Другие дороги

      — О, шиди, доброе утро!       Цзян Чэну сначала подумалось, что он уже (наконец-то!) сошёл с ума, и это у него уже галлюцинации такие… излишне яркие и крикливые. Но у ворот стоял сам Вэй Ин, и он был слишком настоящим, слишком радостным, слишком красивым и слишком наглым для галлюцинации. Если бы его измученное сознание захотело выдать ему новое издевательство, то порождение его было бы куда тише и явно не на таком большом расстоянии.       Если бы это была галлюцинация, было бы куда лучше.       — С тобой оно добрым не бывает, — хмуро ответил он. — Чего припёрся? Вэй Усянь нахмурился и будто бы немного замялся, хотя такого он бы точно никогда делать не стал. Может быть, никогда раньше? Нет, нет, всё-таки точно никогда.       — Я от Лань Чжаня ушёл, — наконец сообщил он. — Ищу, куда бы теперь подеваться.       — И решил подеваться в Пристань Лотоса, — догадался Цзян Чэн. Выражение его лица стало ещё менее приветливым, хотя, казалось бы, дальше уже просто некуда.       — Да знаю я, что ты меня выгонишь. Я хотел на гору обратно, на Луань Цзан. Но почему-то мне захотелось сначала сюда заглянуть. Просто заглянуть, ничего такого!       — Заглянул?       — Заглянул. Всё, можешь выгонять. Будет несложно, я без меча, как ты понимаешь.       После этих слов захотелось по-настоящему дать Вэй Ину по морде. Но Цзян Чэн сдержался. Он давно уже понял и чётко выучил: имеет право.       — Ты насовсем от него ушёл?       — Да, насовсем, — Усянь чуть погрустнел. — Не спрашивай.       Насовсем? Правда? И он уже не вернётся?       Он уже… он уже больше никуда не уйдёт?       Быть может, это шанс? Малюсенький, бледненький шанс, но он всё-таки есть? Всё-таки есть возможность им дальше быть вместе, спокойно, без боли и ненависти, как раньше? Как раньше.       Как глупо.       Как.       Глупо.       Но даже если и вернётся — пускай. Со своей этой мерзкой горы он в любом случае вернётся быстрее. Не сможет он жить среди тамошней крови. Да и… больно это. И ему точно такого не надо.       — Заходи, — хмуро сказал Цзян Чэн. — Но чтоб не смел мне тут шуметь, пьянствовать и учить мелких этому всему.       — Да как будто они сами не умеют, — хохотнул Вэй Ин. Как-то натянуто, если честно.       А может, Цзян Чэн просто очень давно не видел ничего счастливого, но зато научился отыскивать боль в каждом уголочке собственного мира?       Вэй Усянь поселился там же, где и раньше, но весь оставшийся день его появления в Пристани Лотоса не чувствовалось вообще. Как будто он научился быть послушным, ну, или как будто умер. Никто не бегал, не смеялся, не орал, не рвал лотосы, не учил молодёжь всяким непотребствам, никого не отвлекал, никому не мешал, он даже ни с кем не разговаривал. Только во время обеда спустился на кухню, попросил еды и ушёл обратно, и на завтраке, возможно, тоже. По крайней мере, так сказали привыкшему есть в кабинете Цзян Чэну слуги.       Поневоле закрадывались мысли о том, что Лань Ванцзи, или кто там из Ланей добился такого эффекта, убить за это мало. Это неимоверно злило, и сам этот факт, и то, что он ведь уже почти смог уговорить самого себя не думать об этом несчастном Усяне, и то, что когда-то он сам всё бы отдал за его благословенное молчание.       На третий день такого тихого сидения Цзян Чэн не выдержал и пошёл проверять, жив ли там вообще дорогой шисюн. Повара и слуги утверждали, что вроде пока да, хотя кто его, старейшину, знает, но удостовериться в этом всё-таки хотелось. Ну и… может, всё-таки расскажет, что у него с его Ланем случилось.       На стук никто не отозвался. Цзян Чэн подождал немного и открыл дверь. Пожалуй, излишне осторожно. Вэй Ин обнаружился на постели. Он валялся поверх незаправленного одеяла и смотрел в потолок. Очень высокоинтеллектуальное занятие. Стука, похоже, он даже не услышал.       — Ты жив? — с усмешкой спросил Цзян Чэн.       Вэй Ин отмер и удивлённо на него посмотрел.       — Вполне возможно, — ответил он. Без привычного смешка. — Наверное.       — О чём думаешь?       — О смысле жизни.       — А если серьёзно?       — О том, как всё это глупо.       Цзян Чэн запер дверь, подошёл и сел рядом. Захотелось взъерошить шисюну волосы, но он, конечно же, этого делать не стал.       — В общем, ты снова думаешь о глупостях, — резюмировал он. — И о каких же на этот раз?       Нет, он знал.       Нет, он не пытался перевести всё в шутку, хотя отчаянно этого хотел. Не использовать этот шанс поговорить с шисюном по-настоящему было бы неимоверной глупостью.       — Знаешь, Чэнчэн… — обращение резануло по ушам, кажется, им обоим, — я потратил огромную часть своей жизни на, смешно даже говорить об этом, смерть. Ещё одну — на бессмысленное потакание тупым ланьским правилам и не менее тупым Ланям. И на попытки, — он запнулся, — полюбить Лань Чжаня. Или хотя бы сделать вид, что я его полюбил, я ведь когда-то решил, что не буду больше лгать самому себе… и нарушил это решение, но не суть, я это понял. Это всё невероятно глупо. И, знаешь, как-то даже стыдно, хотя ты сейчас наверняка подумаешь, что уж мне-то точно не может быть стыдно. Но мне почему-то стыдно. Это всё вообще безумно глупо. И неприятно. Правда.       Он замолчал. Цзян Чэн попытался осмыслить сказанное, но получалось это из рук вон плохо. Вэй Ин же продолжал смотреть в потолок. Как будто даже и не ждал его ответа. — Но ты можешь потратить следующий кусок своей жизни на что-то более… умное, если тебе так нравится мыслить в этих терминах.       «А не пролёживать на кровати целыми днями, смотря в одну точку и занимаясь непонятно чем.»       Но этого он говорить не хотел.       — Хорошо, — легко согласился Вэй Усянь. — А что ты полагаешь достаточно… умным, раз уж мы договорились мыслить в этих терминах, — передразнил он.       Цзян Чэн не задумался ни на мгновение.       — Можешь снова стать адептом ордена Юньмэн Цзян и заниматься чем-то, что будет полезным хотя бы для ордена. Я, правда, сомневаюсь, что ты что-то подобное вообще умеешь, но, если хочешь, можешь попробовать. Хотя бы.       Вэй Ин воззрился на него удивлённо. Очень.       Было чему удивляться.       — Это я сейчас серьёзно, — на всякий случай добавил Ваньинь. И разозлился на себя, потому что прозвучало это почти неуверенно.       Он-то хотел прозвучать безотказно.       — Ну… хорошо, — на всякий случай ответил Вэй Ин, хотя знал, что шиди ответ не нужен и что шиди, на самом деле, почти что не оставил ему выбора.       — Отлично. Завтра торжественно вручу тебе колокольчик и форму. И чтобы не смел продолжать здесь отлёживаться.       И ему действительно вручили колокольчик и форму, торжественно, перед всеми адептами. После больше не трогали и, кажется, всё ещё побаивались, но Вэй Ин очень быстро свыкся с новым (старым) положением. Как будто и не было долгих лет смерти и ещё более (нет, не по времени) — разлуки и мнимого предательства. Как будто даже шицзе ещё была жива — временами Вэй Усяню даже казалось, что он слышит её смех за деревьями или что вдалеке мелькают её платье и причёска. Он даже хотел иногда подбежать и проверить, но уж кому, как не ему, знать, что такие мёртвые не возвращаются.       Возвращается кто угодно. Но только не те, кто так сильно нужен.       Быть может, на самом деле он умер тогда ещё, давным-давно, до перехода в то странное состояние, которое называют смертью обычные люди, там, с Цзысюанем или, к примеру, в Безночном Городе… а всё, что было дальше — всего лишь печальная издёвка судьбы? Собственного сознания? Чьего-то хитро выплетенного проклятия?       Оставаясь один, Вэй Усянь слишком много думал о глупостях.       Но, к счастью, он не так уж и часто оставался один. Нелюдимый и хмурый Цзян Чэн почему-то хотел с ним разговаривать. Сначала Вэй Ин ожидал, что шиди прогонит его от ворот Цзыдянем. Потом — что оставит блуждающим призраком Пристани Лотоса для укрепления позиций ордена, посчитав, что пользы от такого будет больше, чем вреда. От такого Вэй Ина, да. Но Цзян Чэн то ли старательно делал вид, что поговорить ему (впервые в жизни?) и правда очень интересно, то ли скучал и не знал, чем себя занять (глава ордена, вы серьёзно?), то ли попытался что-то важное таким образом у Вэй Ина выведать, то ли… да какая уже разница?       Вэй Ину было это надо.       — Ты что, по мне соскучился?       Со смехом, легко, как будто несерьёзно, как будто это игра такая, как будто Вэй Ин просто отошёл ненадолго, вернулся и теперь дразнится, застав Цзян Чэна с несвойственным ему выражением лица или каким-нибудь (на самом деле, абсолютно неважно, каким) занятием, как будто это шутка, как будто они маленькие дети, как будто им больше делать нечего, как будто они друг друга на самом деле очень любят. Но… нет. Но серьёзно.       Цзян Чэн неодобрительно так, хмуро посмотрел и что-то буркнул, неразборчивое, но злое. На миг Вэй Ин вдруг пожалел, что это ляпнул: вдруг единственный человек, который с ним сейчас согласен общаться, снова оставит его одного, разозлившись. Всего лишь с одного глупого вопроса. На миг Усяню даже показалось, что он начал понимать Ванцзи и цену словам, но через пару мгновений он понял, что лишь показалось, и облегчённо выдохнул. Но вторая проблема осталась…       Под пристальным и немного тревожным, наверное, взглядом (Вэй Ин вряд ли смог бы оценить, насколько настороженно он смотрит, но предполагал, что точно не очень уж умиротворённо) Цзян Чэн отвернулся и сердито сообщил.       — Соскучился.       Сердито.       Но тоже серьёзно.       Или нет?       Вэй Ин, кажется, уже вообще во всём запутался.       Они говорили много, они говорили часто, они гуляли и обедали вместе, они даже почти всеми орденскими делами занимались теперь вместе — весть о возвращении Вэй Усяня в родную Пристань разлетелась быстро, другие ордена не знали, как реагировать и сильно ли бояться, и им теперь вместе приходилось продумывать своё поведение на людях и действия. Но Вэй Ину казалось, что этого мало. Что всего мало. Что Цзян Чэна должно быть больше, что надо восполнить все те долгие годы, прошедшие во взаимном нежелании друг друга видеть, что надо восполнять-восполнять-восполнять-восполнять… но не восполнишь такие потери. Вэй Ин чуть ли не обниматься к Цзян Чэну лез, и сам же не очень понимал, чего это он всё лезет и лезет, и даже пытался это контролировать… не получалось.       Но Цзян Чэн почему-то не возражал. И это было самое странное. И это было, безусловно, самое прекрасное. Цзян Чэн тянулся к нему, как лист к солнцу, и от таких сравнений становилось не по себе. Ведь… это же, в конце концов, Цзян Чэн.       Вэй Ин пытался понять, почему так. Он жутко, болезненно хотел знать, что же такого случилось за все эти годы, с тех пор, как он ушёл с Лань Чжанем, он расспрашивал-расспрашивал-расспрашивал. Но так ничего и не узнавал. Цзян Чэн спокойно, охотно рассказывал, как жил в это время орден, как сам он женился, как у него родился сын, как учился быть главой ордена Цзинь Лин, как он добивался приемлемого положения в обществе, как обучались адепты. Только как умерла его жена, было не очень понятно, он говорил очень расплывчато и без конкретики. Что ж, его право. То ли не доверял, то ли не хотел вспоминать всё это ещё раз, то ли всё боялся прослушки — история эта была мутная и странная, в своё время сильно подмочившая ордену репутацию, и так до конца никем и не выясненная. Хотя сам Ваньинь говорил почти без печали, что жену не любил и о смерти её не скорбел особо, что совершенно никакого дела ему до этого не было. До сына — было, мальчик рос, наверное, даже более ухоженным, чем Цзинь Лин в своё время, пользовался в свои три года всеми плодами безграничного обожания отца и всех окружающих, был здоров и абсолютно счастлив. И Вэй Ина, кстати, не боялся, и поэтому вскоре заслужил и его специфическую любовь в том числе. Вэй Ин как-то спросил, как же будет жить этот ребёнок после того, как узнает, что его мать покончила с собой. Ваньинь ответил с каменным лицом, что почти как Цзинь Лин, и что судьба у него, видимо, такая — подобных детей воспитывать. Потом извинился за что-то непонятное. И всё это было не то. И было непонятно совсем, с чего это вдруг Цзян Чэн, преисполненный ранее ненависти, боли, обиды, стал к нему столь добр и даже ласков, стал к нему тянуться и ему радовался.       Что ж, Вэй Ин и сам к нему тянулся.       Но Вэй Ин абсолютно точно был в него влюблён.       А Цзян Чэн…       А Цзян Чэн.       Когда в Пристань Лотоса заявился Лань Ванцзи и спросил, когда Вэй Усянь собирается прекратить обижаться, выгонять его пришлось Цзян Чэну — Вэй Ин выходить наотрез отказался.       — Что у вас там случилось? — хмуро спросил Цзян Чэн. Подобному исходу он был скорее рад, чем нет, хоть и не был уверен, совсем ли это конец, а вот выпроваживать Второго Нефрита было трудно и неприятно.       — Я просто узнал, что он меня не любит, — безразлично ответил Вэй Ин. — Не знаю, любил ли раньше, скорее всего, любил, но если сейчас не любит, то, знаешь… зачем всё это?       — Но ты ведь его любишь? — не понял Ваньинь.       — Я уже говорил тебе, что нет.       — А любил?       Но он уже и сам вспомнил, что да, говорил, много чего говорил, но понятнее от этого не стало. Легче — тем более.       — Я уже говорил тебе, что нет.       — Тогда зачем же ты был с ним?       — По глупости. Ну… он ведь оказался единственным, кто после всего согласился быть со мной. Он не возненавидел. Он поддержал. Он пошёл против всех, ты же знаешь. А мне… было страшно остаться совсем одному. А убедить себя в том, что благодарность — почти что любовь, оказалось гораздо проще, чем мне сейчас кажется. Чэнчэн… почему ты меня снова не выгнал?       Но ответа никто ему не дал.       Усянь повернулся к Цзян Чэну и увидел лишь открытую настежь дверь.       Цзян Чэн и сам не заметил, как оказался в самой дальней беседке Пристани Лотоса. Низ её прятался в камышах, верх — в ветвях и листьях старой сливы, а Ваньинь в ней попытался спрятаться от реальности.       Получилось не очень.       А посмотреть Вэй Ину в глаза теперь не получится, видимо, вообще.       И как он мог раньше этого не понимать?       Можно было обвинить Ханьгуан-цзюня. В том, что поддержал. В том, что полюбил. В том, что утащил прямо из-под носа. Да только вот Цзян Чэн прекрасно знал, что выкажи Лань Ванцзи чуть меньше настойчивости, и случилось бы непоправимое. Вообще не. Что не поддерживать и не в любви признаваться он тогда Вэй Ину собирался. Можно было обвинить Цзинь Лина. В том, что не послушался. В том, что ничего не понял. В том, что выпустил. Да только всё ещё — не поддерживать и не любить. Можно было обвинить Вэй Ина. В том, что не сказал. В том, что был беспечен. В том, что не остался. Да только сам ведь не сказал, сам ведь не остался и сам ведь его выгнал. Можно было обвинить Цзинь Гуанъяо, Цзинь Гуаншаня, Вэнь Цин, Вэнь Нина, Вэнь Жоханя, Лань Сичэня и Не Хуайсана, да только мир ведь так устроен, что виноват лишь только тот, кто обвиняет. По крайней мере, в этот раз.       Золотое ядро уже давно перестало выжигать изнутри его глупую душу, но сейчас… но сейчас оно снова проснулось. Снова пожелало вывалиться из грудной клетки и больше никогда в неё не возвращаться. Да Цзян Чэн и сам бы его выдрал… да только Вэй Ин же, наверное, обидится.       А ведь шанс был. Шанс был, и немаленький. Ваньинь ненадолго представил, как он, ласковый и спокойный, уносит Вэй Ина на руках из храма Гуаньинь, да, так, на виду у всех, и это сейчас не казалось ужасным и неприличным, наоборот, самым правильным, что только могло бы быть на свете… и все были бы счастливы. Все были бы абсолютно счастливы. Даже эта глупая Чжаомэй не выпила бы того яда, не кричала бы в истерике, как ненавидит она слышать чужое имя в своей постели. Даже эта глупая Чжаомэй прожила бы счастливую жизнь, долгую и с достойным её человеком, даже эта дура была бы счастлива, не то что сам он, не то что Вэй Ин.       — Значит, ты меня всё-таки выгонишь? — вдруг спросили откуда-то сзади.       Да с чего он вообще это взял, ненормальный?!       — Вэй Ин… я безумно виноват перед тобой…       Вэй Усянь хотел было войти в беседку, но после этой фразы резко остановился.       — Я перед тобой тоже, даже больше, но ведь…       — Да нет, ты не понял! — Цзян Чэн вскочил и почти прокричал это. Потом устало опустился обратно. — Я ведь давно уже влюблён в тебя, — глухо сказал он. — Я мог бы… мог бы, понимаешь…       Его обняли мягкие руки, Вэй Ин сел рядом. Это было так неожиданно и так жгуче приятно, что договорить как-то не получилось. Да, возможно, и не надо было.       — Всё хорошо, Чэнчэн. Я тоже.       Они помолчали. У Ваньиня не было сил даже просто поверить в это. Не было веры.       — Теперь всё будет хорошо, понимаешь? — тихо продолжил Вэй Ин. — По-настоящему. Правда-правда.       Мы даже сможем научиться с этим жить.