Персик расцветает

      В полной тишине кто-то ушёл. Кто-то вздохнул, кажется, покаянно.       — Когда ты начнёшь понимать ценность своего внимания и своих слов? — спросил Фон. Кажется, риторически.       Ученик действительно не ответил.       Потом кто-то издалека позвал, видимо, его, назвав «мастер Ли», и Тсунаёши снова не услышала ни единого шага, но на этот раз точно была уверенна, что он ушёл. А Фон пошёл к ней. Нависание и шорох одежды уже получилось почувствовать не только шестым чувством. Тсуна точно знала, что он знает, что она не спит и в сознании, и что он знает, что она это знает. Но только открывать глаза, здороваться и задавать странные вопросы совершенно не хотелось, было как-то иррационально отвратительно.       Фон едва слышно вздохнул и нависать перестал. Наверное. Девушке показалось, что он смотрит на неё укоризненно. Глаза открывать тем более не хотелось. Да и вообще, какое ему должно быть до неё дело? Хочет играться в триады и прочие организованные преступные группировки с нею в качестве пешки, — так пусть играется, а не в жизнь её лезет.       — Тсунаёши, доброе утро, — мягко сказал он. Мягко и тихо.       Можно было продолжать делать вид, что она спит. Можно было продолжать делать вид, что она маленькая дурочка и думает, будто он не понимает.       Фон едва слышно хмыкнул и положил ей на лоб холодную и очень узкую ладонь, как будто хотел проверить температуру или успокоить. Девушка удивилась, но и только. Мало ли что ему там надо. Ей сейчас казалось, что даже полезь ей кто-нибудь под юбку, она бы не отреагировала. А Фон, естественно, вообще никуда дальше ей и не полезет… Или она о нём чего-то не знает? А какая разница… Вообще-то, может быть, не стоило (было глупо) ей думать о таких вещах с его стороны после одного-единственного лёгкого касания. Но трогать чужие лица просто так как-то не принято, наверное. А ещё Тсунаёши совершенно не привыкла к тому, чтобы к ней кто-то прикасался с такой лаской и аккуратностью. Но какая разница. Даже если он тут признаваться в любви ей кинется, она никак не отреагирует. Ведь это ей совершенно не нужно.       …Но отреагировать пришлось. Потому что как-то незаметно и странно она почувствовала в себе силы на что-то неизвестное, но однозначно очень хорошее, бодрость, радость, какую-то незнакомую, но точно очень нужную энергию, стало очень хорошо, приятно, девушке показалось, что это почти-почти можно назвать счастьем. Тсуна сначала не понимала, откуда это всё, столь давно и надёжно забытое, в ней сейчас взялось, незаметно прокралось в её душу. Это было похоже на ощущения от пламени, но ярче, нежнее и вместе с тем холоднее. Девушке подумалось, что она, возможно, всегда хотела сама себя обжечь. Потом она догадалась. И после этого уже открыть глаза захотелось очень сильно, равно как и спросить Фона, что он делает, как и зачем. Ей даже стало действительно интересно, как. Впервые за долгое время.       Она и открыла.       Но только вот со вторым пунктом вышло немного сложнее. Фон сидел над ней сосредоточенный, очень серьёзный, и вместе с тем как-то умудрялся выглядеть величественно и отстранённо. Это и ещё нежелание мешать несколько охладили её пыл, да и переставать испытывать это приятное чувство ей совершенно не хотелось. Впрочем, вскоре Фон сам решил, что этого достаточно, ну, или ему надоело, или он просто устал. Он отнял руку, открыл глаза и внимательно посмотрел на Тсунаёши. Тут девушка вспомнила, что неплохо бы всё-таки поздороваться.       — Доброе утро, — ответила она на приветствие, прозвучавшее, казалось, много тысяч лет назад. Запнулась. Задумалась. Вздохнула. — Спасибо.       Фон устало покачал головой.       — От тебя — уж точно не за что. Как ты себя чувствуешь?       — Нормально.       Привычный, уже въевшийся в язык и губы, почти рефлекторный уже ответ сейчас даже не показался чем-то неправильным и лживым.       Фон тоже явно подумал про фальшивую однообразность подобных ответов, критически вгляделся в её лицо, как будто размышляя, имеет ли она право вообще произносить такие вещи, нахмурился, но ничего про это не сказал.       — Ты давно пришла в себя?       — Не очень, — ответила девушка, потому что не знала, как именно ей следует отвечать. «Давно» — это успела ли она подслушать, или не лежит ли она так с самого утра, ведь сейчас, кажется, уже почти полдень?       Фон кивнул чему-то своему.       — Понятно. Тебе что-нибудь нужно?       Многое ли она успела подслушать, не уточнил. Или ей таким образом предлагалось спросить, зачем она ему нужна, или, к примеру, с кем это он разговаривал? И что ей вообще может быть нужно?       — Нет, спасибо.       — Точно?       — Точно.       — Хорошо. Тогда отдыхай, лучше поспи ещё немного. Врачи и охранники выполнят любую твою просьбу и ответят на любой вопрос, в рамках разумного, разумеется. Я загляну к тебе вечером, если ты не против.       Тсуна не очень понимала, как она может ему чего-то там запретить, но чувствовала, что это не безотказное утверждение, а вполне реальный вопрос. Фон просил у неё разрешения. Да ещё и продолжал внимательно наблюдать за ней. Пришлось кивнуть.       — Спасибо, — сказал он. — Поспи.       Встал и ушёл. Тсунаёши даже не знала, что ему на это ответить.       Ни вопроса о том, что она успела услышать. Ни попытки её отругать. Ни тех глупых вопросов, которые обычно задают спасённым самоубийцам (Тсуна не знала, какие вопросы обычно задают спасённым самоубийцам, но точно знала, что очень глупые, и догадывалась, что это что-то вроде «зачем», «почему», «ты подумала хотя бы о том, каково будет твои близким», «как ты до этого вообще додумалась», «как ты к этому пришла», «что подумают твои родители»). Фон, конечно, однозначно выше всего этого, но хоть «почему» он же мог спросить?       Или ему не надо?       А, точно. Ему же не надо.       Какое счастье.       А вот она сама точно хороша. Ни «где я», ни «как я сюда попала», ни «кто меня спас». Как много незаданных вопросов…       А может, ей тоже побыть «выше этого»?