Другие дороги

      Пожалуй, они видели друг друга насквозь. Причём оба, и причём сами даже не догадывались о том, что раскрыты. И оба находили друг друга прекрасными, причём и за масками, и поверх.       Не Хуайсан почти что затащил его в постель, оправдывая это перед зеркалом необходимостью выглядеть в его глазах ещё более тем, кем хотел и выглядел. Оправдывать получалось плохо, и прекрасный во всех отношениях Яо манил сильнее любого запретного плода и неожиданно был не против. Затащился, и Не Хуайсан чувствовал себя почти счастливым, хоть и прекрасно помнил, зачем ему это, и не менее прекрасно этим пользовался. Яо оказался неожиданно ласковым и заботливым. То есть, скорее, таковым притворялся, но это тоже было почти счастье — с ним никто и никогда ещё так не обходился. Никто и никогда не пытался защитить его от медленно, но верно сходящего с ума брата, не пытался интересоваться тем, что ему действительно нравится, всегда пытался действительно помочь, а не поучать и не ругаться… Когда Яо убил его брата, Хуайсан уже завяз в нём по уши и не смог даже по-человечески возненавидеть. Начать медленно убивать, правда, не помешало, но скорее именно потому, что медленно — поднять на Яо саблю или тешань он бы точно не смог. Вместо ненависти всё стало каким-то блеклым, почти серым. И Яо стал каким-то слишком ласковым, и, да, это не казалось издевательством. Хотел убить и его тоже и извинялся напоследок? Не Хуайсан самым нахальным образом скинул на Яо почти все обязанности, принятие всех решений так точно, по управлению орденом — на главу другого ордена, какой позор — и отдался рисованию, пьянству и интригам — раз уж, изображая глупого незнайку, всё равно придётся пускать его в свои дела, так пусть хоть пользу приносит какую-то. И Яо приносил. Яо действительно заботился о нём и об ордене Цин Хэ Не, несмотря ни на что. Как будто стыдился за то, что оставил их всех без Минцзюэ. Поначалу это выглядело странно и нелогично, потом Хуайсан просто перестал об этом думать. Он сросся со своей маской настолько, что даже пить начал по-настоящему, не притворяясь — и вскоре обнаружил, что так может обнимать своего Яо без горечи и призрака брата на краю сознания. Что ж, почему бы и нет, раз он сам себе выстроил эту тюрьму.       Но пусть так.       Цзинь Гуанъяо почти что затащил его в постель, оправдывая это перед зеркалом необходимостью держать такого человека к себе поближе, лучше видеть, что он делает и чего он хочет, если это вообще можно действительно увидеть, необходимостью не бояться того, что он, куда более опасный, чем Не Минцзюэ, может сделать, необходимостью иметь возможность быстро его обезвредить. Оправдывать получалось плохо, гибкий, весь такой нежный и ласковый Не Хуайсан, казалось, имел куда большую потребность в тепле и ответной нежности, чем ему хотелось показать, и это желание было куда более настоящим, чем всё то, что он показывал. Затащился, и Цзинь Гуанъяо чувствовал себя почти счастливым, хоть и прекрасно помнил, что должен с ним сделать в случае чего. Хуайсан действительно оказался ужасно хрупким и трепетным, не так, конечно, как он хотел показать, но всё же да. Никто и никогда на Яо так не смотрел, никто и никогда не был ему так рад, никто никогда не просил у него защиты, пусть и не по-настоящему, пусть и не так, как хотел бы. Он действительно улыбался попыткам Яо вызвать его улыбку, действительно вызволял её из плена своих вееров только для него одного, и всё это приносило неимоверное, яркое почти счастье. Когда Яо убил его брата, не жалея и не раздумывая особо, потому что и так знал, что ему это надо, он честно считал, что его чёрствая душа не почувствует ничего, что какой-то там, пусть и неимоверно прекрасный, Не Хуайсан всё же не дороже его цели, что Не Хуайсан всё же для него просто очень милый и красивый юноша, которого таким образом просто удобнее всего держать рядом. Конечно, только лишь увидев его лицо и взгляд на безжизненное тело, он понял, как ужасно ошибался. И, конечно, он сразу понял, что Хуайсан тоже всё это узнал, как — непонятно, но точно узнал. И ненавидит. И не искупить перед ним эту вину. И не воскресить теперь Не Хуайсана, сломавшегося, заполнившегося одной только болью до краёв, прочно сросшегося с полным отсутствием себя за такой короткий срок. Что должен сделать Яо в таком случае — воскресить ему брата всеми правдами и неправдами, умереть самому, заставить забыть обо всём, заставить принять всё таким, какое оно есть и смириться с этим? Что мог с этим сделать сам Яо? В конце концов, Не Минцзюэ своей смертью сделал одну действительно важную вещь — заставил его понять хотя бы самого себя и хотя бы свою реальность. Жаль только, поздно. Оставалось смириться, молчать, любить и не надеяться.       Умирая, Яо, как это ни странно, совершенно не хотел не умирать. Только думал с лёгкой печалью о том, что… пусть так.       

***

      Вэй У Сянь, явившись на встречу с верховным заклинателем, первым делом заржал и спросил, почему не в кабаке. Конечно, прекрасно понимая, почему.       — Брата воскресить? — безо всякого удивления спросил он, отсмеявшись. — Я уже начал над этим работать. Лань Си Чэнь, знаешь ли, оказался более быстрым братиком.       — Да, но не только. Ещё Цзинь Гуан Яо, — Вэй Ин удивлённо захлопал глазами. — Посмотри на своего Лань Чжаня и поймёшь, почему.