fire walk with me

      - Она меня раздражает, - брезгливо выплюнув последнее слово, сказал однажды о Виктории Чейз человек, с которым она отчаянно пыталась подружиться в средней школе. – Я бы никогда не стал общаться с кем-то вроде нее.       Раздражает.       Виктория останавливала себя этим словом всякий раз, когда ей хотелось завести с кем-то знакомство.       Раздражает.       Это слово заставило ее, проплакав всю ночь, наутро затолкать любимую футболку с рок-группой подальше в шкаф, а потом пойти в парикмахерскую и решиться на кардинальное изменение внешности – обрезать свои светло-русые длинные волосы, которые она очень любила. Вернувшись домой, она пересмотрела весь свой гардероб и попросила у родителей денег на новую одежду.       Ведь это должно что-то изменить, так?       Смотрите, теперь я выгляжу иначе.       Смотрите, теперь я веду себя увереннее и больше не позволю вам смешивать меня с грязью.       Нет. Это так не работает.       Только не с Викторией Чейз, у которой синдром «бедного богатого ребенка».       «То есть, Виктория, я слышала, твой отец владеет какой-то крупной компанией. Это так здорово, может, как-нибудь прогуляемся вместе по магазинам или что-то вроде того?»       «Не поверишь, я слышала, что эта сучка Чейз спит со всеми парнями, которые ей понравятся. Она просто им платит, ее семья купается в деньгах. Она такая… жалкая».       «Говорят, отец платит за оценки этой стервы. Она бы сама и дня в этой школе не продержалась. Ненавижу таких, как она. Она занимает место того, кто заслуживает быть здесь».       «Она меня так р а з д р а ж а е т».       Это слово жило у нее в грудной клетке, было нацарапано на легких и тонкой нитью стягивало ей горло.       Зато в Блэквелле никто не смеет так о ней говорить. В ее присутствии, в любом случае, - после того, как она прописала звонкую пощечину девочке, которая сказала, что она ее раздражает.       Уже год за годом: идеальная прическа, оптимальное количество косметики, аккуратная и тщательно подобранная модная одежда. Попробуйте, придеритесь.       Виктория давно сказала себе, что добьется всего сама – еще после того, как впервые услышала о том, что ее отец купил ей все, что она имеет. Она сама поступила в Блэквелл по общему конкурсу и получила грант. Она согласилась жить в общежитии. Она добилась того, что никто больше – в лицо – не говорил ей, что все ее заслуги – на самом деле заслуги ее отца.       Ну и что с того, что ее техника и материальная ситуация чуть лучше, чем у других? Это не отменяет того факта, что у нее, в отличие от многих других студентов академии, действительно есть талант.       Она прекрасно понимала, что за ее спиной люди все равно говорят то, что говорили всегда. Но пока она их не слышит, ей не обидно.       Не обидно, потому что однажды она решила, что ей больше никогда не будет обидно. Пусть обидно будет другим.       Шли годы, и Ви уже знала, как бить туда, где больнее, что сказать такого, чтобы человек потом оплатил себе курс у психотерапевта. Она этим не гордилась, ну, во всяком случае, так она считала, но это было привычно для нее.       Это было частью ее жизни, ее повседневной рутины, после которой она, возвращаясь в комнату, чувствовала себя опустошенной до самой последней капли.       А потом появилась Колфилд.       Ви не могла перестать смотреть в ее сторону, быстро отворачиваясь, если та это замечала.       Она пришла в Блэквелл в сентябре. Со своими вечно спутанными каштановыми волосами, мятыми футболками с дурацкими принтами и постоянно заспанным выражением лица.       Неужели эту идиотку совершенно не волнует, как глупо она выглядит? Неужели ее не волнует, что она всех раздражает?       Виктория закатывала глаза и брезгливо отворачивалась всякий раз, когда видела Макс Колфилд.       А Макс Колфилд было все равно.       Виктория смотрела сквозь нее – не глядя, но чувствуя, сама не понимая, зачем.       Или украдкой, если точно была уверена, что никто не заметит, задерживая взгляд на тонких запястьях и спутанных волосах.       И она ненавидела это. Она хотела перестать. Это было против всего ее существа.       И поэтому их общение неизменно состояло из колких реплик, брошенных совершенно необдуманно.       «Цифровые камеры работают не так, но откуда тебе знать, хиппи?»       «О, Макс, перестань так стараться, ты выглядишь жалко».       «Я бы предпочла разговаривать с людьми, у которых есть вкус, Колфилд».       Макс только хмурилась и отворачивалась. *       То, что произошло с Нейтаном, перевернуло ее жизнь – так казалось Виктории, которая, неожиданно для всех, провела в своей комнате едва ли не двое суток со дня трагедии. Она не выходила на улицу, почти не ела и не вставала с постели.       Тяжелые мысли не давали ей делать ничего, поэтому она просто лежала под теплым одеялом, лишь изредка бездумно пролистывая новостную ленту или проваливаясь в неспокойный сон.       На четвертый день – утром, после встречи с Максин Колфилд у маяка и непонятной стычки в ее комнате – Виктория решила, что нужно что-то делать. Она поняла, что она, вполне возможно, единственная, кто будет беспокоиться о Нейтане.       Виктория быстро собирается, берет с собой сумочку и за несколько минут оказывается у мужского общежития. Коридор, как обычно, пустует, не считая парочки в углу около двери, поэтому Ви беспрепятственно проходит к комнате Нейтана, аккуратно поддевает ножом ленту «NO TRESPASSING» и вскрывает замок с помощью пары невидимок.       - Где ты научилась это делать? – спросила один раз пьяная Тейлор, держась за ее шею и едва стоя на ногах около двери в свою комнату.       В тот день они возвращались с вечеринки, и Тейлор только в самом общежитии грустно сообщила, что потеряла где-то ключ.       Виктория, у которой перед глазами двоились и невидимки, и замочная скважина, закатила глаза.       - Тише ты, - прошипела она и вздохнула. – Я была членом банды байкеров в Сиэтле.       Тейлор едва не потеряла равновесие.       - Ты серьезно?! – воскликнула она громче, чем собиралась.       - Нет, господи. Ютуб, слышала о таком?       Она знает, что комнату уже обыскали. Знает, что его отец уже был здесь. Тем не менее.       Должно же быть что-то, что может ему помочь.       Внутри темно. Нейтан почти никогда не звал к себе гостей, поэтому Виктория была тут всего один раз за все время обучения в академии. Он избегал этого – они почти всегда виделись лишь на нейтральной территории.       Темно у него здесь, мрачно, не по себе.       Несмотря на то, что все ящики и шкаф, очевидно, совсем недавно были обысканы, а диван сдвинут на середину комнаты, некоторые вещи все же напоминают о недавнем присутствии здесь хозяина комнаты. Виктория бросает взгляд на наушники, лежащие на тумбочке рядом с плеером. Потом – на постель, которую он, видимо, в то утро не заправил. На учебники, ровной стопкой лежащие на полке.       Отчаяние захлестывает ее с головой, и Виктория, внезапно снова уставшая, тихо садится на край кровати. Машинально сжимает в руке ткань простыни и смотрит в одну точку.       «Ты наконец-то можешь стать для кого-то полезной, - думает Ви. – Хватит сидеть, давай же, сделай что-нибудь».       На месте Нейтана, где бы она стала прятать то, что не должен видеть никто?       Виктория обходит диван и замечает на его спинке следы от скотча.       Они уже нашли все до тебя.       Виктория останавливается и глубоко дышит. Она закрывает глаза и пытается представить Нейтана в этой комнате. Спустя какое-то время мысль обретает очертания, и Виктории действительно кажется, что он здесь, рядом.       Она представляет, как он сидит за столом, держа в руках телефон; потом представляет, как кто-то приходит и настойчиво стучит в дверь. Он встает и идет открывать.       Куда он положил телефон? В карман? Оставил на столе?       Ви нервно постукивает ногтями по столу. Стук отдается чуть слышным эхом – столешница пустая внутри.       Осознание приходит не сразу, и Виктория замирает. Сердце начинает быстро биться где-то в горле.       Тем же ножом она поддевает легко поддающуюся древесину. Включает на телефоне фонарик и заглядывает внутрь пустой столешницы; на верхней стороне небольшим кусочком скотча что-то приклеено. Трудов достать это что-то – что оказалось маленькой флешкой с отсутствующим корпусом, из-за чего была видна каждая микросхема – Виктории не составило. Она, не веря своим глазам, широко улыбается и уже через мгновение, сунув трофей в сумочку, исчезает из комнаты. *       Макс, стараясь не выглядеть чересчур удивленной, смотрит на Уоррена.       - Я, конечно, всегда знала, что Прескотт странный, - задумчиво говорит она, - но чтобы настолько…       - Нет, слушай, - горячо перебивает ее Уоррен, - тебя там не было. Это было как… знаешь, будто он хотел рассказать о чем-то, но не мог, - он снова лохматит себе волосы и вздыхает. – Странно ли то, что я места себе не нахожу?       Макс чуть наклоняет голову и прищуривается, глядя на смущенного друга.       - Да, - подумав, отвечает она, - очень. Но я тебя не осуждаю. Странные вещи тут происходят. Ни в чем нельзя быть уверенным наверняка, понимаешь?       Уоррен, кажется, чуть подбадривается и даже улыбается ей.       - Уу, конспирологические теории? – тянет он.       - Ты даже не представляешь.       Надо же, думает она, и ей ее недавний разговор с Викторией казался странным.       Макс садится на пол и устало опускает голову на кровать, закрыв глаза. Уоррен садится рядом.       Она рассказывает ему о том, что ей сказала Виктория, рассказывает то, что узнала сама, пока почти целую неделю играла в Шерлока Холмса и лазила по комнатам половины ее однокурсников. Она рассказывает все, что ей известно, - и Уоррен не перебивает.       - То есть, Джефферсон…       Макс кивает.       - Я знал, что его обвиняют в чем-то очень… нехорошем, - продолжает он, - но я и не знал, что это… это настолько…       - Пиздец, - подсказывает Макс. – Да. И это только то, что мы… что я узнала. Одному богу известно, сколько еще человек он убил до того, как устроился работать сюда.       Когда кто-то совершает страшные преступления, но тебя это не касается, ты думаешь: «Какой кошмар! Какими же больными на голову бывают люди! Как хорошо, что со мной и моими близкими все в порядке». Но когда это касается тебя, тебя будто ударяют по голове чем-то тяжелым и все, о чем ты можешь подумать, это: «Как? Почему? Разве так бывает?».       Они сидят на полу среди разбросанных бумаг, ручек и книг, обнявшись. Макс плачет, уткнувшись в плечо Уоррена, и эмоции – в последнее время ей постоянно казалось, что у нее в любой момент может случиться нервный срыв – потихоньку успокаиваются, как успокаивается она сама.       Макс возвращается поздно вечером, после двух просмотренных фильмов, двух съеденных пачек начос и одной выпитой банки содовой, попрощавшись с Уорреном возле ворот на территорию женского общежития. Она чувствует себя лучше, менее одиноко, как минимум, и дышать становится легче.       На скамейке, закинув ногу на ногу, сидит Виктория. Она что-то делает в своем смартфоне, и Макс даже на долю секунды кажется, что если она сильно постарается, то сможет пройти мимо нее незамеченной. Однако Чейз, едва заслышав звук шагов, оборачивается и откладывает телефон в сторону.       - Колфилд! – зовет она (Макс показалось, или ее голос немного дрогнул?) и поднимается на ноги. – Ты, конечно, не в курсе, что время уже давно не детское?       Макс растерянно моргает, прежде чем успевает придумать ответ. Виктория закатывает глаза, но продолжает таким же взволнованным тоном:       - Пойдем, я должна тебе кое-что показать.