказавшись приблизительно в его положении (за исключением плена и всего такого), обвиняли бы девушку, возненавидели бы её, возможно. Ярко так вспоминался подслушанный случайно телефонный разговор одного парня, соседа снизу, по дому, где они с Эллой раньше жили. Парень был пьян и разговаривал, видимо, с приятелем. Среди тонн мата можно было выделить: – Не, чувак, ты прикинь, я-то думал, она нормальная такая, ну, познакомиться, потусить, а она, прикинь, залетела! И ещё посмела заявиться ко мне, типа я ей чего-то должен! Мол, в любви признавался, так и жениться должен! Ой, да кто не признаётся, подумаешь! У меня таких «любовей» на каждой тусовке, каждую замуж – так гарем будет. Её проблема, если она восприняла все мои подкаты так серьёзно! Ещё говорит мне, мол, у нас же всё серьёзно было, год встречались, все дела! Скажи, чокнутая! Да я ещё с десятком так крутил, и чё, а ничё, никто чё-то не припирается права качать! Ага, денежек моих захотела, вот точняк говорю! Ещё и причитала, вся такая, в соплях на моём пороге, типа родители из дома выгнали бедняжку! Некуда ей идти, вишь ты! Выгнал я её, само собой! А тут ещё мамаша моя прознала, ноет постоянно: «Сынок, пора остепениться. Нужно брать ответственность за свои действия!». Ага, счаз-з! Из-за некачественной резинки… Леонард и тогда, и сейчас, припомнив всё это в красках, чувствовал липкую мерзкую грязь, тянувшую к нему щупальца. Тот парень готов был обвинять кого угодно, но не себя-любимого. Это было до того отвратительно, что Лео от души пожалел, что в их доме никакая звукоизоляция, а берушей вообще нет. Так вот, Лео отлично представлял, что в его положении подумали бы и сделали многие парни. Снова вспомнив поведение того типа, мечник преисполнился ещё большим отвращением и презрением. Но попытавшись всё-таки отыскать в себе если не ненависть, то даже искру злости на Рафи, не нашёл ничего, кроме беспокойства о ней. С родными ли она сейчас? Он надеялся, что они удержат её от опрометчивых поступков. И… впервые он позволил себе по-настоящему задуматься о том, в каком положении она оказалась. В смысле, что она ждёт ребёнка. Его ребёнка. Это наполняло его смесью ужаса и какого-то особого трепета. И бессильный зуд царапал его изнутри оттого, что он не мог быть с ней...

***

Примерно в то же время, как Леонардо лежал на тонком латанном футоне, извлечённом не иначе как из отложенных на выброс, и целиком погрузился в свои тревоги, другой черепаха-мутант пребывал даже в более тёмном душевном состоянии. С ним никогда ещё такого не случалось и, честно говоря, он даже не подозревал, что может за короткое время пережить такой спектр эмоций. Пережил. И теперь, глядя на разрушенную (в этот раз – им самим) мастерскую, Дон испытывал лишь горькое разочарование.